Лейт. Ричард: Мистеру Бергоми сейчас 26 лет?
Флора Конвей: Полагаю, вы навели необходимые справки.
Дет. Рутелли: Да, мы с ним связались, хотя это должны были сделать вы. Кажется, он сильно встревожился и срочно вылетает в Нью-Йорк. Завтра утром он будет здесь.
Флора Конвей: Первый случай, когда он тревожится за дочь. До сих пор он ею не занимался.
Дет. Рутелли: Вы на него злы?
Флора Конвей: Нет, меня это вполне устраивает.
Дет. Рутелли: Думаете, мистер Бергоми или кто-то из его окружения мог бы причинить вред Кэрри?
Флора Конвей: Не думаю, но ручаться не стала бы. Я плохо его знаю.
Лейт. Ричард: Вы не знаете отца своего ребенка?
8.25 pm
Дет. Рутелли: У вас есть враги, миссис Конвей?
Флора Конвей: Насколько я знаю, нет.
Дет. Рутелли: Есть, без сомнения, недоброжелатели. Кто бы мог затаить злобу на признанную романистку вроде вас? Может быть, менее удачливые коллеги?
Флора Конвей: У меня нет коллег. Я не хожу на завод или в офис.
Дет. Рутелли: Вы понимаете, что я хочу сказать. Люди читают все меньше, так? Хлебные местечки дороги, это неизбежно рождает между вами напряженность, зависть…
Флора Конвей: Может быть, но не до такой степени, чтобы похитить ребенка.
Лейт. Ричард: К какому жанру принадлежат ваши романы?
Флора Конвей: Не к тому, который предпочитаете вы.
Дет. Рутелли: А как насчет ваших читателей? Вы не замечали среди них совершенно сбрендивших поклонников, как в той истории, «Мизери», кажется? Не получали писем, мейлов от излишне навязчивых читателей?
Флора Конвей: Я не читаю письма от моих читателей, но этим, без сомнения, занимается мой редактор, спросите у нее.
Дет. Рутелли: Почему не читаете? Вам не интересно узнать, что они думают о ваших книгах?
Флора Конвей: Нет.
Лейт. Ричард: Почему?
Флора Конвей: Потому что читатели читают ту книгу, которую хотят читать, а не ту, которую вы написали[1].
8.29 pm
Дет. Рутелли: Писательский труд хорошо оплачивается?
Флора Конвей: Когда как.
Дет. Рутелли: Мы изучили ваши банковские счета. Не сказать, чтобы вы катались как сыр в масле…
Флора Конвей: Я потратила все свои авторские гонорары на покупку и ремонт своей квартиры.
Дет. Рутелли: Да уж, на такую квартирку ушла, наверное, уйма денег.
Флора Конвей: Для меня это важно.
Лейт. Ричард: Что именно вам важно?
Флора Конвей: Иметь стены, которые меня защитят.
Дет. Рутелли: Защитят от кого?
8.34 pm
Лейт. Ричард (читая сообщение «Франс Пресс»): Я видела, что о вас писала пресса. Знаю, сейчас это неуместно, но все равно поздравляю с присуждением премии Кафки.
Флора Конвей: Неуместно – это мягко сказано…
Лейт. Ричард: Итак, вы не поехали на вручение премии в Прагу, потому что, я цитирую сообщение, «страдаете социофобией». Это правда?
Флора Конвей: …
Дет. Рутелли: Это правда, миссис Конвей?
Флора Конвей: Хотелось бы понять, что творится у вас в головах, если вы теряете время, задавая мне такие вопросы вместо того, чтобы…
Лейт. Ричард: Где вы были вчера вечером? Дома, с дочерью?
Флора Конвей: Вчера вечером меня не было дома.
Лейт. Ричард: А где вы были?
Флора Конвей: В Бушвике.
Дет. Рутелли: Можно поточнее?
Флора Конвей: В баре «Бумеранг» на Фредерик-стрит.
Лейт Ричард: Не странно ли ходить в бар, страдая социофобией?
Флора Конвей: Ладно, скажу: эту ерунду про социофобию сочинила мой редактор Фантина, чтобы оградить меня от встреч с журналистами и читателями.
Дет. Рутелли: Почему вы отказываетесь с ними встречаться?
Флора Конвей: Потому что моя работа заключается не в этом.
Дет. Рутелли: А в чем?
Флора Конвей: Писать книги, а не продавать их.
Лейт. Ричард: Что ж, вернемся в наш бар. Кто обычно приглядывает за Кэрри в ваше отсутствие?
Флора Конвей: Чаще всего няня. Бывает, что Фантина, если я в цейтноте.
