Я поняла, что он имел в виду. На карте озеро выглядело как колючие стебли алоэ.
– Обломки или, например, одежда могут уплыть в сотне направлений, – серьезно сказал Мейсон. Впервые мне показалось, что в его голосе прозвучало осуждение. Андре пристально смотрел мне в глаза, словно оценивая мою реакцию. Я могла только представить, как я смотрелась на камере: как будто я лежала в постели без сна последние два дня, как будто совсем не ела и как будто мне следовало вымыть голову. Я коснулась конского хвоста, разгладила его по бокам, попыталась сесть немного прямее.
– Что с его джипом? Он все еще на пристани?
– Друг мистера Ферреры приехал и отогнал его обратно в город. Сейчас он в его квартире.
Вот так сюрприз.
– Его друг?
Мейсон заколебался. Он распалял мою паранойю. Я представила, как его мозг фильтрует информацию, которой он не может поделиться со мной.
– Конечно. Мы связались с друзьями и родственниками мистера Ферреры для получения нужной информации, с его боссом, доктор Сильвером. Колвин, друг мистера Ферреры, сам вызвался отвезти машину в Нэшвилл.
Кол. Вероятно, он был лучшим другом Паоло за пределами лаборатории. Он сверхсерьезно относился к софтболу, что всегда казалось мне глупым, и был предельно мужественен – говорил всегда только односложными предложениями. Я много вечеров провела с его дочерью, Оливией, которая любила лазить по трибунам и по мне во время игр. Мое общение с Колом обычно состояло в том, что он бросал в нашу сторону напряженные взгляды, как будто я могла просто взять ее за руку и убежать.
Однажды я спросила Паоло, в чем проблема Кола. «Он просто молчит», – ответил тот.
– Кол поехал к нему домой? – спросила я Мейсона, стараясь, чтобы это прозвучало с меньшим недовольством, чем было на самом деле.
Я заметила, что Мейсон даже не притронулся к кофе. Он медленно жевал жвачку. Иногда красный кончик его языка – кстати, того же цвета, что и татуировка в виде розы, – высовывался между его губ, как змеиный язык.
– Вы раньше бывали в участке? – Андре спросил это словно из любопытства.
– Давно, но была. Последний раз я была здесь, чтобы встретиться со своим пациентом.
– О, точно.
Он перевернул страницу блокнота и ухмыльнулся.
– Вы из Департамента по делам детей, – тихим голосом произнес Мейсон и снова посмотрел в блокнот.
Стул скрипнул.
– Я хочу спросить о ваших отношениях с Паоло Феррерой, а потом о прошлой субботней ночи и воскресном утре. Вы сможете говорить о таких вещах?
– Конечно.
Андре не поднимал глаз, но его ноздри раздувались, словно сыщик пытался учуять на мне какой-то особый запах.
Как психолог-надзиратель, Марти научил меня говорить не больше, чем нужно, если я буду давать показания под присягой. Я знала, в данном случае это будет нелегко. Детектив Мейсон хотел узнать побольше о Паоло, и я, вопреки здравому смыслу, надеялась, что, рассказав ему все, смогу повысить шансы найти своего молодого человека.
Мейсон подался вперед. Он взглянул на устройство, откашлялся и недовольно переложил жвачку с одной десны на другую.
– Тамошняя полиция сказала, что вы не думаете, будто мистер Феррера утонул.
– Нет, не думаю.
Андре Мейсон закашлялся.
– Куда же он тогда делся?
Отблески света, казалось, стали ярче, но это от бессонницы.
– Вы здесь, чтобы это узнать, верно? Если бы у меня были ответы, я бы сама нашла Паоло.
Мейсон вновь подался вперед.
– Давайте вернемся к нашей основной теме. Два дня назад вы с мистером Феррерой отправились на пристань Тима Форка. Вы можете рассказать мне все, что помните?
– Все… Все, что я помню?
Я слышала будто со стороны, как снова описываю поездку – наш смех, музыку, ком в животе от того, что я не умею плавать. И внезапно поняла, почему пациенты с посттравматическим синдромом не любят снова и снова перебирать детали.
