Старшина положил шомпол с уже испекшимися грибами на лежащий на камне лоскут шелка, вытащил из кармана пакетик с прозрачными таблетками и протянул другу.
– На, Санек, погрызи.
– Что это?
– Леденцы с ментолом, у фрица в планшете нашел. Там, кстати и карта. Идем мы, судя по ней, верно. Разве чуть отклонились к югу. Но топать еще далековато. Километров триста.
– Ну? Как тебе леденцы? – поинтересовался он, снизывая финкой грибы на шелк и насаживая на шомпол рыбину.
– Вкусные и во рту холодят, – прошепелявил Сашка.
– Я ж тебе говорю, с ментолом, это от простуды. Я такие на Северо-Западном фронте пробовал. Отобрал у пленного офицера. Готовились, все-таки фрицы к войне основательно. Все предусмотрели, не то, что мы, – нахмурился Тим. – Шапками закидаем.
– А все равно, под Москвой и Сталинградом их разбили. Да и здесь, на Кольском, они увязли.
– Это точно, – согласился старшина, подбросив в костер просохших веток.
– Хлипкие они уж очень. Вот мы с тобой из плена третью неделю идем. Полуживые, и без всего. А тот фриц, – кивнул головой назад, – с раскрытым парашютом в мох свалился и рожа всмятку. Ну да черт с ним, давай шамать. Кишки марш играют.
– Давай, сглотнул слюну матрос. – У меня тоже.
Тим разломил густо парящую рыбу на две части и большую отдал Сашке.
– Чего это ты меня все время подкармливаешь? То свою долю шоколада отдал, то эти таблетки, а теперь вот и кусок побольше? – обиделся ленинградец.
– Это потому, что салажонок ты еще, Санек, да и в лагере почти дошел. Так, что давай, наворачивай. А мне не впервой. Считай третий раз к своим выхожу – жестко прищурился старшина, блестя глазами.
Приятели стали жадно глотать сочную рыбью мякоть, обсасывая кости, а потом принялись за грибы. Пресные, но вполне съедобные.
– На вот еще, хлебни. У фрица в кармане нашел, – протянул старшина другу миниатюрную плоскую фляжку.
– Когда успел? – я и не заметил.
– И В Ростове мало кто замечал. Я пацаном водился с беспризорными и по карманам ловко притыривал*, – беззвучно рассмеялся Тим.
С одесского кичмана,
Сбежали два уркана,
Сбежали два уркана,
Да домой,
Лишь только уступили,
В ростовскую малину,
Как поразило одного,
Грозой…
с чувством напел он, подмигнув Сашке.
– Вот жалко курева у фрица не оказалось, видать здоровье берег. Щас бы в самый раз подымить (вздохнул).
Сашка отвинтил колпачок, сделал глоток из фляжки и поморщился.
– Ну как? Получше «шила»? – поинтересовался старшина.
– А я его на «охотнике» один раз только и пробовал. Боцман не давал. Тоже говорил, что салага.
– Это коньяк, – приняв у него фляжку, сделал глоток и Тим. – Давай теперь ногу твою поглядим и спать.
Морщась, Сашка поднял до мосластого колена широкую штанину робы. Нога, от щиколотки до лодыжки, у него сильно посинела и распухла. Тим отчекрыжил финкой от парашютного лоскута длинную ленту и крепко забинтовал ею ногу матроса.
– Типа тугой повязки. А теперь спать. Утро вечера мудренее.
Друзья, как и в прошлый раз, сдвинули в сторону от прогоревшего костра горячие угли, вынули из котомки унты и скользкое полотно шелка, после чего улеглись на теплый гранит.
Унты они сунули себе под головы, полотнищем накрылись сверху и закрыли глаза. С неба невесомо продолжал сеять мелкий снег. Кружась в воздухе и не тая.
Утром, когда друзья проснулись, накидка и все тундра кругом, были покрыты его серебром, которое искрилось в лучах робкого солнца.
– Лето и зима одновременно, – пробурчал Сашка, стряхивая снег с шапки, и сладко зевнул. – Впервые по настоящему выспался. Без кошмаров.
– Еще бы, – откликнулся, лежащий рядом Тим. – Мы поели и неплохо согрелись.
Затем друзья встали, умыли снегом чумазые лица, и старшина ощупал унты. Они были полностью сухие.
