Еще рядом трое бойцов, и это не просто безымянные символические революционеры; один из них – Апрель (у него еще гитара наперевес вместо автомата), другой – китаец Син, оба заметные люди, сыгравшие значительную роль в тех событиях и позже. А третья – Мария Кузнецова, легендарная героиня, восемнадцатилетняя девчонка, о которой и книги писали, и фильмы снимали. Она ценой своей жизни спасла жизнь Боровской. Она вместе с еще одним бойцом взорвала ядерный переносной фугас, спасла таким образом революционную коммуну от уничтожения; она была командиром взвода разведки. Маша Кузнецова, она же Маус – тощая, с повязкой через один глаз, рядом с Воронковым, и его рука касается ее предплечья. Неизвестно, было ли что-то между ними, некоторые считают, что было – но по-моему, это скорее художественные фантазии.
Памятник со времен моего детства не изменился. Я повернулся к зданию Музея. Старинный трехэтажный особняк из красного камня, раньше здесь строили такие жилища для богатых. Аутентичное здание, действительно особняк владельца завода Фрякина.
Внутри тоже все было привычно: табличка, призывающая беречь исторические ценности и в грязную погоду надевать тапочки, корзина с горой этих тапочек; каменная мозаика пола и аляповатая безвкусная лепнина стен. Из соседнего зала доносился голос экскурсовода. Я подошел и прислушался.
На экскурсии, конечно, были школьники. Если взрослые давно уже прекрасно обходились электронными помощниками, которые и на вопросы отвечали, и вообще поддерживали интерактивность, то детям полезнее живой рассказчик. Я увидел группу – человек десять-пятнадцать, все малыши, самым старшим, может, лет по одиннадцать. Черные, светлые, русые головки замерли неподвижно, экскурсовод, видно, попался хороший, умел заинтересовать. А вот и он – я улыбнулся, узнав парня. Никитка Пронин, он на два года меня моложе, но в ШК мы были в одном отряде. Вроде бы после школы служить он пошел на «Электрон», но историей всегда интересовался. Конечно, когда я получил аттестат, Ник был еще пацаном, но мы со всеми из отряда обменивались фотками, так что узнать его несложно. Невысокий, кряжистый парень, волосы по-прежнему очень светлые, не потемнели с возрастом, лицо раньше было круглое, но теперь облагородилось, красивое мужское лицо, а вот нос по-прежнему картохой. Меня он пока не видел – ну и ладно, не буду мешать.
– Что такое ГСО, кто знает?
– Городская самооборона! – ответил какой-то умник из малышей. Ник важно кивнул.
– Правильно. Что такое Городская Самооборона, я вам сейчас расскажу. Вот представьте… Закончилась большая война. Город полностью разрушен. Люди живут в развалинах, кругом гигантские крысы, кое-где зоны радиации, нет ничего – водопровода, электричества, вообще ничего, каменный век. Крестьяне пытаются вокруг города что-то сеять, выращивать. Работает только один завод «Электрон», рабочим еще платят что-то продуктами, а остальные выживают как могут; едят даже червей. Очень много людей умирает постоянно от голода и болезней. Никакой власти в городе нет, никто не пытается людям как-то помочь, что-то организовать. Представили? Вот посмотрите на фотографии того времени… Мы потом пойдем в зал, где вы увидите предметы быта.
В этих условиях в городе еще и буйствуют банды преступников. Отбирают заработанные продукты и вещи у рабочих, последние куски хлеба у детей вырывают; грабят крестьян, заставляя их платить дань. Убивают, насилуют, берут людей буквально в рабство и заставляют на себя работать.
И вот в этих условиях появляется человек, бывший военный, который говорит – хватит! Он собирает команду из городских безработных, обучает их военному делу, они добывают оружие и начинают бороться с бандами. Патрулируют улицы, защищают людей, отбирают у бандитов награбленное. Это Алексей Воронков, Ворон – вот он на фотографии, видите?
