– Прощу их тщательно изучить, – сказал в завершение нарком. – Пока можете быть свободны.
В этот же день, в «Большой дом»* на Литейном, Абакумов вызвал трех военных контрразведчиков, которым предстояло участвовать в операции.
Фамилии их были Полуянов, Кирмель и Батраков.
Все трое были из морских подразделений «СМЕРШа», владели немецким языком и имели необходимый опыт диверсионной деятельности.
– Ваша задача обеспечение скрытности плавания, – обратился к подчиненным генерал. – А в случае обнаружения базы, с учетом наличных сил, принятие решения о ее захвате и руководство им, или же вызов подкрепления. При достижении успеха, выход на связь для получения дальнейших указаний. Вопросы?
– Кто будет старшим на походе, товарищ генерал? – встав со своего места, поинтересовался один из офицеров.
– Ответственными за операцию, мною и наркомом назначены командир «К- 25» капитан 3 ранга Иванов и капитан-лейтенант Батраков, – последовал ответ. – Еще?
Больше вопросов не поступило.
…На пятнадцатые сутки, ночью, подводные лодки в сопровождении ледокола, вышли из гавани Кронштадта и взяли курс в открытое море. Им предстояло пройти тот же путь, который в свое время на шлюпах «Мирный» и «Восток» прошли Лазарев с Беллинсгаузеном, открыв неведомую Антарктиду.
Благополучно обогнув побережье Европы, которая пожинала плоды мира и по ночам светилась маревом огней, корабли вышли в Атлантический океан и здесь разделились.
Пароход увеличил ход и ушел вперед к точке рандеву* у острова Буве, расположенному в тысяча шестистах километрах от Антарктиды, а подводные лодки, двигаясь в светлое время суток под шахтами РДП*, скрытно последовали вслед за ним.
Пустынная в годы войны Атлантика ожила снова.
Иногда на горизонте возникали дымы идущих в свои порты танкеров и сухогрузов, а однажды, в мерцании звезд, прямо по курсу, пронесся американский круизный лайнер, оглашая все кругом взрывами петард и громкой музыкой.
– Веселятся янки, разжирели на войне, – стоя на темном мостике и глядя на него в бинокль, процедил командир «двадцать пятой».
– Да, кому война, а кому мать родна, – сказал стоящий рядом Батраков, и сплюнул за борт.
Потом он спустился вниз, и, миновав центральный пост с вахтой, прошел в одну из кают, которую делил с помощником командира.
Вначале отношения у офицеров не сложились, Львов, так звали капитан- лейтенанта как-то нелицеприятно отозвался о ведомстве Батракова, на что тот ответил резкостью, но после одного случая все изменилось.
Произошло все это в Северном море, в сильном тумане, после шторма.
Львов находился в рубке, отправляя обязанности вахтенного офицера, когда раздался крик сигнальщика, – мина! и впереди по курсу в волнах заплясал черный шар.
– Право пять, сбросить обороты! – нагнулся к переговорной трубе помощник, лодка стала отворачивать, но мину подтянуло к борту.
– Кранты, – прошептал бледный рулевой. – Щас взлетим в воздух.
В тот же момент с заднего обвода рубки кто-то сиганул в воду, спустя секунды рядом с миной появилась голова, и, человек, отплевываясь, вцепился в гальванические ударники.
Затем вместе с рогатой смертью он заскользил вдоль борта, а когда оказался в кильватерной струе, отпустил руки.
– Ну, ты даешь, каплей, – сказал Львов, когда выскочившая наверх швартовая команда выловила Батракова из воды.
– З-замерз, – просипел тот, и его стали спускать вниз.
С этого момента помощник стал трепетно относиться к соседу и, сменившись с вахты, ночью распил с ним бутылку спирта. В знак дружбы.
А еще рассказал историю, почему не любит НКВД, нелицеприятную.
– Служил я тогда на Балтике,– начал он, – а точнее в Кронштадте, на одной из подводных лодок минером*.
