– Она просила отвести её в зоопарк! – Лида закричала. – А ты увез её в больницу! Мы должны были гулять с ней, смотреть на слонов, которых она мечтала увидеть! А не заставлять её терпеть уколы. Ты этого хочешь? Этого? Хочешь, чтобы меня так же истыкали иглами? В день нашей свадьбы?
– Чёрт, да прекрати ты истерику!
– Не смей звонить. Я запрещаю тебе! Слышишь? Запрещаю забирать мои дни. Всё равно никуда не поеду. Что ты им скажешь? «Моя жена скоро умрёт. Не знаю от чего, но сделайте что-нибудь»? Не будь идиотом! Дай мне спокойно пожить. Дай подышать чистым воздухом. Я не хочу возвращаться в этот чёртов Красноярск. Не поеду ни в какую больницу. В этом нет смысла. Мы это уже проходили! Мы…
Сказать что-то ещё Лида уже не смогла, потому что дыхание её окончательно сбилось, и вместо слов она стала издавать нечленораздельные стоны. Лида кинула телефон на стол. Развернувшись, она дошла до дивана, села спиной ко мне и закрыла лицо руками.
Лида плакала тихо. Словно боялась, что её могут услышать на улице. Она пыталась остановиться – делала глубокие вдохи, но всё без толку, её грудь вновь и вновь сводило судорогой. Лида обхватила себя руками, стараясь успокоить дрожь. На секунду мне показалось, будто она просто хочет согреться.
Я вдруг понял, что должен немедленно обнять её. Успокоить. А ещё лучше взять тот шерстяной плед с кресла и укутать её с ног до головы. Спрятать от всего мира под клетчатой тканью. Так я и поступил.
Я укрыл Лиду пледом и прижал к себе. Сидя на диване, глянул в сторону стола, на котором лежал телефон. Затем глубоко вздохнул. И сдался.
Её слёзы были страшнее смерти.
Лида дрожала. Слабость её была незнакомой, непривычной, и от того особенно пугающей. За двенадцать лет я разучился видеть в Лиде хрупкую девочку, привык замечать только волю и силу в каждом её слове. В каждом жесте моей любимой ведьмы. А теперь она плакала на моих руках, и я вдруг понял, какого труда ей стоило оставаться спокойной всё это время.
Я вспомнил, как утром Лида сидела перед трельяжем и улыбалась, переглядываясь со мной в зеркале.
Она ведь не спала всю ночь. Видела в отражении смерть. И всё равно улыбалась ради меня. Она не хотела, чтобы я различил в её глазах страх, и поэтому держалась, лишь бы мне было легче.
Я прижал Лиду сильнее, а сам запрокинул голову. Глядя на выключенную лампочку, захотел завыть – громко, во всю грудь. Чтобы выплеснуть всю боль и отчаняие. Я держал Лиду на руках и раскачивался вместе с ней на диване, словно убаюкивая ребёнка. Вдыхая хвойный запах её волос, старался не замечать болотный смрад, витающий рядом.
Не знаю, сколько мы так сидели. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что спина Лиды больше не вздрагивает. На секунду мне стало страшно, безумно страшно – как будто, я сорвался с обрыва. Но потом я увидел, что Лида всё ещё дышит.
Через мгновение Лида подняла голову. Пару раз шмыгнув носом, вытерла уголки раскрасневшихся глаз.
– Дай мне сигарету, – сказала она. – Пойдём, подышим.
Мы вышли на террасу и закурили.
Облокотившись на перила, смотрели на берёзовую рощу, сияющую золотом за двором. В воздухе пахло сеном и приторным запахом умирающих цветов.
– Пошли за грибами? – предложила Лида.
Её голос охрип, но уже не звучал надломленным.
– Прямо сейчас?
– Почему нет? Пока не стемнело.
– Можно, – кивнул я. – Только дай мне хотя бы часок. Нужно кое-что сделать.
– Кролика хочешь найти?
– И это тоже.
Ветер усилился. С берёз полетели листья. Они закружились в воздухе, словно сноп искр, складываясь в причудливый узор, и эта картина заколдовала меня на пару секунд.
– Для начала, – сказал я, очнувшись, – нужно снять все зеркала в доме.
***
Последнее висело в душевой комнате. Десять минут я ходил вокруг да около, прикидывая, как бы аккуратнее его отковырять от кафеля. Глянув в отражение, расстроился, когда заметил, что волосы на висках поседели ещё больше. «Молодость уходит, – подумал я. – Уже ушла…»
Выкинул дурные мысли из головы. Вернулся к делу. Решил рискнуть – отжать зеркало отверткой…
– Блядь!