Эту команду называют ГСО – Городская Самооборона. Она существовала несколько лет, боролась с бандитами… А потом к ГСО присоединилась Ольга Боровская, тоже бывший боевой офицер и коммунистка. Она же вела работу на заводе «Электрон», убеждая рабочих начать бороться за свои права. ГСО была первой ячейкой городской самоорганизации, к которой потом присоединились рабочие «Электрона», и именно они совершили революцию, захватили Новоград, где мы с вами сейчас находимся, и организовали Кузинскую коммуну…
Голос Никиты стал невнятным, группа удалилась в глубь зала. Я улыбнулся. Все как в моем детcтве. Мы тоже ходили в этот зал, слушали, затаив дыхание, рассказы про ГСО.
Вот только я помню и другое – смутно, потому что было этого немного. То, что Витька Ерш облил памятник краской – это вроде бы шалость. Но была у этой шалости и некая идейная подоплека. Помню, как летом в походе, в темноте палатки рассказывали друг другу жуткие истории – ночной лес самое подходящее место для этого, и кто-то вдруг начал: «вот мы все восторгаемся историей ГСО. А вы знаете, сколько народу они расстреляли, когда к власти пришли?»
Потом я узнал, что когда ГСО захватила Новоград, убиты были целиком семьи Фрякина и тогдашнего главного менеджера завода, Субирова. Даже дети. У Фрякина был сын-подросток и дочь, маленькая девочка. Ее тоже убили.
Нельзя сказать, чтобы этот поступок восставших был не понятен или не объясним по-человечески, но помнится, как-то это светлый сияющий лик героев революции в моих глазах… не то, что запятнало, но как-то смутило. Детей-то зачем убивать? Даже с учетом того, что и у самих восставших умирали дети – ведь это неправильно? Ведь дети Фрякина ни в чем не виноваты, и это несправедливо. В общем, стало ясно, что в жизни все сложнее, чем та черно-белая картина, которую нам рисовали экскурсоводы и учителя…
Кроме того, ходили и разные другие слухи – то про женщин в ГСО, то про пытки или грабежи. И вот именно теперь я пришел сюда, в Музей истории, с решительной целью – понять, что там было правдой, а что нет, и как все это интерпретировать и оценивать.
Я очнулся – по лестнице ко мне спускалась девушка, очевидно, сотрудница Центра Истории. Очень миловидная блондинка, коротенькая вишневая юбка высоко открывает безупречно загоревшие стройные ноги, сережки с аметистами покачиваются в такт танцевальной походке. Отвык я на Церере от таких девушек, надо сказать. Пришел в себя лишь когда она оказалась рядом со мной и заговорила.
– Здравствуйте! Вам помочь?
– Нет… то есть да, – опомнился я, – меня зовут Станислав Чон, и я хотел бы у вас поработать… в городском архиве, если можно.
Белокурая головка со сложно переплетенными прядями слегка качнулась.
– Добро пожаловать к нам в центр, Станислав! Меня зовут Ева Керн, – легкая рука коснулась моей ладони и выскользнула, толком не пожав, – речь ведь идет о работе, не о службе?
– Нет, о работе.
– Ну что ж, я могу вас пока немного ввести в курс дела, у меня сейчас есть время. А насчет архива надо будет поговорить с Кэдзуко. Вы, наверное, его не знаете, это наш директор, он у нас не так давно. А вы ведь живете не в Кузине?
– Я здесь вырос. Потом служил в других местах… А вот теперь решил вернуться, так сказать, к истокам. Нынешнего директора действительно не знаю. А вот ваш сотрудник, который там внизу детей водит, – он мне знаком, Никита Пронин, мы с ним вместе были в ШК.
Ева уже касалась непроизвольно пальцем виска, как делают многие, работая с коммом. Красивые голубые глаза чуть закатились. Потом она взглянула на меня.
– Кэдзуко будет через час и готов вас принять. Если хотите, я проведу для вас небольшой обзор, походим по Центру, поболтаем.
– Да, с удовольствием, – я улыбнулся. Еще бы – с такой девушкой общаться без удовольствия, это можно было бы сразу поставить диагноз ангедонии.