– Снимай свои «гады»*, – кивнул на Сашкины, истертые до дыр ботинки. Тот уселся на котомку, сбросил ботинки с ног, стряхнул с них драные куски мешковины и пошевелил бледными, распухшими от сырости и стертыми в кровь пальцами.
Тим разрезал надвое, служивший им скатертью за ужином кусок шелка и протянул куски товарищу. После этого стащил с ног свои размокшие пьексы, и отрезал от одной из шелковых накидок, еще два куска. Аналогичного размера.
Приятели туго навернули на ноги эти шикарные портянки, и снова обулись.
– Тим, тепло, как в печке, а веса никакого,– притопнул кожаным унтом о мох Сашка и улыбнулся потрескавшимися губами. – И кашель меня почти не бьет.
– Погрызи еще леденец и мне дай, – запихав в мешок остатки шелка, протянул к нему широкую ладонь напарник.
Матрос достал из кармана бушлата леденцы и оделил одним приятеля. С минуту они посасывали их, чувствуя на языках прохладу и щурясь от удовольствия.
Я уж и забыл, какой он есть на вкус, сахар. Оказывается сладкий, – пошутил старшина.
– А шоколад? – вскинул белесые брови Сашка.
– Так он же горький был. Ну, ты давай, достругивай приклад и готовь костерок, а я к озеру. Может рыба какая сдуру поймалась. Заодно и веток там наломаю.
Не появлялся он довольно долго, потом над озером гулко разнесся выстрел, и Сашка испуганно вскочил. Выдернув из ножен финку.
Через минуту из кустарника появился Тим, несущий в руке какую -то птицу и волокущий за собой несколько корявых сухостоин.
– Ух ты, куропатка! – удивленно воскликнул Сашка, пряча нож и всплеснул руками.
– Держи, – бросил ему еще теплую, рыжеватой окраски птицу, старшина.
– В березнячке подшиб. Там их целая стайка почками кормилась. Хороший у «вальтера» бой, – похлопал по рубчатой рукоятке торчащего за поясом пистолета.
– А вот рыбы нету, удочки я снял. Дай-ка мне портмоне фрица, там много бумажек. Я с вечера мха подсушил, может, приспособлю какую под цигарку.
Сашка достал из внутреннего кармана бушлата кожаный бумажник и протянул Тиму, а сам начал ощипывать куропатку.
Тот же, присев на корточки, достал из бумажника тонкую пачку рейхсмарок, несколько фотографий и какие-то сложенные вчетверо листки. Судя по всему, письма.
Снимки привлекли внимание старшины, и он поочередно стал их внимательно разглядывать.
На одном погибший был в парадной форме офицера «люфтваффе» и с какой-то расфранченной девицей в мехах, на втором в летном комбинезоне у «мессшершмита», а на третьей – рядом с грузным человеком. В высокой фуражке и мундире с аксельбантом, увешанном крестами, спесиво смотрящим в объектив.
– Вот тебе Геринг, – показал Сашке фото Тим. – Я видел его портрет в одной немецкой комендатуре, которую мы разгромили под Оршей.
– Ну и боров, – нахмурился матрос, заканчивая ощипывать птицу и смахивая рукой перья с колен. Кило на двести.
– И карта у этого фрица интересная, с их аэродромами и воинскими частями. Пригодится нашим. А вот из этого послания я себе самокрутку и сварганю, – развернул одно из писем старшина. – Судя по всему от «фрау. Бумага тонкая и духами пахнет.
Он ловко свернул из странички «козью ножку», достал из кармана бриджей горсть сухого бурого мха и наполнил ее. Примяв все большим пальцем. Потом взял из горящего костра ветку и прикурил. Задрожав ноздрями.
– У-у-у, – с наслаждением затянулся, и выпустил изо рта густую струю дыма. – Даже башка закружилась.
После этого, попыхивая цигаркой, Тим взял из рук Сашки ощипанную и ставшую намного меньше тушку куропатки, ополоснул ее в ближайшей лужице и насадил на шомпол.
– На, жарь пока, – протянул другу. – А я вон на ту горку взберусь, погляжу, как нам лучше озеро обходить (показал на высокую сопку).
Когда зарумянившаяся птица начала издавать дразнящий запах и постреливать в языках пламени голубоватыми искрами капающего с нее сока, старшина ввернулся и, тяжело дыша, присел у костра.
– Черт! Как вкусно пахнет. Да ты настоящий кок. Умеешь.