Шла зима 1942-го и Ленинград был в блокаде. Летняя кампания для наших лодок прошла неудачно. Многие подорвались на минах, пытаясь прорваться из Финского залива в море, а из тех, кому это удалось, с боевого дежурства вернулись единицы. Настроение было хреновое. Залив замерз, немцы постоянно бомбили Питер и Кронштадт, наши береговая и корабельная артиллерия непрерывно отражали их атаки.
А мы «припухали» на берегу. Точнее на лодках. Они вмерзли в лед, который приходилось окалывать, занимались «проворотом» оружия и механизмов и несли якорную вахту. Электропитания с берега практически не было – только для наиболее важных корабельных систем жизнеобеспечения, так что в отсеках «Щук», «Эсок» и «Малюток» стоял собачий холод. Надевали поверх роб ватные штаны и телогрейки. В них и спали. Утром проснешься – на переборках иней, а волосы, если шапка свалилась, к подушке примерзли. Так и жили. Ждали весны и чистой воды.
Зато кормили хорошо. У меня в торпедном отсеке стояли несколько бочек с селедкой и квашеной капустой. В провизионке хранились картошка, солонина, крупа и черные сухари в крафт-мешках. Практически каждый день в обед выдавали спирт и что-нибудь горячее, чтоб окончательно не померзли. И это при всем том, что Питере свирепствовал голод. Съели всех птиц, кошек и собак. Ходили слухи, что даже людей ели.
Увольнений в город не было. Война, какие уж тут увольнения. Но изредка, небольшими партиями на несколько часов в Ленинград отпускали офицеров, старшин и матросов, у которых там были родители или жены с детьми. Таких в бригаде было немало.
Естественно, что ко времени «отпуска» ребята старались подкопить каких-нибудь харчей, чтоб подкормить своих близких. А было с этим делом строго. Сам свою флотскую пайку ешь, тебе ее нарком Обороны положил, а отщипнуть от нее для других не смей – вплоть до трибунала. На этот счет политработники с нами даже специальные беседы проводили.
Но жизнь, есть жизнь. Продукты ребята все равно потихоньку копили, «шхерили»* и, когда случалась оказия, передавали в Питер родным.
Был у меня в команде торпедист старшина 2 статьи Саня Александров. Коренной ленинградец. Служил по третьему году, и имел в Питере мать – учительницу и сестер – двойняшек. Отец их погиб в Бресте в первые дни войны. Семья бедствовала и при любом случае, Саня всякими правдами и неправдами старался навестить родных. И, естественно, подкинуть им что-либо из харчей. А что может быть у старшины – срочника?
Только свой паек* – ну, там, сахар, сухари, табак. Вот это он и переправлял в Ленинград. И мы понемногу помогали, чем могли. Я, к примеру, не курил и отдавал Сашке свой табак. Сменять на барахолке – тот же хлеб.
Однажды наш помощник, прихватив с собой боцмана и Александрова, отправился в Питер, по служебной надобности. Ну и Санька свой «сидор» набил сэкономленными сухарями, табаком и сахаром.
Сухари эти были особенные. Из ржаной муки, размером с добрую ладонь, темно-коричневого цвета и каменной твердости. Разгрызть их было невозможно. В обед мы разбивали их молотком, сыпали в суп и тогда только ели. Зато качество у них было отменное. Душистые и очень вкусные.
Вечером из города вернулись только помощник с мичманом и доложили командиру, что Александрова забрал патруль. Причем не наш, флотский, а комендантский, с петлицами НКВД.
Оказывается, по дороге Сашка отпросился забежать на минутку к матери, которая жила в доме на площади Труда и прямо на площади его «замели». Никакие доводы о том, что команда находится в служебной командировке и предъявление помощником соответствующего предписания, не помогли. А когда рьяные патрульные обнаружили в мешке старшины продукты, его сразу же взяли под стражу и увели.
Командир обозвал помощника мудаком и, прихватив с собою замполита, отправился в штаб бригады. Оттуда вернулся обозленный и посадил того на «губу».
Оказывается в штаб уже позвонили из комендатуры и сообщили о задержании Александрова с казенными продуктами. Это было «ЧП», которое по военному времени каралось трибуналом.
