– Завтра вечером у меня дежурство. Вообще извини, со временем очень плохо.
Глаза Амалы вспыхнули. Ей все-таки обидно. Как не обидеть человека в такой ситуации? Девушка молчала, слегка отвернувшись. Потом спросила.
– Тебя кто-то ждет?
В принципе, для многих это и не препятствие. Ну ждет – и ждет, мы же не в средние века живем. А меня не ждет никто, уже давно. Но так Амале будет легче.
– Да, что-то вроде того.
По крайней мере, это не прямая ложь. Амала молча встала и отошла от меня. Жаль – почему люди не могут оставаться друзьями в такой ситуации? С ней приятно танцевать, она вообще мне нравится. Зачем было ломать абсолютно всё, все отношения?
Амала так и не сказала мне ни слова до окончания вечеринки.
Кристи ушла в свою комнату вместе с Бо – продолжать праздник. Дежурство было у Вэня, мы с Сай убирали последствия вечеринки, а потом сели втроем попить жасминового чаю.
Сай с ногами забралась на кушетку для обследований, я занял второе эргономическое кресло на колесиках, Вэнь поставил чашку на пульт, ровно горящий синими огоньками, – в случае медицинского ЧП сообщение придет именно туда. Ночные дежурства – спокойные. Дневные ты обычно используешь для профилактик и приема больных, а в ночь – занимайся, чем хочешь.
Иногда мы здесь и засиживаемся поэтому – играем во что-нибудь, треплемся. И нам хорошо, и дежурному приятно.
И мы обсуждали вечеринку и танцы Кристи, ее сборник, ее успехи, трепались о том, о сем; а вторым слоем сознания я как бы наблюдал за всем этим и думал, как же мне хорошо с ребятами, какие они свои, родные, ведь совсем недавно еще все вместе спасали девочку Линь, и таких случаев было у нас уже много, когда мы действовали четко, быстро, слаженно – вместе; и я на каждого из них могу положиться, и они на меня – тоже. Какие они разные, и по-своему каждый интересен; вот Сай – призер Евразии, между прочим, по стрельбе из лука. Спортсменка континентального уровня! И сама такая прямая, стремительная, точная – как стрела. А Вэнь совсем другой, мощного телосложения, медлительный, доходит до него все не сразу, но в работе крайне аккуратен, а руки – золотые. И еще он скульптор, не разбираюсь настолько в этом виде искусства, чтобы оценить его уровень, но мне нравится. У нас перед входом статуя – змея с чашей, это он слепил. И статую Цереры перед Первой базой – он же с еще одним парнем из техников. Да что уж говорить, ребята просто золотые, и понимаем мы друг друга давно с полуслова – хотя так же было и на нашей Шестой Спасательной, с которой я ушел. Такой у нас мир – куда ни поедешь, где ни начнешь служить – везде обязательно встретишь хороших, своих ребят, с которыми и помолчать можно, и чаю выпить, и попеть под гитару. И работать хорошо с ними.
Но кроме этого, поселился во мне еще и третий, омерзительный такой, холодный тип, который смотрел на все это сквозь прищуренные веки и цедил: веселитесь? По – детски – наивно смотрите на мир? А мир-то ваш на самом деле построен на грязных тайнах – только раньше все это называлось «политикой» и делалось открыто, а теперь вас растят, как поросят на убой, а вы наивно радуетесь, как юнкомы, и думаете, что этот мир принадлежит вам. Что вы сами в нем что-то решаете…
Не то что этот тип постоянно портил мне настроение, нет, мне удавалось отвлечься. Но временами ледяной укол в сердце чувствовался, и, наверное, это отражалось на моем лице. Потому что разговор вдруг зашел обо мне. Или просто Амала что-то сказала Сай.
– Кстати, Амала к тебе неровно дышит, ты знаешь? – она так и спросила, прямо.
Я пожал плечами.
– Ну… возможно.
– Амала красотка, – высказался Вэй, – глазища такие… и умница, космогонистка.
– Да, она симпатичная.
– Симпатичная, – Сай, к которой я как раз подъехал на стуле, ткнула меня пальцем в ребра. Я едва чай не расплескал, – да она красавица просто! А ты, Стани, реально, какой-то сыч! Ты уже второй год здесь… И ты же свободен. Это что – новая мода такая?
