Они быстро миновали открытое место, вломились в густой черемошник, по кочкам перепрыгнули через сочащуюся водой западину и вновь оказались под сенью деревьев. За елями виднелся новый просвет, светлой полосой расходящийся в обе стороны. За прогалиной вздымались в небо островерхие вершины ельника.
– Ну, вот и пришли, – внезапно останавливаясь, произнёс исавори и обернулся к мальчику.
Пойкко едва успел скрыть кислое выражение лица – не заподозрил бы старик, как трудно дался ему этот переход.
– До стойбища Саусурри ещё далеко, не дойдём. Сегодня заночуем здесь, – заметив отразившийся на лице Пойкко испуг, старик торопливо добавил: – Тут место есть поблизости, с намо и куванпылом[7]. Там и отдохнём.
Каукиварри огляделся и указал на частокол мохнатого елового подроста.
– Лодки, – кивнул он.
Пойкко сбросил заплечный мешок, снял через голову чехол с колчаном и луком и вприпрыжку (откуда силы взялись!) побежал исполнять не высказанное повеление. Исавори остался на месте, прислонившись к дереву.
Мальчик прорвался сквозь колючие заросли и увидел жердяные стойки, на которых покоились три перевёрнутые кверху днищами лодки. Это были самые обычные берестянки, какими обычно пользуются на охоте и для рыбной ловли. Эти лодки, в отличие от больших, вместительных исовен[8], особо не берегут, оставляя на месте промысла. Пойкко обошёл стойки, осматривая лодки. Одна оказалась пробитой, должно быть, кто-то ткнулся на ней в донную корягу. Вторая выглядела старой и потёртой. Сядешь в такую – изо всех швов вода хлынет. Годной показалась только одна лодка, с виду не имевшая явных изъянов. Мальчик ухватился за кожаный ремешок, закреплённый спереди, и осторожно спустил челнок на присыпанную хвоей землю. Он приподнял передний конец лодки, подлез под неё и, выпрямившись, легко понёс её на плечах.
Исавори, тем временем, уже спустился к берегу и поджидал его у самой воды. Пойкко снёс берестянку вниз, с помощью старика поставил её на воду и побежал к лесу за своим оружим. Подхватив за лямку свои (ещё детские) колчан с луком и заплечный мешок, он поскакал обратно, уже забыв про ушибленное колено.
Они быстро погрузились в лодку и старик, усевшийся позади, сильно оттолкнул её копьём от илистого берега. Берестянка стремительно заскользила по гладкой воде к противоположному тенистому берегу. Река была неширокой и, трижды толкнувшись копьём, Каукиварри подогнал её к нависшим над водой кустам. Пойкко хотел было уже вылезти прямо в воду, но старик развернул лодку против течения и уверенно повёл её вдоль зелёной стены ивняка. Вскоре в кустах показался узкий проход, и берестянка, нырнув в него носом упёрлась, в обрывистый берег. Пойкко, нетерпеливо ждавший этого момента, спрыгнул на влажную скользкую глину, ухватился за ремень и выволок приподнявшийся нос челнока на берег. Исавори одобрительно шмыгнул и, сбросив поклажу на покатый склон, ступил на землю. Вдвоём, помогая друг другу, они втянули лодку на обрыв и взгромоздили пузатым днищем кверху на сушила – точно такие же, как и на оставленном берегу. Затем Пойкко спустился с обрыва и подобрал вещи. Закинув тяжёлые мешки и оружие на упругую дерновину и хватаясь за свисавшие корни, он перевалился через бровку обрыва. Взяв вещи, они с исавори углубились в лес.