Затем разжал ладонь и показал Сашке два лежащих на ней кусочка металла. Это были изъеденный временем железный наконечник стрелы и позеленевшая бронзовая пряжка. С какой-то головой внутри. Зло улыбавшейся.
– Вот это да! – удивленно воскликнул матрос, взяв находки в руки и став их рассматривать. – Где взял? Я похожие видел в Эрмитаже.
– Там, – показал пальцем Тим на вершину сопки.
– На ней какое-то непонятное нагромождение камней, их довольно много, вроде колонн.
– А больше ничего нету?
– Нет, да и это я случайно обнаружил. Наколол ногу обо что-то. Нагнулся, смотрю, лежат подо мхом. Сколько этим штукам лет интересно? И чьи они, а, Саня?
– Наверное, викингов. Они с северными народами воевали, нам учитель по истории рассказывал. Слыхал о таких?
– Угу, – пробормотал старшина, – приняв назад находки. – Ну ладно, давай порубаем и в дорогу. Отложил их в строну.
Сашка рассек финкой куропатку на две равные части, протянул одну Тиму и они с наслаждением стали есть дымящееся мясо.
– Жирная, неплохо подъелась, – пробубнил старшина, вытирая ладонью текущий по подбородку сок. Приятель молча жевал, блаженно щуря глаза и дуя на дичину.
Через несколько минут от птицы не осталось даже косточек.
Тим вытер руки о мох, свернул очередную цигарку, закурил и, улыбаясь, поглядел на Сашку. Тот, причмокивая, облизывал масляные пальцы.
Потом снова взял в руки лежавшую рядом на котомке пряжку и еще раз осмотрел ее. Более внимательно.
– А ты знаешь, что на ней изображено? – потер находку о бушлат, взглянув на Тима.
Откуда? – в очередной раз затянулся цигаркой старшина, сплюнув горькую слюну. – Спроси чего-нибудь попроще.
– Это голова Горгоны.
– Что еще за голова? Впервые слышу.
– А вот послушай,– заблестел глазами матрос. – Это интересно.
По греческой мифологии, Горгона Медуза, она же стражник, защитница и повелительница, наиболее известная из трех сестер – чудовищ с женским лицом и змеями вместо волос. Ее взгляд обращал человека в камень. Была убита Персеем и упоминается в «Одиссее».
– Про Одиссея читал в книжке, – сказал Тим. – Ну-ну, давай дальше.
– Ну, так вот, – продолжил Сашка. – По преданиям, она была младшей дочерью морского волшебника Форка и единственная смертная из горгон. Родилась прекрасной, с чудесными волосами и победила богиню Афину в состязании по красоте. За что та, будучи мстительной, превратила волосы девушки в гидр, а затем предательски убила на поединке рукою Персея.
Кровь же Горгоны, вытекшая из обезглавленного тела, стала обладать чудодейственным свойством: та, которая текла из левой части, несла людям смерть, а из правой – спасала их от любых бедствий.
Вот такая история, Дим, – закончил свой рассказ Сашка. – Так что это ценнейшая находка, которой позавидует любой музей. На, возьми на память и храни (протянул пряжку старшине). А я оставлю себе наконечник. Если ты, конечно, не возражаешь.
– Точно, интересно – принял находку Тим, погладив ее пальцем. – Конечно же, возьму. А наконечник твой, владей. Широко улыбнулся.
– Ну а теперь вернемся к нашим делам, – сказал, опустив пряжку в нагрудный карман. – Обходить озеро будем с юга. Там равнинная тундра, а с севера сплошная цепь сопок. В них замаемся.
Вот сейчас перевалим, ту невысокую горку, – показал на последнюю к югу сопку и, как говорят, «вперед с песнями».
Спустя час, их удалявшиеся фигуры, виднелись на далеком склоне.
Глава 7. Смерть у озера
Взобравшись на вершину, где тонко свистел летящий над пространствами ветер, друзья остановились.
Внизу, на десяток километров, примыкая одной стороной к озеру, а другой, уходя в безбрежную тундру, тянулась обширная, зеленая с розовым низменность. В центре которой что-то неясно чернело.
Старшина напряженно стал всматриваться в ту сторону, затем протер слезящиеся глаза и сдавленно пошептал, – кажись самолет.
Не сговариваясь, друзья упали в мох и замерли.
– Это, наверное, тот, из которого немец выпрыгнул, – сдавлено прошептал Сашка.