Так оно и случилось. Через неделю, худого и наголо остриженного Александрова судили в клубе бригады. За кражу продуктов определили пять лет лагерей, которые здесь же заменили несколькими месяцами штрафбата.
После этого случая, отпуска в Ленинград практически отменили, а если кто и ехал, то «шмонали», что б ни дай Бог в карманах не оказалось продуктов.
А Сашка достойно воевал пулеметчиком на Карельском перешейке. Туда списывались многие ребята с боевых кораблей, и матросская почта принесла от него весточку.
Такая вот история, – закончив, взглянул на Батракова Львов. – Что скажешь?
– Хреновая история, – нахмурился тот. Он знал и похуже.
…На подходе к архипелагу Тристан-де Кунья*, с шедшей на левом фланге лодки Катченко было получено радио, об обнаружении у побережья неизвестного транспорта.
Поскольку архипелаг значился в лоциях необитаемым, а нахождение в этих водах судна наводило на определенные мысли, Иванов с Батраковым приняли решение подойти ближе.
– Немецкий балкер* – сказал капитан 3 ранга, глядя в командирский перископ. -Дедвейт* примерно тридцать тысяч тонн. Ну что, осмотрим его, Владимир Иванович?
– Обязательно, – ответил Батраков, наблюдая судно в артиллерийский. – Я высажусь на него со смотровой командой.
Радировав остальным двум лодкам «наблюдать за акваторией», Иванов приказал всплывать.
Спустя десять минут от борта «К-25» отвалила резиновая шлюпка с контрразведчиком и пятью вооруженными подводниками, в воздухе замелькали короткие весла.
– Табань*, – тихо приказал Батраков, когда, пройдя два кабельтова*, она оказалась под высоким, покрытым ржавыми потеками бортом. – Приготовить оружие.
Подняться наверх не представлялось возможным, и он махнул зажатым в руке «ТТ», – идем в сторону кормы.
Решение оказалось верным, полузатопленная задняя часть судна низко сидела в воде и все поочередно, быстро вскарабкались наверх.
– Осмотреть трюмы, – бросил капитан-лейтенант рослому старшине, а сам, прихватив с собой боцмана, шагнул в открытую дверь надстройки.
Изнутри дохнуло ледяным холодом, на переборках и палубе густо нарос иней.
– Да, судя по всему, никого, – включив фонарик, осветил мрачное помещение контрразведчик. Оно было низким, с уходящим в темноту коридором и ведущим наверх трапом.
– Проверь здесь, – сказал Батраков напарнику и взялся за скользкий поручень.
Наверху была рубка, с выбитыми иллюминаторами, тумбой стоящего в центре гирокомпаса и судовыми приборами управления.
– Точно немец, – прочел офицер несколько надписей на табличках под ними.
Потом он обратил внимание на клочок бумажной ленты на пульте, и взял его в руки.
Это был обрывок шифрограммы, с несколькими колонками цифр, завершающийся «11. 12. 44».
– Интересно,– пробормотал Батраков и сунул ее в карман канадки.
В следующую секунду внизу прогремела автоматная очередь, и он кубарем скатился с трапа.
У темного проема, в конце коридора, опустив вниз дымящийся ствол ППШ, стоял боцман и виртуозно матерился.
Сзади Батракова загрохотали каблуки, и в помещение вломились несколько матросов, держа оружие наизготовку
– В чем дело, Орлов? – шагнул к стрелявшему контрразведчик.
– Да вот, ухлопал сам себя, – ткнул пальцем внутрь мичман.
Там, в неверном, льющемся из засоленного иллюминатора свете, на переборке висели остатки привинченного к ней зеркала, а внизу валялись его осколки.
– Бывает, – сказал усатый старшина. – А в носовом трюме, товарищ капитан – лейтенант, трупы. По виду лагерники. И еще вот это, – раскрыл заскорузлую ладонь.
На ней, каплей крови, рубиново отсвечивала звездочка.
– Пойдем, я взгляну, – сунул пистолет в кобуру Батраков, и, выйдя из надстройки, все направились к одному из грузовых люков, с торчащей над ним кран-балкой.