– На русском такой анекдот есть, – вспомнил я, перейдя на родной язык, – изобрели новое лекарство от Спида-прим. Называется Спи-Один.
И предусмотрительно отъехал от коварной Сай.
– А если серьезно, – спросила девушка, – забыть не можешь? Болит?
Я вспомнил Марселу. Да нет. Давно уже воспоминание о ней стало светлым.
– Нет, не болит. Не знаю. Но как-то это все было… очень серьезно, что ли. Нужно больше времени, наверное.
Узкие глаза Сай смотрели на меня как сквозь прицел.
– Иногда я жалею, – произнесла девушка, – что еще не изобрели телепатию. Телеэмпатию. Чтобы вот проник в другого человека – и сразу все понял, что с ним, почему.
– Аппаратная телепатия вполне существует, – возразил Вэнь, – мы же сами используем ее для диагностики.
– Да нет, я не о том… – Сай махнула рукой.
– Понимаю, – я кивнул, – мне тоже часто хотелось бы так. С пациентами, например, – а то мямлят что-то, мямлят, не поймешь. И еще мне хотелось бы понимать авторов книг. Вот прочитал – и понял, что автор думал на самом деле, что он чувствовал, откуда это все у него идет. Правду он в конце концов пишет – или нет.
– Но какой интерес кому-то писать в книге неправду? – удивился Вэнь.
Даже такой отдаленный намек на проклятого Цзиньши был для меня облегчением. Может быть, надо просто рассказать все ребятам. Но как? Вот как я сейчас начну им рассказывать… даже о том, что Аркадий, возможно, погиб не по нелепой случайности, что его… страшно сказать, убили. Как? Да, мы откровенны друг с другом, мы говорим обо всем, но это… это слишком перевернуло бы все их представления о мире.
Мои – нет, не до такой степени. Возможно, Аркадий потому и дал мне эту книгу, и она легла на подготовленную почву. Ведь я сын своей матери. Ведь для меня Освобождение – не просто «славные дела наших отцов».
А они… зачем им вообще об этом думать? У них работа, служба, вон колонизация дальних планет начинается… у них дружба, любовь, интересная, яркая жизнь.
– Это ведь была твоя соученица по ШК, эта самая Марсела? – спросила вдруг Сай. Они все еще об этом… ну лучше уж говорить об этом.
– Да.
Я подъехал к пульту и налил себе еще одну ароматную чашечку. Хорошо, что мои коллеги умеют правильно заваривать жасминовый чаек. Просто вот нет ничего лучше после бурной вечеринки.
– В школе у всех бывает какая-нибудь любовь, увлечение… но чтобы так долго – это редкость. И тем более, после того, как партнер по этому увлечению уже нашел кого-то другого.
– Причем этот другой – тоже наш товарищ по ШК, – заметил я, – наш друг. Мы втроем дружили – я, Марсела и Костя. Но я в общем совершенно не в обиде. Наоборот, странно, что сначала она все-таки выбрала меня. Костя всегда был ярче, интереснее. Член совета ШК, его всегда везде выбирали. Лидер. Он умел влиять на людей. У него многое получалось лучше – он и в спорте молодец, многоборьем занимался, даже добился серьезных результатов на региональных соревнованиях. Одна учительница у нас говорила про него – гармонично развитая личность. И в качестве Службы выбрал науку, он эколог, и там тоже достиг успехов.
– Кажется, у тебя комплекс неполноценности, – заметил Вэнь.
– Да брось ты. Это совершенно объективно. Я не говорю, что я хуже. Но ведь в любви дело такое – любовь до сих пор явление более-менее биологическое, невольно все тянутся к самым сильным, ярким, доминантным. А Костя – он такой. Я сам всегда был под его влиянием. Ведь вы меня знаете, я скорее из тех, кто следует за кем-то…
– Ну уж к тебе-то многие тянутся! – возразила Сай, – вот даже Амала… а ведь какая девушка! И наверняка, она не первая.
– Да я о себе ничего плохого и не говорю. Я просто говорю, что Костя – он объективно лучше меня во многих отношениях. И я не удивляюсь, что Марселита…
– Вы действительно странные. Все трое, – вынес суждение Вэнь, – ну кто во взрослом возрасте вспоминает какие-то школьные любовные дела, школьное соперничество?