Надо сказать, я не строил иллюзий: в любезности Евы нет ничего личного. Такая ситуация повсюду: куда бы ты ни пришел, везде встретишь внимательных, вежливых и отзывчивых людей, у которых найдется для тебя немного времени. Новому сотруднику – неважно, по Службе или добровольному – всегда все рады.
И все же общаться с Евой было приятно, через пятнадцать минут я вскользь выяснил, что она всерьез занималась художественной гимнастикой и даже была серебряным призером Урала. Сейчас перешла в танцы. Заметно по ее движениям. Историю Ева выбрала для Службы, закончила Академию и теперь служила в Центре, всего здесь было 28 обязательных сотрудников. Она потому и уточнила сразу, для чего я пришел – в кузинском центре вакансий на Службу сейчас нет. Но я и не собирался здесь служить. У меня и профильного образования нет, и вряд ли я стану профессиональным историком.
Хотя курс, разумеется, пройти придется.
В музее все изменилось, в общем, несущественно. Убрали какие-то композиции, добавили новые. Довоенный зал – до большой войны Кузин был затрапезным провинциальным городком, живущим в основном за счет того же «Электрона», построенного чуть ли не во времена Первого Союза. Зал Катастрофы, здесь уже привычные ужасы ядерной и постъядерной войны; Ева показала мини-лекторий для детей и взрослых, где демонстрировались поражающие факторы ядерного взрыва. Сейчас это, конечно, не особенно кому-то нужно, но в историческом плане интересно. Сразу понимаешь, как же это прекрасно, что на планете уже давно разрушены последние атомные бомбы, и ни одному ублюдку не придет в голову собрать что-то подобное снова. Разве что прилетят злобные инопланетяне… но пока незаметно, чтобы они вообще существовали. Мы поговорили об этом с Евой. Я вскользь упомянул, что работал на Церере, и заметил по неуловимым признакам, что мой рейтинг в глазах девушки мгновенно вырос.
Зал ГСО. «Но, конечно, здесь немного, все основное ты найдешь в музее ГСО в бывшем танковом училище». Некоторые фотографии, оружие, невнятные короткие видеоотрывки почти столетней давности, личные вещи, паек, который выдавали в ГСО в худшие времена (и на таком можно жить и даже воевать?! Впрочем, я был в Ленинграде в музее блокады, там еще хуже). Я заметил новое фото, еще незнакомое – две молодые девушки из ГСО, судя по оружию, и маленькая девчонка. Одна из девушек, темноволосая, очень тощая, положила девчонке руку на плечо. Сестра?
– Это Мария Кузнецова, – сообщила Ева, – а это ее подруга Чума, Светлана Васильева. Погибла при штурме Новограда, прикрывая отход товарищей. А девочка – это знаешь кто? Дана Орехова.
– Да, знаю, – кивнул я. Дана Орехова в нашем городе известна, есть улица ее имени; она довольно долго была председателем совета городской коммуны, потом работала в краевой и наконец стала членом ЦК партии, в общем, известная руководительница времен диктатуры пролетариата.
– В общем, это не всем известно. Кузнецова спасла ребенка, который после гибели матери не смог бы выжить. Дана Орехова часто упоминала Марию в последующих записях.
Ева рассказывала об этом равнодушным тоном, видно, эти факты уже перестали вызывать у нее эмоциональный отклик. Я снова посмотрел в лицо Марии-Маус. Она чем-то похожа на Марселу, может, просто тем, что темные глаза и волосы, хотя один глаз закрыт повязкой. Или мне так кажется. У меня все симпатичные девушки на Марселу до сих пор похожи. Вечно голодная, на грани выживания, одинокая девчонка, в ГСО ведь тогда еще не кормили, ГСО давала только уверенность в себе и оружие; и вот ведь, подобрала сироту. Вообще людей, которые тогда жили, нам очень трудно понять; это были титаны, а не люди. Вот Чума, красивая девушка – высокая, белокурая, взгляд очень холодный и жесткий. Погибла, прикрывая других, взорвала себя гранатой вместе с врагами. Они жили так мало, но успевали так невероятно много сделать, для человечества, для будущего, для друзей и товарищей. Кто из нас смог бы так? Не знаю. Вот мать бы смогла, она и так смогла многое – но я не такой, как мама и отец. Я обычное дитя нашего мирного времени…
Мы прошли в зал Первой Коммуны, и там тоже были кое-какие изменения. В архив, сказала Ева, меня пустят, но только после беседы с Кэдзуко. А пока мы можем перекусить. Мы зашли в буфет, который как раз оккупировали питомцы Никиты. Сам Ник уже куда-то исчез, детьми занималась женщина, видимо, учительница из ШК. Само собой разумеется, просвещение – просвещением, а вкусняшки по расписанию, дети нахватали сладких напитков, фруктов и мороженого. К счастью, это нашествие, похоже, заканчивалось. Я взял в автомате чашечку кофе, Ева – порцию салата и воду.
