– Важно быть на острие процесса, – говорил Рамзес, широко шагая рядом с Ленни по аллее, окаймлённой тополями и липами, – или находиться в потоке, если это выражение тебе больше созвучно.
Отмирок смотрел ему в рот.
Он понимал, что это глупо, но не мог ничего поделать. Слушать, как Рамзес рассказывает о процессах, и не смотреть ему в рот, было немыслимо.
И всё-таки, Ленни вскоре заметил, что, концентрируясь на голосе Рамзеса и на его мимике, он совсем не поспевает за ходом его рассуждений. Раздосадованный, что ему вновь не удалось продержаться на заданной высоте полёта мысли, Ленни попробовал собраться, встряхнуться, но с ужасом почувствовал, как на него наваливается сон…
– Загрузно, да? – понимающе изрёк Рамзес. – Так оно всегда, поначалу-то.
Ленни вздохнул, раздумывая, что же будет, если он уснёт на ходу.
Когда-то (не так давно) он мог бы поклясться, что знает о Рамзесе всё – или, во всяком случае, многое. Но кое-что явилось для него неожиданностью. Оказывается, ко всем своим замечательным качествам Рамзес был ещё и кайфоломщиком, вернее, его так называли многочисленные жертвы. Первым это слово произнёс Амбер; он тут же смутился, закашлялся и попросил Ленни «не думать ничего такого». «Такого», и в самом деле, не было; просто, как юноша образованный, начитанный и идеологически подкованный, Рамзес считал целью своей жизни просвещение Ни о чём не ведающих, Спокойно живущих сограждан. Ибо, как можно жить спокойно, говорил Рамзес, когда в Немире такое творится! Пока вы сидите у себя дома, занимаясь готовкой и стиркой, происходят перемены глобального масштаба, но вы, даже в кои-веки выползая на улицу, всё равно ничего не замечаете! Где ваша ответственность за судьбу планеты?! Где нравственные принципы и устремления?! Где, в конце концов, банальная взаимовыручка?!
Учтите, говорил Рамзес согражданам, настанет миг, и вы прозреете, но будет поздно. Беспредел настигнет вас и расплющит; выживут лишь те, кто осознанно хочет измениться к лучшему… Не спите! Не спите! «Прогресс, как танк, ревёт, готовясь раздавить!»1… как правило, дальше Рамзес переходил на метафоры одна другой краше, можно было заслушаться! Так он говорил, и снёс не одну крышу… Те, кто пытались упираться, получали по полной программе – Рамзес уверял их, что они сознательно избегают проработок, но это недолго продлится, ибо время нынче движется быстрее, чем в былые годы; отсюда, дескать, и неточности во многих предсказаниях. После такого спокойно живущие граждане начинали постепенно терять радость спокойной жизни, и процесс этот оказывался необратим. Так что, «кайфоломщик»… да, пожалуй, это было верное определение.
Сейчас кайфоломщик и его спутник внезапно оказались в центре толпы, по случайному совпадению состоявшей из многих Не обращённых и Не убеждённых Рамзесом людей; обычно они старались не попадаться на глаза, но так уж вышло, что Рамзес их приметил, а они увидели его. Надо сказать, люди эти в основной массе были обычные, сероватые и скучноватые, но, в общем, безобидные. Увидев Рамзеса, они затряслись от страха, а их лица, и без того невесёлые, сделались совсем кислыми. Что касается Рамзеса, то он уверенной походкой направился к ним, несмотря на все попытки Ленни удержать его от необдуманных действий.
Из толпы выступил длинный, худощавый обыватель с нервным взглядом. Вся его фигура чем-то походила на вопросительный знак. Дёрнув щекой, он беспокойно глянул на Рамзеса и дрожащим голосом произнёс:
– Хочешь сломать нам кайф?..
И тут Рамзеса прорвало.
– Да! – закричал он в экстазе праведного негодования. – Я хочу сломать ваш дурацкий кайф, чтоб вам пусто было, и сделаю это прямо сейчас!..