– Наверное, те, – негромко заметила Сай, – у кого все это вызвало очень серьезные внутренние изменения. Может быть, травму. Остался какой-то сильный гештальт, который надо закрыть. Стани, я не помню, кажется, ты не рассказывал – а где вообще была ваша школа?
– В Кузине. Это такой город на Уральской Дуге, в ее центре, хотя скорее в сторону Челябинска. Прямо у гор. У меня там мать выросла тоже, и когда меня родила, то переехала из Ленинграда, решила пожить в этом месте, тем более, что у нас там красиво, и вообще. Но никаких травм там у нас не было, все хорошо… Вот гештальт… – я умолк.
Может быть, действительно, происходило между нами тремя что-то такое, что невозможно забыть до сих пор?
– В Америке, говорят, сейчас модны семьи по три-четыре человека. По крайней мере, когда детей планируют, то подписываются сразу несколько человек. Вроде общины получается. Это у нас в Евразии все еще парные семьи в основном, – заметил Вэнь.
– Меня мать вообще одна растила. Ну и представить, что мы бы сформировали семью втроем… я как-то не могу. Нет. Да и я не испытываю никаких чувств к Косте, как и он ко мне – ну только дружеские. Мы оба чистые гетеро.
– Наверное, это у тебя от матери, – предположила Сай, – она любила твоего отца, и так и не завела другого партнера после его гибели.
– Насколько я знаю, у нее были мужчины. Но так серьезно – нет. Ни с кем она не жила. И мне говорила, мол, я не хочу тебе другого отца, у тебя есть отец, и его ты должен помнить. Хотя я его, конечно, никак не мог увидеть – только на экране.
– Ну вот. Все-таки есть такое явление, как однолюбы. Может быть, ты это унаследовал. Но если с твоим отцом это еще понятно… там героическая история, он погиб и все такое. Светлая память. То в твоем-то случае никаких причин цепляться за воспоминания нет, правда?
– Да что ты к нему пристала? – Вэнь звякнул чашкой о пульт. – Может, человеку хочется быть одному. Ему, может, так хорошо?
– Тебе так хорошо? – спросила Сай напрямую. Я подумал.
– Наверное, нет, не очень. Но сейчас… здесь… я не готов.
Меня вдруг осенило.
– Вот именно. Мне нужно на Землю. Мне нужно понять, что происходит вообще, разобраться в себе, в мире. Понять, почему у нас все так сложилось. И там, на Земле… Все-таки я не системщик по натуре, я земляшка. Мне нужны корни, надо их держаться, чтобы жить. И тогда, может быть… да наверняка. Тогда я пойму, кто мне нужен и почему.
Цзиньши, «Черное время»
«Задолго до Войны творцы нередко предупреждали об опасности цифровой диктатуры, полной прозрачности каждого человека, даже верующие ссылались на Апокалипсис Иоанна, где пророк предсказывал нанесение печати дьявола на каждого в последние дни человечества. Этой печатью в свое время верующие считали электронные чипы и тому подобную маркировку.
Теперь мы живем в этой диктатуре, в условиях полной, абсолютной прозрачности. Никакие особые чипы, никакая маркировка уже не нужна – люди радостно установили коммы в височную кость, чтобы иметь возможность в любой момент пользоваться всей мировой сетью. Жизнь без нейроимпланта представляется нелепой, на это идут только совсем уж забавные чудаки или редкие больные, которым это запрещено по каким-то причинам – и те носят с собой комм постоянно.
Нейроимплант представляется высочайшим достижением цивилизации – человек расширил свою память до безграничных пределов, может легко вызвать из этой памяти любые нужные сведения, легко общается с другими даже не произнося звуков – это уже почти телепатия. Может развлечь себя в любую секунду какой угодно музыкой, книгами, фильмами, играми. Без всяких специальных аппаратов сохранить в памяти комма в виде трехмерных снимков или видео все, на что упадет взгляд. Да, это прекрасно. И еще комм дает возможность контроля извне.