Через несколько десятков шагов они вышли на небольшую, очищенную от подроста, хорошо утоптанную прогалину. Посередине располагалась глубокая очажная яма, обмазанная глиной. Возле неё громоздился изрядный запас дров. На обломанных сучках ближней к очагу ели, отмеченной намо, были развешаны берестяные кузовки, воронки, чаши и короба для всевозможных нужд останавливающихся здесь рыбаков и охотников. Серыми ошметьями свисали старые попорченные сети, усохшие от постоянного воздействия влаги и солнца мешочки, связки рассыпающихся трав, драная обувь из рыбьей кожи, чья-то давно забытая рукавица, огромная щучья голова и берестяная маска подводного хозяина с большими красными полукружьями над прорезями глаз и обведённым такой же полосой ртом. За очагом, вдоль кромки утоптанной площадки, стояло несколько кувасов, крытых корьём, кусками бересты и лапником. Часть из них недавно была подлатана, другие же находились в разной степени запустения. Видимо, ими не пользовались аж с прошлого лета. На торчащих из кровли шестах болтались связки защитных амулетов, связанные рябиновые веточки и тонкие скрученные берестяные полоски, на которых обычно выцарапывают знаки обращённых к богам молитв.
Каукиварри смело, по-хозяйски, пересёк центральную площадку, подошёл к одному из подновлённых шалашей, заглянул в него, сгрузил на пороге поклажу и распрямился, уперев кулаки в поясницу.
– Тяжко ходить старому! – с унылой улыбкой протянул он и поманил Пойкко пальцем. – Здесь и заночуем.
Он заботливо посмотрел на подходящего мальчика, и в его глазах вспыхнул огонёк участия.
– Ты-то как?
Мальчик проскользнул мимо него и лишь едва заметно кивнул, как бы говоря, что у него всё в порядке. Он опустил ношу возле старика и, стараясь казаться бодрым, стал ходить вокруг, с неподдельным любопытством разглядывая охотничий лагерь.
За кувасами располагались сушила для рыбы. Сейчас перекладины были пусты, если не считать одинокой крохотной пташки светло-жёлтого окраса, которая прыгала туда-сюда, перепархивала с жерди на жердь, чёрным глазом посматривая на двуногих пришельцев, нечаянно или намеренно потревоживших её. При приближении Пойкко птичка звонко пискнула и упорхнула. Пойкко посмотрел на проглядывающее сквозь прорехи в еловых кронах голубое небо, прищурился от игры солнечных бликов, затем опустил глаза и проморгался от выступивших слёз. Нечаянно взгляд его упал на странно выступавшие позади сушил из зелёного моха обрубки древесных стволов. Продолжая вглядываться в них, он неуверенно пошёл вперёд. Все они были разной высоты, некоторые едва доставали до пояса взрослому человеку, другие были выше головы. Одни, образовывая тесный ряд, скопом завалились на одну сторону, в то время как другие, более длинные, беспорядочно торчали как попало.
Мальчик обогнул сушила и подошёл к странным обломкам стволов вплотную. Теперь всякие сомнения покинули его. Это были именно столбы, вкопанные и отёсанные человеком, а не сломленные ураганом деревья.
Сквозь сеть трещин и выщербин он начал различать на изъеденном лишайниками дереве грубо сработанные, искривлённые временем лица. Заполненные какой-то прелью углубления разверстых ртов и провалы пустых глазниц застыли в скованном вечностью немом крике отчаяния. Идолы словно взывали к оставляемому навсегда миру, смирившись с суровым законом, по которому всё рано или поздно покидает его, превращаясь в тлен.
С благоговейным трепетом, поднимавшимся из самой глубины его естества, мальчик протянул трепещущие пальцы и коснулся одного из лиц. Но тут же, ощутив присутствие потусторонней силы, которая была заключена в этом куске дерева, и испытав ужас перед неведомым, отдёрнул руку, словно ожёгшись.
На плечо его мягко легла тяжёлая ладонь неслышно подошедшего со спины исавори. И это простое чувство близости родного человека мгновенно успокоило Пойкко, отогнало прочь мерзкий холодок страха из его души, развеяло охватившее его разум оцепенение.
Тихий голос Каукиварри прошуршал над самым ухом:
– Эти куванпылы поставили наши предки, – старик в задумчивости почмокал губами. – Очень, очень давно… Три брата Ханахеен, что привели наш народ на новую землю из древней Вёёни.