Дет. Рутелли: А вчера вечером? Пока вы были в «Бумеранге»?
Флора Конвей: Няня.
Дет. Рутелли: Как ее зовут?
Флора Конвей: Понятия не имею. Я звоню в агентство, присылающее бебиситтеров. Каждый раз приходит новая.
8.35 pm
Дет. Рутелли: Что вы делали в баре «Бумеранг»?
Флора Конвей: То, что обычно делают в барах.
Дет. Рутелли: Выпивали?
Лейт. Ричард: Знакомились с мужчинами?
Флора Конвей: Это часть моей работы.
Дет. Рутелли: Ваша работа – пить?
Лейт. Ричард: И знакомиться с мужчинами?
Флора Конвей: Моя работа – бывать в разных местах, чтобы наблюдать за людьми, разговаривать с ними, стараться проникнуть в их внутренний мир и угадать их тайны. Это – горючее моего творчества.
Лейт. Ричард: С кем вы встречались вчера?
Флора Конвей: Не понимаю, какое это имеет отношение к…
Лейт. Ричард: Вы ушли из бара с мужчиной, миссис Конвей?
Флора Конвей: Да.
Дет. Рутелли: Как его звали?
Флора Конвей: Хасан.
Дет. Рутелли: Хасан, а дальше?
Флора Конвей: Не знаю.
Дет. Рутелли: Куда вы пошли?
Флора Конвей: Ко мне.
Лейт. Ричард: Вы вступили с ним в сексуальную связь?
Флора Конвей: …
Лейт. Ричард: Миссис Конвей, у вас был сексуальный контакт с незнакомцем, которого вы встретили за несколько часов до этого, в квартире, где спала ваша дочь?
8.46 pm
Дет. Рутелли: Пожалуйста, внимательно посмотрите эту видеозапись: она сделана камерой наблюдения в вашем здании, в коридоре шестого этажа.
Флора Конвей: Про камеру я ничего не знала.
Лейт. Ричард: За решение установить камеры проголосовало полгода назад собрание жильцов. Безопасность «Ланкастера» значительно укрепили после приобретения квартир в комплексе состоятельными людьми.
Флора Конвей: В ваших устах это звучит как критика.
Дет. Рутелли: Камера четко показывает дверь вашей квартиры. Вот здесь видно, как вы приводите Кэрри после школы. Видите, время внизу экрана: 15.53? Дальше – ничего. Я просмотрел запись в ускоренном режиме. До моего прихода к вам в 16.58 к вашей двери никто не приближался.
Флора Конвей: Что я вам говорила!
Лейт. Ричард: Здесь что-то не так. Думаю, вы не говорите нам всей правды, миссис Конвей. Если никто не входил в квартиру и не выходил из нее, значит, ваша дочь по-прежнему там.
Флора Конвей: Так НАЙДИТЕ ЕЕ!
[Я поднимаюсь из кресла и вижу свое отражение в зеркале: бледное лицо, светлые волосы, белая блузка, джинсы. Чувствую потребность сказать себе, что такой и останусь.]
Лейт. Ричард: Сядьте, миссис Конвей! Мы не закончили. У нас еще остались к вам вопросы.
[Я мысленно твержу, что выстою. Что я уже сталкивалась с враждебностью. Что выжила. И что этот кошмар рано или поздно кончится. И что…]
Дет. Рутелли: Пожалуйста, сядьте, миссис Конвей.
Лейт. Ричард: Черт, у нее обморок. Не стойте столбом, Рутелли. Позовите кого-нибудь. Только этого нам не хватало, проклятие!
2. Вранье на вранье
Разговаривая с писателями, всегда помните, что это ненормальные люди.
Джонатан Коу. Интервью газете «Монд»2 августа 2019 г.
1.
Ровно полгода назад, 12 апреля 2010 года, мою трехлетнюю дочь Кэрри похитили, когда мы с ней играли в прятки в моей квартире в Уильямсберге.
После обморока на допросе в полицейском участке я очнулась в палате Бруклинской центральной больницы, где лежала несколько часов под охраной двух агентов ФБР. Делом занялось нью-йоркское отделение Бюро. По словам одного из агентов, квартиру в это время потрошила целая бригада, так что если Кэрри все еще там, ее обязательно найдут. Меня повторно допросили, я снова оказалась под огнем вопросов, чувствуя себя так, словно вся проблема заключается во мне самой. Словно я владела разгадкой, словно знала, что стряслось с Кэрри.
Как только ко мне вернулись силы, я попросила отпустить меня из больницы и спряталась у своего редактора Фантины де Вилат. Я провела у нее неделю, дожидаясь, когда мне позволят вернуться в «Ланкастер».