– Позвольте мне вас прервать, – вдруг сказал Мейсон и оторвал ручку от блокнота. – Вы говорите, что не умеете плавать. Вообще? – Его рука рассекла воздух, как будто что-то разрезая, а металл ручки поймал флуоресцентный свет.
– Верно, – говоря это, я опустила глаза и удивилась своему смущению.
– Но вы хотели отправиться в плавание?
Я посмотрела на Андре Мейсона. Он явно не понимал кое-чего важного.
– Мы – влюбленные. – Я объясняла это ему, словно ребенку в своем офисе. – Я доверяла Паоло.
Мейсон стиснул зубы, и ручка вернулась к блокноту.
– Извините. Продолжим.
Я рассказала ему о планах Паоло порыбачить, о семье на другой лодке, о том, как Паоло нырнул за их ключами. Андре спросил, видела ли я раньше эту семью, поинтересовался маркой их лодки.
Я все это уже проходила. Мое выражение лица, должно быть, ответило на половину его вопросов.
– Хм, ладно. – В его голосе звучало недоверие, но я не видела, во что тут можно было не поверить. – Есть моменты ночи, которые вы не помните?
– Наверное.
– Вы помните, как ложились спать? Мистер Феррера был с вами, когда вы ложились спать?
Мне стало жутко от того, в чем собиралась признаться.
– Этого… я не знаю.
Короткий кивок.
– Как часто вы забываете, что произошло накануне?
Что-то в этом вопросе заставило мое сердце забиться быстрее, как на резком повороте или как на экзамене, к которому не готовился. Всплыли все тревожные кошмары, связанные с неподготовленностью, с беспомощностью. Мои руки были скользкими от пота. В глубине моих глаз горел багровый гнев.
Почему же я не могу вспомнить? Мейсон задал разумный вопрос, но я чувствовала, что ко мне относятся чудовищно несправедливо. Я знала, сколь ненадежными могут быть воспоминания, как они искажаются и разбиваются на отдельные фрагменты и как все эти искажения могут перерасти в серьезные неточности. Тем не менее я доверяла своей памяти – стальной клетке, одинаково надежной на высших точках мании и в глубинах депрессии. Да и алкоголь никогда не мог лишить меня ни одного воспоминания – даже если позже я жалела об этом.
Ночь на борту парусника была другой. Я вспомнила вкус вина и дрожь в ногах от мягкого покачивания лодки. Я вспомнила, как опустилась тьма, а потом – ничего, словно мой разум был компьютером, который кто-то взломал, чтобы удалить один конкретный файл.
– Нечасто, – наконец ответила я.
– Вы выпивали?
«Снова за свое», – подумала я.
– Только немного вина. Стакан или два.
Не настолько много, чтобы стереть воспоминания или остановить их формирование. Я представила, как напряглись мускулы на руках Паоло, когда он откупоривал бутылку, а потом небрежно опустил штопор в карман. Он должен был исчезнуть, когда я уже вырубилась. Все внутри меня сжалось от этой мысли. Вернее, от того кошмара, о котором я едва могла позволить себе думать.
Мои руки вспотели, и я почувствовала, как дрожит моя челюсть. Я уставилась на столешницу, и неожиданно мне захотелось удариться об нее лбом.
Детектив Мейсон в который раз слегка прищурился.
– Вы упомянули в разговоре с полицией на месте преступления, что у вас вроде как заходила речь о вашем предыдущем парне?
– О.
Мои брови взлетели. Я выпила вторую чашку кофе и поставила ее на стол.
– Да, но это была просто глупость. Ничего особенного. Никак не настоящая ссора.
– Мистер Феррера был расстроен после этого вашего разговора?
Я не могла удержаться, чтобы не закатить глаза.
– Если только на какую-то долю секунды. Это не так уж и важно, по правде говоря.
– Быть может, расстроились вы? – Глаза Мейсона сузились еще больше.
Кончиком пальца я нащупала шрам от наручника на левом запястье. Слез еще не было. Они все еще были глубоко, под страшным гнетом всей этой вынужденной концентрации.
– Вы можете сделать из мухи слона и назвать это аргументом. Понимаете, о чем я? Вы можете спрашивать меня снова и снова – все останется по-прежнему.
Один росчерк. Снова кивок.
– Вы принимаете лекарства по рецепту? Те, что вы принесли на борт.