– Я хочу еще оформить главу, – пояснила она, – диссер пишу. Служба на сегодня закончена, но…
Мы уселись за столик возле небольшого фонтана со статуей нимфы. Дети с шумом и гамом выбегали из кафе.
– Тебе, наверное, вообще теперь всю жизнь служить не надо? После Системы? – усмехнулась Ева. Я пожал плечами, улыбаясь.
– Я и до Системы уже часов прилично перебрал. В медицине ведь так – сложно в рамках службы оставаться. Слушай, а над чем ты работаешь?
– Тема стандартная для диссера. Развитие коллективного действия в ГСО в предреволюционный период.
– Мне кажется, я не смог бы этим заниматься, – я попробовал кофе. Капучино этот автомат готовил так себе, надо было чай брать, редко у нас встретишь хороший кофе. Вот в европейской части, особенно в Италии, его готовят лучше.
– Почему? – удивилась Ева. Она ела изящно, и даже салат на квадратной белой тарелке казался замысловатым украшением – тончайшие перья рыжей моркови, зеленые кусочки авокадо, малиновые кольца лука…
– Эти люди, когда я о них думаю – это же были сверхлюди какие-то. Титаны. Герои. А мы – обыкновенные. Я всегда, с детства… – я умолк. Не хватало еще вспоминать личное.
– Герои, – протянула Ева, чуть дернув плечом, – все не так просто, Стас. Они жили в другой парадигме, нечеловеческой. Да, зачастую не щадили своей жизни. Но они не щадили и других. Знаешь… на самом деле там все сложно было. Детям это не рассказывают. Там очень многих расстреляли, иногда без вины или за какую-то ерунду совсем. Воронков сам расстреливал, да, легендарный Ворон – что побудило его этим заниматься? Мог бы отдать приказ. Тут начинаешь подозревать какие-то психические сдвиги – если человеку нравится убивать… Пытки применяли и к пленным, и к своим же товарищам даже, если подозревали их в чем-то.
– Но ведь и другая сторона применяла пытки. В этом случае неизбежно… – возразил я. Кофе уже не лез в горло.
– Да, это верно, но в чем тогда ГСО в принципе лучше всех этих банд? Мало того, там насиловали женщин, причем очень часто.
– Но подожди… как? Ведь в ГСО было очень много женщин, поначалу вообще большинство!
– Женщин было большинство действительно в самом начале. В первые годы ГСО. Просто по той причине, что здоровые нестарые мужчины без труда находили работу в Охране завода, на самом заводе или же просто шли в банды – более успешные, чем ГСО. Но когда Ворон стал добиваться успехов – в ГСО пошли и мужчины. Их стало значительно больше, чем женщин. И… да, бывало всякое. Есть свидетельства женщин, которые ушли из ГСО после изнасилований.
Я подавленно молчал. Цзиньши, выходит, в чем-то прав? Как и правы те, кто в детстве распространял все эти слухи, – тогда в это не верилось, но слушать было интересно и жутко. Ева безжалостно продолжала:
– Я надеялась, что, может быть, наш партийный комиссар, Иволга, то есть Боровская, оказала там гуманистическое влияние. Но нет… факты показывают, что увы, нет. Именно при ней был сформирован в ГСО суд, приговаривающий людей к различным наказаниям и расстрелу. Ну и… разное там было.
– Они были детьми своего времени. Очень жестокого времени.