Глаза Пойкко снова впились в истлевших от времени истуканов, наполненных теперь совершенно новым смыслом – ведь их вытесали братья-герои, что воспевались в старинных песнях. На всех празднествах ныне живущие воздавали хвалу трём смельчакам, которые первыми прошли вдоль Еловой реки и достигли пределов Похъёлы[9]. Вёёниемин, Атхо и Алмори – так звучали их имена. В возбуждённом сознании Пойкко всплыли не раз слышанные слова:
Упираясь ногами в липкую глину, оскальзываясь, припадая то на одно, то на другое колено, Атхо всем телом толкал неподатливое бревно, вывоженноё в жидкой грязи. Сверху, свесившись над откосом берега, ему помогал младший брат. Оба усталые, грязные, со взмокшими спинами, тяжело отдувались при каждом новом рывке. Атхо вовсю налегал плечом, медленно, тяжело поддавая оскобленное до блеска бревно к кромке крутого берега. Алмори за веревку, сплетённую из размятых и выпаренных ивовых побегов, локоть за локтем подтягивал его кверху. С его пышущего жаром лица струйками сбегал грязный пот, на шее и руках вздулись налитые кровью вены. Вот бревно уже достало верхним концом до нависшей кромки тёмной земли, вот уже начало переваливаться через край берега. Алмори, всё дальше отходя от края, тянул быстрее и быстрее. Атхо в последний раз даванул плечом и руками, и бревно поволочилось по мятой траве, а затем гулко ударилось об уложенные ранее стволы. Судорожно хватая ртом воздух, Атхо утёр усы и бороду рукавом и стал карабкаться вверх, где его брат уже отдыхал, усевшись на брёвнах. Атхо устроился рядышком и вытянул длинные ноги.
Светлый осенний день перевалил на вторую половину. Неяркие солнечные лучи светлыми пятнами ложились на выцветшую траву и моховые проплешины, проникая сквозь частокол елового леса. В воздухе носились возвращённые к жизни поздним теплом большие чёрные мухи, в расцвеченных сочной зеленью кронах щебетали птицы. В голубоватой вышине неслись встреч низкому солнцу клинья перелётных гусей и уток, подгоняемые наступающим из Страны мрака лютым холодом. Атхо бросил взгляд через плечо на заготовленные брёвна: впереди предстояло ещё много трудов, это было лишь самое начало. Но ставший уже привычным, этот труд не тяготил – в нём и заключался смысл их долгого путешествия.
Отдышавшись, братья вновь поднялись и, взявшись за верёвки, начали перетаскивать брёвна к стоянке.
К вечеру они перетащили от берега все заготовленные обрубки стволов и принялись поджаривать над костром пойманную ещё утром рыбу. Пока она готовилась, Атхо и Алмори намечали предстоящие дела на завтрашний день. Помимо заготовки столбов, им необходимо было подумать о пополнении съестных запасов – требовалось всерьёз заняться ловом рыбы или охотой. У них имелась сеть, которую они захватили с собой из родного стойбища, но она была слишком мала для того, чтобы можно было рассчитывать на сколь-нибудь значительный улов, да к тому же нуждалась в починке. Они уже давно были озабочены этим досадным положением и собирались смастерить новую, но руки до сих пор так до этого не дошли до этого – не хватало времени. Поэтому, чтобы иметь возможность быстро завершить начатую на стоянке работу, не отвлекаясь на поиски добычи, и чтобы скорее продолжить путь, им нужно было создать запас, которого хватило бы на два-три дня. Значит, решили они, одному из них надо идти добывать зверя, а другому продолжать начатые труды.
Когда рыба поспела, и пара невеликих окуньков была отложена на утро, они с жадностью накинулись на еду, не забыв предварительно угостить хёнки. От небольшой щуки и двух окуней очень скоро осталась лишь горстка костей.