Стекло лопнуло. Пара кусочков упала на пол. «Наверное, стоило делать это металлической линейкой» – мелькнула запоздалая мысль, но теперь-то терять нечего. Куплю новое.
Дёрнул отвертку. Зеркало треснуло пополам. Взяв в руки тряпку, я оторвал его от стены, но опять сделал это крайне неудачно. Зеркало с громким шлепком ударилось о пол и разлетелось вдребезги.
– Что у тебя там происходит? – крикнула Лида из гостиной, услышав грохот и мой трехэтажный мат.
– Всё хорошо, милая! Всё под контролем. Просто небольшая ссора с гравитацией.
Лида зашла в душевую, оценила масштаб разрушений и цокнула языком.
– Золотые руки. Узнаю тебя, кот.
– Оно слишком дерзко на меня смотрело, – сказал я, кивнув на разбитое зеркало.
Лида улыбнулась.
– Иди, я подмету. Кстати, взгляни там. Ты кое-что забыл на журнальном столике.
Я недоуменно вскинул брови. Что я мог забыть?
В гостиной ждал подарок. Издалека показалось, что на столике лежит камень, но подойдя ближе, я понял, что это шкатулка. Чёрная, гладкая – она пахла лаком и древесиной. На крышке сияла серебряная надпись:
«Нет ничего кроме любви».
Я не сдержал улыбки. Это было название песни, которую я включал Алисе, вместо колыбельной. Я провел пальцами по витиеватым буквам. Вспомнил, как дочь засыпала под звуки ксилофона, гитары и скрипки, свернувшись клубочком в постели, прижимая к груди лучшего друга – Зайца.
Была лишь одна мелодия, которую Алиса любила так же сильно и трепетно. Она заиграла, когда я поднял крышку. Маленькие молоточки, скрытые в сердце шкатулки, зазвенели хрусталём, словно симфония падающих с неба звёзд. Это была «Für Elise».
Под сердцем укололо. В тот вечер, в больнице, перед тем, как Алиса в последний раз закрыла глаза, я соврал ей. Сказал, что как только она проснётся, мы научимся играть «Für Elise» на пианино. Алиса нахмурилась и поправила меня, сказав, что я неправильно произношу название пьесы.
«Ты же сам говорил!»
«Точно, прости. Хорошо, что ты напомнила, Лисёнок».
«А ещё мы завтра поедем в зоопарк и будем смотреть слонов. Правда, мам?»
«Конечно. Кстати, у нас с папой есть секрет, только никому его не рассказывай. Договорились?»
«Какой секрет?»
«Если хорошенько представить слонов, они обязательно придут к тебе в сон. Просто нарисуй их мысленно, и они появятся».
«Пап, это правда?»
«Конечно».
«Тогда, извините, мне некогда. Я пошла смотреть. Спокойной ночи».
«Спокойной ночи, Лисёнок… Спи крепко и возвращайся к нам. Обязательно возвращайся…»
Она закрыла глаза, и я включил ей мелодию, которая играла теперь из сердца шкатулки. Короткую милую пьесу, которую мы так и не выучили на фортепиано. Нежную хрустальную пьесу, которую весь мир называл неправильно, и только мы втроём знали её настоящее название.
Она называлась «For Alice».
***
Шкатулка доиграла. В комнате стало тихо. Потом за спиной послышался шорох, я обернулся и увидел Лиду.
– С годовщиной, кот, – она наклонилась и шепнула мне на ухо: – нет ничего, кроме любви.
Я не знал, какими словами выразить нежность, которая вдруг захлестнула меня, закружила и сбила дыхание.
– Тшшш… – прикоснулась Лида к губам. – Можешь не говорить. Смотри, что тут есть.
Она провела пальцами по чёрной коробке, и, видимо, нажала на скрытую кнопку. Раздался щелчок, и дно шкатулки сначала приподнялось с тихим жужжанием, а затем повернулось, встав вертикально. Открылся потайной отсек. Там я нашёл фотографии.
– Лида… это…
Слова отказывались возвращаться. Чем дальше я перебирал снимки, тем сильнее чувствовал, как в груди что-то сжимается и натягивается, словно пружины в шкатулке.
Их было двенадцать. По снимку на каждый год.