И в этом современный человек не видит никакой беды. Приватная сфера якобы защищена, те картины, которые он не хочет демонстрировать, в комме не сохраняются; те области памяти, которые он не хочет показывать другим, скрыты под специальными паролями. Остатки же государственных структур кажутся гражданину СТК совершенно безобидными. Что ужасного в том, что электронный мозг ведет учет рабочего времени каждого гражданина на Службе? Ведь это основа современной цивилизации: только Служба, и только определенное число служебных часов (а до недавних пор это были целых 20, а раньше даже 30 часов в неделю!) дает гражданину право пользоваться системой распределения потребительных ценностей (СРПЦ). Это представляется справедливым. Каждый – даже если это гениальный, но еще не раскрывшийся до конца поэт, даже если это духовный искатель или будущий великий спортсмен – обязан отдавать обществу долг на примитивной и не совсем подходящей ему работе. Обязан гробить себя и отдавать свое время, уставать, рисковать тем, что его потенциал уже никогда не раскроется – ради права получать самые элементарные жизненные блага.
И для того, чтобы учесть этот отданный долг, и необходима всеобщая регистрация и постоянный контроль гражданина электронными системами. Вы можете отбывать свою Службу в Антарктиде, а затем приехать в скандинавскую деревушку и там через комм заказать себе домой любые предметы потребления, и всемирная электронная система будет знать, что вы отдали свой долг, оплатили свое право на жизнь, и выдаст вам то, что полагается.
Но кто сказал, что всеобщая регистрация, учет и контроль используются только для этого?
Сканеры могут в любой момент установить местонахождение вашего комма – а выбросить прибор, как это делалось с наручными коммами или, в старые времена, с мобильными телефонами, уже невозможно. Совершивший преступление, неблаговидный поступок – или несправедливо обвиненный, как мы это видели в предыдущих главах – никуда не скроется, не уйдет, его везде настигнут суровые и справедливые трудовые коллективы. Тебе некуда бежать – тебя найдут везде! Дружба и товарищество неотвратимы!
И наконец, не будем забывать о существовании ОЗ. Вы серьезно убеждены в том, что единственная существующая в мире спецслужба не имеет доступа к чужим нейроимплантам? Вы очень и очень наивный человек. Вся история человечества учит одному: ОЗ не только имеет прямой доступ к вашему комму (его, собственно, и так имеет все человечество), но и вскрыть ваши пароли и прочесть все, что угодно, для ОЗ не составит труда. А поскольку аппаратная телепатия в наше время весьма усовершенствована – как знать, возможно, ОЗ имеет доступ даже к вашим тайным помыслам, которые вы и комму не доверяете. Достаточно лишь поставить в нейроимплант небольшое приложение, позволяющее присоединить нейросканер к пользователю – совершенно незаметно для последнего.
Поздравляю вас! Впервые в истории человечества мы имеем настоящую, не иллюзорную Полицию Мысли!
Прослушка и слежка за гражданами всегда были ограничены физическими возможностями спецслужб – невозможно постоянно следить за каждым. Обычно спецслужбы отслеживали тех, кто вызывал подозрение. Наверняка и сейчас ситуация не изменилась. Но возможно, дорогой читатель, ты уже вызвал подозрение анонимного агента ОЗ, и прямо сейчас твои мысли, твое восприятие этой книги, даже твои тайные сны поступают в его полное распоряжение. И как знать, не решит ли этот агент, что ты уже зашел слишком далеко в отрицании счастья коллективизма, и не пора ли тебя убрать – с помощью, конечно, совершенно естественной случайности…»
Станислав Чон, Церера, год 32 КЭ.
Все-таки бред.
Я выключил книгу и задумался. Читать Цзиньши, пожалуй что, и интересно. Как мы читаем фантастику, наполненную сладостной жутью невозможного. Но как я вообще мог воспринять это хоть сколько-нибудь всерьез?
Я потряс головой. Пульт равномерно мерцал лампочками. Одиннадцать вечера, коллеги разошлись по комнатам, у Кристи сегодня ночует Бо; Вэнь пошел смотреть первенство Марса по фигурным полетам, у нас тоже, кстати, строят купол, где он сможет опробовать собственные крылья. У Сай сегодня игра, в системе очень популярны ролевые игры онлайн – здесь ведь не соберешься актерствовать в реале, как на Земле. Сейчас они играют по известному миру «Великого Льда» (серия романов, фильмы, сериалы, интерактивки) – эпическая, совсем еще недавняя история освоения Антарктиды, спасения популяций пингвинов и другой живности, на фоне которой творятся нешуточные страсти.