Солнце ещё не опустилось за мохнатые верхушки елей, и потому можно было заняться каким-нибудь насущным делом или попросту отдохнуть. Алмори разложил содержимое своей сумы, отыскал костяную иглу, проколку, извлёк из мешочка моток сухожильных нитей и, разувшись, принялся починять свои пэйги[10]. Атхо встал, прошёлся по лагерю и остановился над сваленными в кучу стволами, задумчиво покусывая губы. Стоял долго, потом отвернулся и поспешил к шалашу. Глаза его сверкали внутренним огнём. Он забрался в кувас, а когда вновь вылез наружу, в руках у него был топор и каменное долото, а на поясе висела маленькая деревянная колотушка. Под внимательным взглядом брата Атхо вернулся к стволам, стал ходить над ними, тщательно осматривая, выбрал один, откатил его от прочих и, усевшись на корточки, взялся за инструмент. Алмори опустил глаза и вернулся к работе – когда брат оживляет предков, ему лучше не мешать.
Усевшись на толстом конце бревна, Атхо провёл пальцами по его гладкой поверхности, точно ощупывая что-то скрывающееся под выбеленной древесиной. Губы его при этом беззвучно шевелились. Затем он начал процарапывать на дереве прямые и изогнутые линии, иногда останавливаясь и что-то прикидывая в уме, потом опять бороздил камнем дерево. Постепенно, сначала едва различимая, изо рта его полилась ровная мелодия. Это была древняя как мир песнь Первых людей, вышедших из четвёртого яйца Соорисо[11] – Великой Матери-утки. Священная, прошедшая сквозь века песнь об Изначальных временах, о том, как Соорисо ныряла в глубокие бескрайние воды за донным илом и строила из него землю, как поколение за поколением землю заселили Дети первого яйца – деревья и травы, Дети второго яйца – рыбы и птицы, Дети третьего яйца – всякие звери, большие и малые, и, наконец, люди. Древние слова, подчас утратившие вложенный в них смысл для ныне живущих, но неизменные, неподвижные как неподдающиеся переменам основы мироздания.
Он пел, а руки его сами собой работали: где ударом топора снимут толстую щепу, где пройдутся теслом с глухим перестуком колотушки по его верхнему краю, отделяя завитую стружку. Слой за слоем, снимал Атхо древесные волокна, высвобождая из их недр первопредка. Трудно и медленно, с неохотой выходил он из дерева, да и то лишь поддавшись волшебству священного пения. Выступили массивные надглазья, долгий прямой нос. Ещё несработанный лик уже пробуждал трепет. Голос Атхо дрожал от волнения, но руки уверенно и привычно делали должное. Вот под нависшим лбом деревянного предка появилось глубокое заглубление. Охотник сделал охранительный знак, дотронувшись до своего лица – магическая сила, проистекавшая из потустороннего мира, могла и навредить. Открывающий глаза предков должен действовать правильно, иначе он рискует навлечь на себя гнев Тех, Кто Давно Ушёл. Общение с их миром всегда сопряжено с опасностью, и не всякий мог отважиться на такое. Но Атхо мог. Это было его дело – дело, которое он знал, к которому уже привык, как привыкает человек к одежде, без которой уже не знает как жить, если приходит время заменить её новой.
Пропев песнь до конца, мастер заводил её снова. Работа спорилась. К тому моменту, когда Атхо, словно пробудившись от благостного сна, отложил инструменты, солнце уже опустилось за край земли. Промеж его расставленных колен смотрел в залитое прозрачной бирюзой небо готовый деревянный истукан – куванпыл, первый из тех, что вскоре снова родятся в мире людей, обретя новое тело.
Тихо подошёл Алмори и заглянул через плечо брата. Его всегда удивляла и поражала способность Атхо вызывать с помощью пения и топора души предков. Редкий дар брата внушал уважение и благоговейный страх. Сам он, лишённый всяческой способности к такого рода занятиям, не представлял себе, как можно вдохнуть жизнь в казалось бы мёртвый кусок дерева.
– Первый, – негромко произнёс он над ухом Атхо, разглядывая новоявленный куванпыл. – Другие тоже быстро родятся, – не то утвердил, не то спросил он.