Зря он это сказал. Бывает, что и овцы перекидываются в волков. Как раз такой случай и назрел; не успели пришельцы оглянуться, как мирные граждане, только что настроенные благодушно, или уж во всяком случае, безразлично, вскипели и, сплотив ряды, двинулись на них. Одни были вооружены зонтиками (к вечеру намечалась гроза), другие агрессивно подняли трости, а селяне, приехавшие на праздник, повыскакивали из-за прилавков, схватившись за вилы. Никто не любит, когда ему ломают кайф.
Поначалу Ленни не поверил в кровожадные намерения граждан – ну, а кто бы на его месте поверил! Только что они с Рамзесом были сами по себе, а толпа – сама по себе, и вот поди ж ты! Как позднее объяснил им Хранитель, произошло что-то вроде «цепной химической реакции», совпадения несчастных обстоятельств, в результате чего друзья по уши влипли в эпическую драму…
– Хватай их! – взвизгнул худощавый тип, поспешно прячась за спины остальных; толпа заревела, и через секунду вся эта человеческая масса просто размазала бы Ленни и Рамзеса по асфальту… Но, к счастью, Рамзес был не так уж оторван от действительности, как могло показаться с первого взгляда. Сообразив, что дела принимают неинтересный оборот, кайфоломщик высоко подпрыгнул и рванул с места со средней скоростью джипа, форсирующего финишную прямую ралли. За ним – Ленни, нежданно обретая силы и второе дыхание.
Преследователи тоже не дремали: они легко взяли заданный Рамзесом темп, и теперь пыхтели позади, подбадривая друг дружку боевыми выкриками. И пошла погоня – кстати, весьма увлекательная, поскольку ландшафт местности был неровный, древняя мостовая обветшала, да и лужи местами попадались. То и дело кто-нибудь из преследующих спотыкался и падал, ругаясь на чём свет стоит, но Ленни не оглядывался. Ему было так страшно, ведь никто никогда не гнался за ним с вилами наперевес, и Творец знает, чем это ещё закончится! Он видел только мелькающие пятки Рамзеса, который бежал всё быстрее…
В небе кружились птичьи перезвоны; ветер носился над Городом, тревожа ветви деревьев, отягощённые крупными цветами. Атласные лепестки усыпали капот странного механического экипажа, стоявшего в одном из переулков. Весна в Немире вступила в пору бурного расцвета, что означало сезон повышенного спроса на кисти, краски и холсты. Впрочем, это никоим образом не коснулось двух архаиков, затаившихся в экипаже под прикрытием раскидистых ветвей.
Свету и теплу все представители этого народа предпочитали мрак и холод. Дождь с ледяным ветром загоняли в дома скверну, которая всегда ассоциировалась у архаиков с людьми. На морозе не погуляешь по улице, распевая под настроение неприличные песни, и не сунешься в кабак, чтобы лишний раз надраться – святая истина. В то же время, неприязнь архаиков не относилась исключительно к людям. Они вообще были чужды дружбе и любви до гроба, а просто приятельские отношения считались у них пижонством. Однако, упомянутая пара составляла исключение из всех неписанных правил, хотя сами они вряд ли смогли бы объяснить, в чём оно…
Последние полчаса оба сидели, не шевелясь, напряжённо уставясь в пустое пространство улицы, словно ожидали, что ниоткуда возникнет нечто ужасное и полностью завладеет их вниманием.
– Думаю, это всё-таки глупо – торчать тут, когда у нас в кои-веки полная свобода действий, – подал голос один из них, сидевший за рулём. – Нет, правда, Сантариал, действовать – значит, двигаться вперёд, а движение – это жизнь!
Сидевшего за рулём звали Нандоло Грободел; и, хотя его несомненно древняя фамилия, переведённая на нынешний язык, потеряла в своём благозвучии, носителя вполне устраивало впечатление, которое она производила на людей.
– Немир дышит на ладан, и чем дальше, тем глубже, – произнёс он, чтобы не молчать. – Нет, серьёзно, я не могу больше тут сидеть.
– Иди побегай.
Если ничто тому не препятствовало, Нандоло думал и говорил почти одновременно. Это экономило силы и время, однако не означало, что данный конкретный архаик был болтуном – следовало ещё потрудиться, чтобы расшифровать форму, в которую облекались его откровения.