2.
С того дня расследование не продвинулось ни на йоту. Месяц за месяцем я провожу дни в медикаментозном тумане. В отчаянном ожидании, что произойдет хоть что-то: обнаружат улику, арестуют подозреваемого, получат требование выкупа. Жду даже появления копа, который сообщит, что найдено тело моей дочери. Это безнадежное ожидание хуже всего остального. Все что угодно, лишь бы не эта пустота.
В любое время дня и ночи у ступенек «Ланкастера» кто-нибудь дежурит с камерой: хотя бы один фотограф, а чаще кучка журналистов, готовых сунуть мне под нос микрофон. Ушла в прошлое суматоха первых дней, когда меня караулили десятки репортеров, но и оставшихся хватает, чтобы отбить у меня охоту высовываться наружу.
Так называемое «дело Кэрри Конвей» перешло в разряд «происшествий, всколыхнувших всю Америку» – такова заезженная формулировка, которую информационные каналы вбивают в головы зрителям. Миновали уже все этапы: «новая загадка желтой комнаты», «трагедия, достойная Хичкока», «Агата Кристи, версия 2.0», не говоря об отсылках к Стивену Кингу, неизбежных из-за имени моей дочери, и о самых невероятных теориях, кочующих по социальным сетям.
С первого же дня люди, никогда обо мне не слышавшие, не читавшие ни одной моей книги и вообще никогда не державшие в руках книгу, бросились раскапывать в моих прежних романах зашифрованные фразы, разнимать их на части и громоздить теории одна другой смехотворнее. С моей жизни и с жизни тех, с кем я пересекалась, эти стервятники, любители жареного, тщатся содрать все покровы. Как я поняла, вывод у них один: в исчезновении дочери виновата я сама.
Бессовестные писаки – худшие из судей. Они не затрудняют себя никакими доказательствами, никакими размышлениями, для них не существует нюансов. Цель поиска – не истина, а зрелище. При этом стесываются углы, на свет вытаскивается все самое анекдотичное, ведь жадная до зрелищ толпа легко соблазняется картинкой, ее не отвращает лень прессы, они одурачены и порабощены щелчками объектива. Исчезновение моей дочери – уничтожившая меня драма – сводится к вульгарному развлечению, поводу для словоблудия и зубоскальства. По правде говоря, таким подходом грешит не только желтая пресса. Ему охотно отдают предпочтение каналы и издания, мнящие себя серьезными. Как и все прочие, их авторы охотно купаются в грязи с хрюкающими свиньями, с той лишь разницей, что не намерены в этом признаваться. Забыв всякий стыд, они выдают вуайеризм за «расследование». Это волшебное слово они считают оправданием своих мерзких атак.
Травля превращает меня в заключенную, запертую в стеклянном кубе на шестом этаже. Фантина много раз предлагала мне перебраться к ней, но я не устаю повторять себе, что если Кэрри вернется, то только сюда, домой, в нашу квартиру.
Последнее мое убежище, моя отдушина – обустроенная крыша здания: раньше там была площадка для игры в бадминтон. От нее остались бамбуковые кресла и, конечно, круговая панорама Манхэттена и Бруклина. Город кажется отсюда далеким и одновременно близким, выставляющим напоказ мельчайшие детали: объятые паром канализационные люки, разноцветные блики стеклянных фасадов, чугунные пожарные лестницы, цепляющиеся за фасады из рыжего песчаника.
Я поднимаюсь сюда по нескольку раз в день, чтобы отдышаться. Случается, лезу по шаткой железной лестнице еще выше, к цистерне с водой, питающей «Ланкастер». Оттуда открывается и вовсе головокружительный вид. За ваше внимание борются небо и пустота. Стоит опустить глаза – и возникает соблазн спрыгнуть, напоминание о том, что никогда в жизни я не умела строить ни семейных, ни дружеских отношений.
Единственной моей связью с миром была Кэрри. Если ее не найдут, то, знаю, наступит день, когда я брошусь в пустоту. Это записано где-то в книге времен. Каждый день я забираюсь на нашу водокачку и определяю, наступил этот день или еще нет. До сих пор натянутая нить надежды удерживала меня от последнего шага, но дочери все нет, и я боюсь, что моему терпению скоро придет конец. У меня в голове теснятся самые противоречивые мысли. Ночь за ночью я резко просыпаюсь, задыхаясь, вся в поту, бесполезная, как соскочившая велосипедная цепь. В памяти образ Кэрри уже бледнеет. Чувствую, она начинает от меня ускользать. Ее лицо утрачивает отчетливость, я больше не могу вспомнить ее мимику, выражение ее глаз, ее голос. Почему так происходит? Из-за выпивки, успокоительного, антидепрессантов? Главное не это, а то, что я теряю ее во второй раз.