Я была готова к этому вопросу.
– Я принимаю их, да. Паоло никогда не принял бы мои лекарства. Мы не использовали их для развлечения. Он почти не пьет. Я имею в виду, он работает как… – Я запнулась. – Он много работал. Он не был таким вот любителем алкоголя и развлечений.
– Лекарство вы принимаете из-за биполярного расстройства. Верно?
– Все так. Это антидепрессант. Мне поставили диагноз «Биполярное расстройство II».
– Два? Вы можете это объяснить?
Что именно нужно было объяснять?!
– Это значит, я никогда не впадаю в маниакальное состояние. Нет дней без сна, нет галлюцинаций. Просто депрессия, а иногда то, что они называют гипоманией. То есть я могу завестись.
– Имеете в виду – выйти из-под контроля?
Я покачала головой.
– Нет. Я достаточно сказала.
– Значит, потом вы просто заснули? – спросил мужчина, изображая некоторое замешательство. – Завелись, но заснули нормально? Вы привыкли быть на воде?
– У меня не было гипомании в ту ночь. Я не была в таком состоянии уже несколько месяцев.
Андре Мейсон перевернул страницу и стал расспрашивать меня о пробуждении и возвращении на пристань. Когда мы закончили, я все еще чувствовала запах его ужасного одеколона.
– Вы знаете, как связаться со мной. Мы дадим вам знать, если появится что-то еще.
Мужчина пожал мне руку на выходе – его рукопожатие было холодным и крепким. Хватка человека, который хотел быть чем-то большим, чем в действительности являлся.
Я прошла мимо кабинета Элли к светло-серым прямоугольникам входной двери. Она окликнула меня, но я продолжила идти, не замедляя шага. Снаружи солнце уже полностью взошло, и ленивый свет пробивался сквозь облака, обжигая все вокруг.
– Что все это значит? – спросила я, даже не потрудившись замедлить шаг. Не знаю, почему я так удивилась. Часть меня знала, что я не должна была так реагировать на это.
Психика не особо различает прошлое, настоящее, будущее. Я снова училась в предпоследнем классе. Элли была первокурсницей. Я не обращала внимания, что у нас обеих в волосах появились седые пряди. Я чувствовала себя вратарем, оставшимся без защиты. Я потерла руки, мое тело было полно кофеина. В этот момент гнев был на вкус как сухие сливки. Я щурилась от яркого света, оглядывая парковку в поисках блестящего красного капота моей машины. Но как бы быстро я ни уехала, убежать я не могла.
Я продолжала говорить с подругой через плечо.
– Он допрашивал меня как подозреваемую! Как я могла не знать, что нахожусь под подозрением? – Я повернулась, и Элли оказалась передо мной. – И как, черт возьми, кто-то может так считать?
Она часто дышала, глаза ее были влажными. Элли держала очки в руках. Я продолжала возмущаться, но вдруг меня пронзило чувство стыда, а потом все исчезло, как тлеющий уголек. Не знаю, чего я от нее ожидала – чтобы она вмешалась? Была моим адвокатом?
– Давай поговорим в моем кабинете, ладно? Пожалуйста.
Краем глаза я видела свою машину. Я отвернулась от Элли, но мой голос немного смягчился.
– Давай поговорим здесь.
Я знала, что злюсь не на нее.
Мы сели в мою машину и закрыли двери. Я включила двигатель, и поток воздуха от кондиционера обдал наши лица.
Элли посмотрела мимо меня на дорожку, по которой ко входу двигался человек в синей униформе. Она закатала рукава желтого свитера.
– Я не могу сидеть здесь долго. Прости, что тебя вот так застали врасплох. И, правда, я пыталась… Если это что-то значит… Я не думаю, что они будут идти по этому следу.
«Идти по этому следу», – подумала я. То есть не будут идти по моему следу. Что ж, это хорошо. Я напомнила себе, что Элли не совсем полицейский и что копы не были мне врагами. Они несли ответственность за то, что делали, и выполняли свою работу. Допрос меня не был каким-то личным оскорблением.
Когда защитно-агрессивная часть мозга активируется, требуется некоторое время, чтобы снова начать ясно мыслить. Я глубоко вздохнула и провела руками по волосам, будто пыталась удержать голову от взрыва.