– Галахад здесь. Ну и как тебе это понравится? – своим вопросом Нандоло подразумевал вероятные перемены в умах и сердцах обывателей. Сантариал лишь покачал головой.
– Что, неужели?! Ничего восхитительного, удивительного… даже ужасного?! С ума сойти, – Нандоло выглядел разочарованным. – Это называется «ничего особенного». Ненавижу подобные состояния.
– Прорабатывайся.
На пульте замигал сигнал связи.
– Как у вас дела? – послышался голос Инферналиса. Архаики переглянулись.
– Как обычно, – отозвался Сантариал. Нандоло неодобрительно нахмурился, искоса поглядывая на него. Оно и понятно. Как обычно… Ничего особенного… Близнецы-братья разговорной речи.
– Значит, всё в порядке? – подозрительно поинтересовался начальник. – И мне не нужно вас контролировать?
Судя по его виду, Сантариал чуть было не ответил: «Нужно, дорогой мой, ещё как нужно», но сдержался и промолчал. Сигнал погас.
– Жаль, что мне приходится уживаться с таким выражением на твоём лице, – искренне сказал Нандоло.
Сантариал лишь ухмыльнулся. Подобная ухмылка – одним уголком рта – как правило, не вела ни к чему хорошему. Кажется, это сам Инферналис придумал о своём сотруднике байку, что у того, якобы, повредился лицевой нерв после встречи с ахинеей, которой, понятное дело, повезло гораздо меньше. Нандоло же склонялся к версии родовой травмы. Сколько он его знал – Сантариал редко улыбался от души, и эти случаи следовало заносить в Анналы.
– Как по-твоему, зачем он звонил?
– Напомнить, что тебе пора заняться аутотренингом, – машинально отозвался Нандоло. – Кстати, если серьёзно, у него был повод поговорить.
– Неужели?
– Тот тип, которого мы отправили на общественные работы, застрелился.
– Это ты виноват, – отрешённо заметил Сантариал, глядя куда-то вдаль.
– Я думал, ему не повредит, если он поработает немного на общество, как работал на себя.
– Ты был чересчур убедителен, – голос Сантариала звучал так же невозмутимо. – Впрочем, всё правильно: ему это действительно не повредило.
Нандоло досадливо поморщился, потирая пальцем правую бровь, что свидетельствовало о крайней степени нервозной раздражённости.
– Разве не лучше искупить вину добрыми делами, чем гнить в казематах несколько лет? – поинтересовался он.
– Это ты так считаешь.
– В том-то и дело!
Они обменялись сердитыми взглядами.
– Ему ещё повезло, – довольно резко заявил Сантариал.
– Ага. Больше, чем тому фабриканту, которого по твоей наводке обвинили в торговле людьми. Ему пришлось выплатить кучу денег разным инстанциям, чтобы откупиться. Я, конечно, не против прибавки к жалованью, но он разорится окончательно!
– Нет, – сказал Сантариал. – Он такая сволочь, что вряд ли.
– Всё равно. Если так шевелить всех богатеев, скоро у нас не останется совсем никакого рынка. Его предприятие потребляет сорок процентов шерсти, идущей из Порто-Фенко. А машинный магнат, живущий напротив, залпом скупает то, что теперь называется художественными произведениями. На что будут жить люди творчества?!!
Последнее прозвучало словно вопль погубленной души, который улетел никуда. Легче было привить на мысе Аджано сильфанейскую моду, чем выжать из Сантариала хоть какую-нибудь эмоцию.
– Извини, – сказал Нандоло. – Увлёкся.
Сантариал откинулся на спинку сиденья, рассеянно вертя на пальце кольцо принадлежности к высшему эшелону.
– Я иногда задумываюсь, – произнёс он, – почему в Незапамятные Времена из Немира выслали всех поэтов, а художников и музыкантов оставили? По-моему, это несправедливо.
Нандоло долго и пристально смотрел на напарника.
– А я иногда задумываюсь, – в тон Сантариалу ответил он, – почему, когда я так говорю с тобой, мне хочется поверить в существование ангелов, демонов и…
– Творца?