Затем, оставив наверху троих, остальные спустились в гулкий корпус и, включили захваченные с собой фонарики.
Судя по тому, что два кормовых трюма были затоплены, судно потерпело аварию.
– Не иначе в шторм потеряло ход, и его выбросило на камни, – сказал мичман, показывая на разошедшийся в одном месте, стальной лист обшивки.
– Резонно, – ответил контрразведчик, – а что там за доски?
В воде плавал какой-то щит, и моряки подтащили его ближе.
– «Рейнметалл» – прочел на нем черную надпись Батраков. То была марка оружейного концерна.
Далее вся группа проследовала в сторону носа и остановилась перед открытой металлической дверью с наружной кремальерой*.
Поочередно переступив высокий комингс*, моряки оказались в затхлом громадном помещении, с тянущимися по бортам высокими рядами деревянных нар, на отдельных из которых виднелись тела в полосатых робах.
– Скорее всего, они умерли от истощения, – констатировал старшина, указывая на ближайшего.
Труп был предельно худ, с провалившимися щеками и заострившимся носом.
– А вот этот точно из флотских, – наклонившись над вторым, – сказал один из матросов. – Глядите.
На свесившейся с нар костлявой руке, на запястье синела едва различимая наколка -якорек, и внизу надпись «Север».
– Вот гады, уморили ребят, – сказал кто-то, и все сняли шапки.
Потом Батраков приказал пересчитать тела – их было двадцать девять, и все в полном молчании направились назад, в сторону люка.
На обратном пути один из матросов споткнулся, и, чертыхнувшись, что-то поднял с палубы.
– Взгляните, товарищ капитан-лейтенант, – сказал он в следующую секунду и протянул находку офицеру.
Это был довольно крупный, призматической формы кристалл, холодно поблескивающий на гранях.
– Вольфрамит*, – взвесил его в руке контрразведчик. – Применяется для производства брони и высоколегированных сталей.
– Да, проклятая это коробка, – переглянулись подводники, и группа направилась к трапу.
Когда все поднялись наверх, Батраков приказал боцману дать семафор на лодку, и, вскоре, тихо постукивая дизелями, «К-25» пришвартовалась у борта.
После того, как Батраков сообщил Иванову о результатах осмотра, они пришли к выводу, что немецкий транспорт оказался здесь не случайно, плыл он, скорее всего в «Агарту», и было это зимой прошлого года.
– А вот груз они на что-то перегрузили, и, судя по всему, это было оружие, – уверенно заявил контрразведчик.
– Скорее всего, – согласился Иванов, – а что ты думаешь насчет вольфрамита?
– Наверное, транспорт перевозил и его. Вопрос в том, куда и откуда.
Далее посоветовались и решили предать земле тела умерших, а предварительно обследовали побережье.
Как и ожидалось, оно было пустым и диким.
О скалистый берег шуршал прибой, далее следовала холмистая возвышенность, а за ней туманились горные отроги.
Оставив одну лодку на позиции, капитан 3 ранга приказал части свободных от вахты поднять из трюма все тела, а второй выкопать на ближайшем склоне братскую могилу.
Перед этим умерших обыскали, в надежде найти какие-либо документы или что-либо идентифицирующее их личность и не ошиблись.
У одного, заросшего многодневной седой щетиной, в пришитом изнутри кармане обнаружили затертую фотографию женщины и ребенка, с надписью на обороте «Белгород, 1940 год», а у рослого высохшего парня, на шее, солдатский медальон, с вложенной внутри бумажкой, из которой следовало, что он красноармеец Сергей Горин, 1925 года рождения из деревни Молодой Туд Калининской области.
– Наши, славяне, – передавая Батракову находки, сказали матросы.
Потом завернутые в брезент тела аккуратно опустили в могилу, которую засыпали и водрузили сверху большой валун, после чего дали вверх залп из автоматов.
– Все на корабль, – после минутного молчания сказал Иванов, и, нахлобучив на голову шапку с позеленевшим «крабом», первым направился в сторону лодки.
На широте 55 градусов 19 минут, встретили первые айсберги.