На первом Лида стояла в белом платье на фоне барельефных стен. Она улыбалась и щурилась, глядя на меня снизу вверх. Я держал её вытянутую ладонь и выглядел чуть смущенным. Как сейчас помню: это всё из-за той дурацкой нитки, торчавшей из погона. Вырядить меня в китель было идеей Лиды. «Я выхожу замуж за офицера. Так что слышать ничего не хочу. Ты – мой следователь, и на церемонии будешь в форме». На снимке это было незаметно, но я хорошо помнил, как та нитка выбивала меня из колеи. Голубая, тонкая, она торчала из просвета погона. Я постоянно косился на плечо, и в какой-то момент даже хотел достать зажигалку, чтобы оплавить изъян прямо посреди регистрации. А потом, когда мы с Лидой обменялись кольцами и поцеловались, Лида опустила голову мне на плечо. Всё выглядело так, словно она хотела выразить свою нежность, но затем Лида отстранилась и коснулась пальцами губ, будто поправляя смазанную помаду. Жена подмигнула мне, показав украдкой мизинец. На нём была эта чёртова нитка. Я с трудом не рассмеялся, когда понял, насколько ловко Лида всё провернула.
На второй фотографии была дата. Седьмое декабря. Здесь я сидел в белом халате и держал на руках крохотный свёрток. Рядом на больничной кровати лежала Лида. Она спала. Даже на фотографии было заметно, что в теле жены совсем не осталось сил. На шее выступали сосуды, рот был полуоткрыт, чёрные слипшиеся волосы беспорядочно разметались по наволочке.
Третий снимок был сделан в Роще. На фоне желтых берез, высокого забора и старой, ещё не снесенной избы, что досталась Максу в наследство от отца. Позже на её месте и был построен этот дом, в котором мы теперь гостили. Я вспомнил, что фотографию делал Макс – на новенькую мыльницу «Sony». Вспомнил даже, как он шутил что-то непотребное, пока мы с Лидой сидели за двором на лавочке, и послушно смотрели в глазок фотоаппарата. На руках Лида держала Алису – в желтенькой курточке, вязаной шапке, красных сапожках… В отличие от нас, дочь не смотрела в камеру, а с интересом изучала соседа, который тоже попал в кадр. Старик Колебин стоял, облокотившись на забор палисадника, щурился от солнца и, улыбаясь, показывал Алисе пальцами «козу».
Я взял следующую фотографию…
И в этот момент кто-то громко постучал в дверь.
***
Я стоял на крыльце и растерянно осматривался по сторонам.
– Что случилось? – спросила Лида.
– Здесь никого нет.
Лида повела бровью и посмотрела таким взглядом, каким обычно награждают человека, выдавшего очевидную глупость.
– А кто, по-твоему, должен быть?
– Эм… Ну…
Я растерялся. По пустому двору гулял ветер, сбивая в кучи опавшие листья.
– Наверное, показалось, – пожал я плечами.
Закрыв дверь, я вернулся к шкатулке с фотографиями, как вдруг услышал во дворе шорох.
Кто-то опять постучал.
– Да что за…
Я подлетел к двери. Распахнул её и был готов обрушить на гостя тонну ругательств, но на крыльце вновь никого не оказалось.
– Кот, с тобой всё в порядке? – забеспокоилась Лида.
На мгновение я подумал, что это она подшучивает надо мной неведомым образом. Но чем дольше я глядел на жену, тем яснее видел её удивление. Лида не смотрела в сторону двери. Она смотрела на меня.
Я вдруг понял.
– Ты не слышала?
– Что?
– Стук в дверь.
– Что? – повторила Лида.
– Кто-то стучал.
– Андрей…
Я закивал собственным мыслям и стал ходить кругами по комнате.
– Кот! – окликнула Лида. – Всё в порядке?
– Там на улице… – я осёкся, потому что в дверь вновь начали ломиться. – Чёрт! Ты не слышишь?
Лида замотала головой, оглянулась, потом развела руками.
– Чего не слышу?!
– Кто-то стучит! Вот сейчас!
– Андрей…
– Да вот же!
Я распахнул дверь. Никого.
– Что за чёрт?! – выругался я и выскочил из дома.
Стал ходить по двору, заглядывая под каждый куст. Потом посмотрел на высокий забор, и внезапно догадался. Ну разумеется! Стучавший, наверняка, выскользнул на улицу!
За двором не было ни души. Я подумал, что схожу с ума. Оглядевшись, заметил около одного из домов велосипед – старенький, с красной облупившейся краской на раме. «Конечно! – воскликнул я в мыслях. – Никакие это не галлюцинации. Это ребятишки играются. «Стукалочку» сделали, да? Ну, сейчас найдём».
Вернувшись во двор, я начал осматривать дверь и выискивать нитку с привязанным к ней камнем, но, разумеется, никакой «стукалочки» не нашёл. Тогда я понял, что окончательно растерял смекалку, раз не могу сложить два простых факта: если бы стучали дети, Лида всё равно бы услышала.
Мысли запутались, переплелись. Без особой надежды я проверил сарай, баню и летнюю беседку. Потом зачем-то подошёл к заброшенному и заросшему крапивой колодцу и перегнулся через мшистые брёвна, чтобы убедиться, что там никто не прячется.