Как ни странно, единственный, кто обо мне беспокоится, – это Марк Рутелли. Три месяца назад он вышел на пенсию и с тех пор каждую неделю меня навещает, чтобы держать в курсе собственного расследования, пока что замершего в мертвой точке.
А еще есть мой редактор Фантина.
3.
– Я настаиваю, Флора: ты обязана отсюда съехать.
На часах четыре. Сидя на высоком кухонном табурете с чашкой чая в руке, Фантина де Вилат в который раз убеждает меня в необходимости переезда.
– Ты сможешь снова стать собой только на новом месте.
На ней цветастое платье с запа́хом, черная косуха, рыжие кожаные сапоги на высоком каблуке. Волосы цвета красного дерева, перехваченные широкой заколкой c жемчугом, переливаются на осеннем солнце.
Чем дольше я на нее смотрю, тем сильнее мне кажется, что вижу саму себя в зеркале. Несколько лет издательского успеха преобразили Фантину. Раньше она была сдержанна и незаметна, а теперь обрела уверенность и привлекательность. Теперь она больше говорит сама, чем слушает собеседника, и все хуже переносит, когда ей перечат. Мало-помалу она превратилась во вторую версию меня. Одевается как я, переняла мою жестикуляцию, мои шутки, мои ужимки, даже закладывает за ухо прядь волос совсем как я. Сделала себе справа на шее – там же, где у меня, – небольшую татуировку в виде ленты Мёбиуса. Чем больше меркну я, тем полнее расцветает она, чем больше я погружаюсь во тьму, тем ярче она сияет.
Я познакомилась с Фантиной семь лет назад в Париже, в парке при особняке Соломона Ротшильда, на приеме по случаю выхода нового романа одной из звезд американской литературы.
Я покинула Нью-Йорк на несколько месяцев ради путешествия по Европе и зарабатывала на переезды мелкой подработкой. В тот вечер я обносила гостей бокалами с шампанским. Фантина была в то время помощницей ассистентки директора крупного издательства. Иными словами, никем. Люди смотрели сквозь нее и толкали, не замечая. Мисс Целлофан, просившая прощения за свое существование и не знавшая, что делать со своим телом и взглядом.
Одна я ее увидела. Потому что в душе я романтик. Потому что это моя изюминка, единственный, наверное, мой талант, во всяком случае, это то, что у меня получается лучше, чем у остальных: находить в людях что-то, о чем они сами знать не знают. Она владела английским, и мы обменялись парой слов. Я разглядела в ней двойственность: презрение к среде, в которой она находилась, и при этом острую потребность к ней принадлежать. Я заметила, что она тоже что-то во мне почуяла; мне было в ее обществе хорошо, и я даже сказала ей, что дописываю роман «Девушка в лабиринте» – историю нескольких ньюйоркцев, сталкивающихся в роковую дату 10 сентября 2001 года в баре в Бауэри.
– «Лабиринт» – название бара, – сочла я нужным уточнить.
– Обещайте, что я буду первой, кому вы пришлете ваш роман!
Через две-три недели я отправила ей по электронной почте законченную после возвращения в Нью-Йорк рукопись. Десять дней не приходило ни ответа, ни даже уведомления о получении. Зато как-то сентябрьским днем Фантина позвонила в дверь моей нью-йоркской квартиры. Я тогда жила в крохотной студии в квартале «Адская кухня», в запущенном доме на 11-й авеню, откуда открывались, правда, сногсшибательные виды на Гудзон и на берег Нью-Джерси. Облик Фантины, какой она предстала передо мной в тот день, засел у меня в памяти: серо-бежевый плащ, очки отличницы и чемоданчик банкирши. Она с ходу заявила, что в восторге от «Девушки в лабиринте» и хочет ее издать, но не там, где работает: она задумала создать свое собственное издательство – идеальный инструмент для публикации моего романа. Я поделилась с ней своим скепсисом, а она в ответ достала из портфеля картонную папку с только что одобренным запросом банковского кредита. «Я раздобыла средства на запуск собственного дела, Флора. Сил для этого мне придал твой текст». И, сверкая глазами, она добавила: «Если ты мне доверяешь, я обещаю бороться за твою книгу до последнего вздоха». А так как я не видела разницы между своей книгой и собой, то услышала ее слова как «обещаю бороться до последнего вздоха за ТЕБЯ». Мне впервые говорили такое, и я поверила в ее искренность. Я уступила ей права на издание моего романа во всем мире.