– Щас узнаем,– хищно ощерился Тим и потянул из-за пояса «вальтер». – Ты, давай, лежи и наблюдай, а я малость разведаю.
После этого, передернув затвор, ужом пополз вниз. В направлении того, что обнаружил.
Сашка достал из-за пазухи ракетницу, взвел тугой курок и ощупал висящий на поясе нож. Потянулись утомительные минуты.
Наконец сбоку послышался шорох, и возникла голова Тима.
– Кажись наш, бомбер, но вокруг никого, – сообщил он, хриплым голосом.
– Ур..! – радостно вскинулся Сашка и осекся под яростным взглядом старшины.
– Молчи, карась, – прошипел тот. – Я ж сказал «кажись», точно не разглядел. Вот туман рассеется, тогда и увидим.
Они вновь замерли на вершине, став внимательно осматривать раскинувшийся вокруг ландшафт. Расцвеченный бледными красками заполярья. Остатки последнего снега под лучами солнца таяли, и согревающийся воздух призрачно дрожал над тундрой.
Когда фосфорицирующие стрелки швейцарского «лонжина» на Сашкиной руке подобрались к полудню, туман поредел, и сквозь него проступили очертания уткнувшегося в землю самолета.
– Точно, наш русский, Ил-4, – взволнованно произнес старшина. Нас на таком под Ржевом сбрасывали, после бомбежки.
А теперь, матрос, двигаем вперед, только тихо, – бросил он Сашке.
Тот молча кивнул, они крадучись спустились с сопки и, чутко прислушиваясь и озираясь по сторонам, медленно двинулись к машине.
Тим впереди, держа наготове взведенный пистолет, а Сашка с ракетницей в руке чуть сзади и в стороне. Как в разведке. Так учил его старшина дороге.
Первое, что бросилось парням в глаза – оторванное от фюзеляжа, искореженное крыло, с красной звездой на нем и многочисленные рваные дыры в корпусе самолета. Были погнуты также лопасти одного из винтов, а правый двигатель густо закопчен. И со смятым капотом.
– Да, досталось ему, – прошептал старшина и, когда друзья приблизились к машине почти вплотную, заметил лежащее у самого корпуса, напротив большой пробоины, застывшее тело человека, в оленьей одежде, с размозженной головой. Рядом валялся искореженный автомат ППШ. С круглым диском.
Старшина поднял вверх согнутую в локте левую руку, приказывая напарнику оставаться на месте, и на секунду замер. Потом скользнул вперед, поднял атомат, и прижался к обшивке машины чуть в стороне от пробоины. Затаив дыхание прислушался – вокруг была тишина, нарушаемая только размеренной капелью где-то внутри самолета.
– Гранатой саданули, – мелькнуло в голове Тима, когда он заметил на одежде убитого многочисленные и разные по величине дыры.
Он сделал Сашке жест занять позицию с другой стороны от зияющего в корпусе пролома, а, когда тот выполнил это, приложил палец к губам, – тихо.
Затем, размахнувшись, левой рукой швырнул ППШ через пролом внутрь машины. Там раздался металлический грохот и снова наступает мертвая тишина.
Держа в крепко сжатых пальцах «вальтер», старшина осторожно переступил мертвое тело и сквозь дыру нырнул внутрь самолета.
– Саня, залазь, – послышалось через минуту оттуда, и матрос, оглянувшись, последовал за напарником.
Тот молча стоял посреди искореженного отсека, в который из повреждений и дыр в корпусе, проникали солнечные лучи.
В их свете были видны разбросанные по отсеку в самых немыслимых позах, изломанные тела людей в военном обмундировании и с оружием.
Точно, наши, – втянул голову в плечи Сашка, поднимая с рифленого пола новенькую фуражку с синим околышем и рубиновой звездочкой на ней.
– Да, судя по всему из НКВД, – хмуро сказал Тим. – Не иначе на задание летели.
– Смотри, этот даже полковник – дернул кадыком Сашка, указывая пальцем на одного. В плаще и с полевой сумкой.
– С чего ты взял? – хмыкнул старшина. – Так уж и полковник.
– У него погоны с тремя звездами. А вон тот, что рядом лежит, в кожане* – майор.
– Я таких знаков различия в 42-м не встречал,– озадачено сказал Тим, покосившись на приятеля. – Откуда знаешь?
– Точно Тим. Погоны совсем недавно ввели, после Сталинграда. Мне один пленный рассказывал. А ты не знал?