Из колодца несло болотом. Я невольно отпрянул. Появилось легкое головокружение, словно после утренней сигареты. Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я сел на крыльцо, но тут же вскочил, потому что с улицы постучали в ворота.
– Какого чёрта?! – крикнул я и со всей силы пнул калитку.
Калитка ударилась о кого-то снаружи. Спружинила обратно. Незнакомец за забором взвизгнул, как поросёнок, и побежал в сторону леса.
– Стоять! – приказал я и выскочил на дорогу. Но не нашёл там никого. Только собственную тень.
Звуки, которые отчетливо слышались секундой раньше, исчезли. Ни визгов, ни шагов. Я прикрыл глаза ладонью, чтобы солнце не слепило, и посмотрел в сторону берёзовой рощи. Среди белых стволов увидел, как мелькнуло пятно. Через секунду понял: всего лишь взлетела ворона. Махнув крыльями пару раз, она скрылась в глубине осеннего леса.
Тогда я обернулся и хотел закурить, но пока доставал сигареты, невольно задержал взгляд на месте, где минуту назад стоял красный велосипед. И замер.
Со двора донесся голос Лиды:
– Кот, ты совсем сдурел?
Она вышла на улицу, кутаясь в пальто, и протянула мне куртку.
– Возьми. Если решил сходить с ума, то оденься хоть потеплее. Простудишься.
– Он исчез.
– Кто исчез?
– Велосипед. Он стоял там.
Нацепив ветровку, я сделал пару шагов в сторону дома, где минутой раньше, клянусь всем на свете, стояла чёртова «Кама». С облупленной краской и металлическим звоночком на руле.
– Андрей, блин, куда ты пошёл?
– Погоди минутку…
Лида цыкнула языком и, вздохнув, вернулась в дом. Кажется, она была расстроена.
«Сейчас-сейчас… только проверю» – сказал я мысленно и зашагал туда, где видел красный велосипед. Подойдя к чужим воротам, я подпрыгнул пару раз и постарался заглянуть во двор, но забор оказался слишком высок. Тогда я просто подошёл вплотную, и, найдя щель между досками, посмотрел сквозь них внутрь, ни на секунду не задумавшись о приличиях.
Во дворе стояла старая серая иномарка, повсюду валялся строительный мусор. Никаких велосипедов, игрушек, качелей и детских бассейнов. Ничего, что могло бы указывать на то, что в доме живет ребёнок.
– Ладно… Всё равно разберусь, что за хрень.
Я отошел от забора. Спрятав ладони в карманы ветровки, нашёл там сигареты и закурил. Потом взглянул в сторону берёзовой рощи.
– Что б мне провалиться…
Металлический звоночек прозвенел в тишине.
В том месте, где заканчивалась дорога, и начинался лес, выглядывал из-за берёзы красный велосипед. Его держал старик, который прятался за деревом. Старик то и дело высовывался, проверяя, не заметили ли его, и когда в очередной раз показал лицо, то невольно поймал мой взгляд.
Это был Колебин. Худой, как скелет. С длинной бородой и спутанными волосами, падающими на дранный тулуп. Я узнал соседа лишь по сгорбленной фигуре – он всегда стоял чуть склонившись вперёд, словно на плечи ему давил невидимый груз. Кроме этой сутулости, в старике не осталось ничего от того человека, которым я его помнил. Жёлтый, иссохший – он напоминал мумию, вылезшую из склепа.
Заметив, что я на него смотрю, Колебин перестал прятаться за деревом. Он замер и уставился на меня, словно леший. Я понял, что старик меня не узнаёт.
– Валера! – крикнул я. – Здравствуй!
Старик не шевельнулся, будто и не услышал моего оклика. «Странно… – подумал я. – Может, оглох?»
Решив подойти ближе, я сделал пару шагов в сторону леса, но тут же остановился. Тревожное, липкое чувство расползлось в груди. Будто я провалился в болото, и вязкая вонючая жижа затягивала меня на дно.
Старик смотрел и не шевелился, словно вылепленный из воска.
– Валера! – вновь крикнул я. – Это ты стучал?
Колебин отрицательно дёрнул головой из стороны в сторону. Он сделал это подобно птице – резкими, отрывистыми движениями, а затем снова замер и продолжил наблюдать за мной.
В спину мне подул сильный ветер, вырвал из руки сигарету. Холодный порыв поднял пыль с дороги, зашумел травой, но долетев до березовой рощи, внезапно оборвался, будто наткнувшись на невидимую стену. Ветви на ближних березах качнулись, а те деревья, что росли за спиной Колебина остались недвижимыми. Спутанные волосы старика тоже не дрогнули. Мне почудилось, будто сосед и вся берёзовая роща за ним были нарисованы.