– Эмили.
– Им нечего здесь искать. Пусть ищут Паоло.
– Я знаю. Просто они должны… – на этих словах Элли заерзала, как будто сиденье было горячим.
Я подняла руки в знак капитуляции и медленно заговорила:
– Я знаю, ты в ужасном положении.
Элли была явно благодарна за то, что я признаю это.
– Он просто старательный. Он будет двигаться дальше. – Подруга коснулась моей руки. – Я уверена.
Но у меня было другое мнение на этот счет.
Глава 6
В течение следующих нескольких дней я еще четыре раза говорила с обладательницей дельфиньего ожерелья. Когда я разговаривала с ней по телефону в своей квартире, ее голос звучал так, будто принадлежал кому-то другому – другой женщине, не соответствовавшей ее компактному, загорелому телу, или не носившей украшений с дельфинами, или жившей в южном штате. Достаточно ли трудится полиция? Я не знала. Меня занимало только то, достаточно ли она трудится, чтобы найти Паоло.
– Мы работаем над идентификацией других пузырьков с лекарствами, – сказала женщина-полицейский.
– Нет, нет, там было только мое лекарство, – возразила я.
Она затихла на секунду, после чего объяснила:
– Мы уже проверили. Было два пустых пузырька. Они находились в центральной консоли джипа, их мы и пытаемся идентифицировать. Ранее вы сказали, что не знали о том, что мистер Феррера принимал лекарства по рецепту врача.
– Я совершенно уверена, – сказала я женщине излишне твердо, потому что сама внезапно засомневалась.
– Возможно, что-то для лечения синдрома дефицита внимания?
Женщина назвала лекарство от СДВГ.
– Ничего подобного, – сказала я, отчаянно желая, чтобы это было правдой. Это была неправда. Не совсем правда. Я вспомнила кое-что, о чем Паоло как-то проговорился. Как давно? Месяцы назад. Он упомянул о желтой таблетке, а потом сказал, что это все его лаборантка. Стажер. Они оба приняли по половинке, когда работали допоздна, и это напомнило ему предэкзаменационную гонку с зубрежкой километров текста, когда Паоло был студентом. Он поспешил закрыть эту тему, и я быстро забыла об этой желтой таблетке, потому что он закружил меня в танце. Мы медленно танцевали на моей кухне. Паоло рассказал, сколько они уже сделали вместе, насколько важна их работа. Я отпустила мысли об этом гулять туда, куда уходят мимолетные мысли, – до этого самого момента. А теперь это воспоминание вернулось, как песня, которую я больше никогда не хотела слышать, потому что однажды она застряла у меня в голове. Оно пробудило в моей душе жутко неприятную, какую-то детскую смесь из чувства вины и искреннего недоумения.
После того как мы закончили разговор, я повесила трубку и уставилась в окно. Он злоупотреблял медикаментами и скрывал это?
Во время следующего звонка офицер объяснила, что право Паоло на частную жизнь, по мнению департамента, истекло. Они разговаривали с его друзьями, коллегами. Когда она рассказала мне о том, что общалась с семьей Паоло в Аргентине, я почувствовала некое иррациональное смущение, как будто я потеряла Паоло – их брата, их сына, – как браслет, который одолжила.
Женщина-коп объяснила, что полиция не рассматривает это дело как убийство, потому что нет достаточных доказательств. Они проверили банковские счета Паоло и мои.
– Все соответствовало тому, что вы нам рассказали, – добавила она, хотя в южном говоре женщины, словно крошечные колючки, застряли осуждающие нотки.
Я закрыла глаза.
– Мы ввели его имя в национальную базу данных пропавших без вести, – сказала мне женщина-полицейский, – на случай, если Паоло Феррера где-нибудь появится.
Я зацепилась за ее слова. Мне очень не хотелось сознавать, что эта фраза пробудила во мне нездоровый оптимизм. В некоторые ночи я особенно ярко и отчетливо представляла себе, как он объявляется где-нибудь – Орегон, Феникс – с похмелья, с ужасной историей и страшными угрызениями совести. Эти фантазии были единственным, что поддерживало меня. Я засыпала на несколько минут, а когда просыпалась, реальность настойчиво стучалась в мою дверь.