– Вот не надо мне тут про Творца! Творец – это суровая реальность, рабочие будни. Только про него и слышу. Я хотел сказать, во Всеобщее Благо, которое греется где-то на песочке и машет нам лапкой.
Сантариал лишь кивнул, но ничего не сказал. Вопросы веры в Немире обычно не обсуждались: этот принцип соблюдался всеми (ну, кроме новаторов вроде Рамзеса). Слишком эфемерной была граница, отделяющая самый первый из сотворённых миров от некоего запределья, где обитали лишь тонкие структуры и где материя и мысль существовали в неразделимом единстве.
Правда, в свете последних событий всё больше граждан Немира традициями пренебрегали, и это тоже было понятно. Чем страдать в одиночестве, куда как проще поделиться своими сомнениями и страхами с соседом, чтобы тот передал другому, и пошло-поехало. Тем хуже для них, тем хуже…
– Кстати, о буднях, – сказал Нандоло деловито. – Сегодня, кажется, праздник у некоторых. Исхода Весны, или нечто вроде. Народ гуляет и развлекается. У меня предложение: двинули к центру. Небольшая потасовка с парочкой смертельных исходов – как раз то, что нужно.
Сантариал взглянул на часы, украшавшие приборную доску. Стекло давно отлетело и болталось на одной пружинке, но часы, неизвестно чьими молитвами, продолжали трудиться, дробя немирскую вечность на секунды, минуты и часы.
– Половина шестого, – сказал он. – Мы можем не успеть.
– Что ж, тогда нам представится редкостная возможность насладиться обществом тех, кому хорошо.
Поначалу Сантариала развлекали человеческие дрязги: они казались ему переборами расстроенного инструмента. Но потом он понял, что по тональностям, регистрам и набору мелодический вариаций люди инструментам в подмётки не годятся. И вообще, они – самые банальные существа во всех мирах.
Возьмём хотя бы этих. Обожают сидеть друг у друга на голове. За столько сотен лет не уяснить, что толпа всегда более управляема.
Точкой обзора архаики выбрали площадку на небольшом возвышении, откуда неплохо просматривалась городская площадь и скопление народа. Навскидку Сантариал насчитал человек пятьдесят. Пятьдесят человек слонялись туда-сюда с важным видом, ничем особенно не занимаясь. У них не было ни идеалов, ни просто ценностей, понятных представителям высших рас, к которым архаики, естественно, причисляли себя. Нандоло был прав. Он всегда прав.
– Привет, крошка! Отлично выглядишь. Одеваешься в детском магазине?
Девушка, переходившая улицу перед экипажем, шарахнулась куда-то в сторону, спасаясь от насмешливых выкриков Нандоло. Вдохновлённый довольным взглядом Сантариала, тот уже озирался в поисках следующей жертвы. У Нандоло всегда отлично получалось доводить людей. В служебном ресторане на мысе Аджано он частенько собирал целые толпы, закатывая необычайно талантливые импровизации на тему разговоров, подслушанных в Городе. Он сыпал фразами, не задумываясь ни на секунду: это и было самым комичным. Наверно, Нандоло с успехом заменил бы всех оставшихся в Немире деятелей культуры и искусства, если бы слова «лояльность» и «политкорректность» хоть что-то значили для него.
Благодаря покровительству Магистра, во всём соблюдавшего нейтралитет, архаиков в Городе всё же терпели, если, конечно, не ловили за руку на провокационной деятельности. От немедленного шельмования их спасала уникальная способность отвлекать от себя внимание и становиться практически незаметными. Наряду с чтением мыслей талант этот присутствовал абсолютно у всех.
– Ты считаешь, это нормально, когда женщина хочет похудеть, чтобы соблазнить мужчину, выйти замуж, родить и снова стать толстой? – спросил Нандоло, тяготясь вынужденным бездельем, пока улица пустовала. Такие риторические вопросы были вполне в его духе. Не получив ответа, он обычно задавал следующий и мог продолжать так до бесконечности.
– Ты представляешь, их называют неотмирками, как и нас, только прибавляют «люди», – снова подал голос Нандоло, с отвращением разглядывая вызывающе лазурное небо. – А мы, значит, нелюди. Гуманоиды! Правящие круги без конца нас унижают!