Ленин призывает трудящихся взять власть в свои руки, бороться против шаблонирования и попыток установления единообразия сверху, проявлять самодеятельность и тут же дает команды произвести обыски в Петрограде и на товарных станциях, привлекать к обыскам под угрозой лишения хлебной карточки, расстреливать спекулянтов на месте.
Ничего не работает, всюду саботаж, спекуляция – на всех и на всё требуются опять меры государственного принуждения и строжайшего наказания. Все его дореволюционные видения оказываются полнейшей утопией.
На седьмом съезде РКП(б) Ленин призывает к длительной борьбе, к преодолению «гигантских трудностей, упорному преодолению разложения среди мелкобуржуазных элементов». Он объявляет войну против левацких уклонов и одновременно, как бы издеваясь над самим собой, взывает к мировой революции и выдвигает очередную наивную программу:
«социалистической организации производства под управлением рабочих организаций, профсоюзов, фабрично-заводских комитетов;
замены полной и окончательной торговли планомерно-организованным распределением через торгово-промышленные союзы служащих под руководством советской власти;
принудительного объединения всего населения в потребительско-производственные коммуны… при всеобщей трудовой повинности;
универсализации учета и контроля за всем производством и распределением продуктов;
постепенного выравнивания всех зарплат и жалований во всех профессиях и категориях».
Какая страсть к организациям, к сверхпустому безответственному слову! Все закономерно – она прямое следствие полнейшего незнания реальной жизни и двадцатипятилетней такого же уровня агитационной практики в борьбе за будущую власть. А потому – революционные шатания из одной стороны в другую, сопровождаемые соответствующими пропагандистскими лозунгами и заявлениями, причем всегда в таком напорно-нахальном виде, как будто предлагаемые очередные изменения являлись следствием вдруг абсолютно изменившейся обстановки, а не своих собственных неправильных оценок и таких же вчера принятых ошибочных решений.
Буквально через месяц в интересах «успешности дальнейшего наступления» он считает необходимым «приостановить наступление с тем, чтобы побеждать капитал не только методами подавления, но и методами управления» и заявляет, что «без руководства специалистов различных отраслей, знания техники, опыта переход к социализму невозможен», что их нужно привлекать за высокую плату, что нужны определенные компромиссы…
В мае – июле под давлением голода, как будто он был не очевиден до этого, бросается снова в декретирование: он за хлебную монополию, продовольственную диктатуру, продовольственные отряды. А уже в августе с такой же активностью и напором призывает к повышению цен на хлеб, к союзу с крестьянством, к уступкам по отношению к середняку… для того, чтобы «привлечь к строительству социализма максимум населения, все колеблющиеся элементы интеллигенции, среднее крестьянство, кооператоров».
Призывает видоизменить «тактику в отношении к различным слоям мелкобуржуазной демократии», ставит вопрос даже о союзе с зажиточным крестьянством и, ссылаясь на Энгельса, говорит, что «может быть и не всех крестьян, использующих наемный труд, придется экспроприировать».
И вновь (какой уже?) очередной сельвиль. Через две недели Ленин поднимает вопрос об организации коллективного сельского хозяйства, об общественной обработке земли, объявляет о выделении на эти цели одного миллиарда рублей и выражает уверенность в успешном решении данной задачи.
Представляете, что делалось с громадной страной, которую чуть не каждый божий день заставляли поворачиваться в прямо противоположных направлениях? Страна была взгромождена на лабораторный стол и отдана в руки одержимого экспериментатора, наделенного безграничным самомнением, лозунговой одержимостью и жаждой власти.
Так продолжалось до 1921 года. Вот кратко ленинские вехи на этом оставшемся двухлетнем пути к нэпу.
17 января 1919 г. Ленин ставит вопрос об использовании кооперативного аппарата и заявляет, что «нельзя построить социализм, не используя остатков капитализма», а через две недели, 2 февраля 1919 г., призывает к переходу от «буржуазно-кооперативного к пролетарско-коммунистическому снабжению и распределению», считая эту задачу, как и всегда, «немедленно требующую решения».
30 июля 1919 г. критикует свободную торговлю хлебом. Где-то, в то же время, сравнивает ее с «экономической программой, с экономической основой Колчака», защищает государственную монополию, «взимание хлеба принудительным путем».
В августе, ноябре и декабре 1919 года подчеркивает, что торговля хлебом есть возврат к капитализму и что многие этого не понимают. Однако в 1920 году, уже какой раз снова ведет разговор о том, что Россия не готова для «действительного социалистического общества», не готова для коллективизации, что культурный уровень (вот ведь какое неожиданное очередное открытие) крестьян и рабочей массы не соответствует указанным задачам, что получилось (еще одна для него неожиданность) возрождение бюрократизма.
Наконец, в марте 1921 г. на десятом съезде РКП(б) вроде действительно полный поворот на 180°. Ленин четко и однозначно объявляет, что «лозунг свободной торговли будет неизбежным и что он получит распространение потому, что отвечает экономическим условиям мелкого производителя». Правда, задержку с принятием такого решения он пытается списать поначалу на гражданскую войну. Но буквально тут же, в докладе о замене продразверстки натуральным налогом, вполне обоснованно и на этот раз неожиданно самокритично, признается:
«Громадная страна с плохими путями сообщения, с необъятными пространствами, различным климатом, различными сельскохозяйственными условиями и прочее неизбежно предполагает известную свободу оборота местного земледелия и местной промышленности в местном масштабе. Мы в этом отношении много погрешили, идя слишком далеко: мы слишком далеко зашли по пути национализации».
Далее задает вопрос и отвечает на него: «Было ли это ошибкой? Несомненно… Прежняя наша программа была теоретически правильна, но практически несостоятельна».
Хотя, если исходить не только из здравого смысла, но и из всего сказанного Лениным здесь и затем на протяжении аргументированной борьбы за нэп, едва ли можно согласиться с тем, что она была правильна и теоретически, ибо была – утопична. Не потому ли в конце доклада он предложил принять решение, не дожидаясь его детальной проработки, «довести немедленно до сведения всего мира и показать, что съезд, принимая его, исправляет систему отношений между пролетариатом и крестьянством», а чуть позднее признался и вовсе, что «мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо».
Весь 1921 год – это год некоего кажущегося просветления, признания Лениным полной несостоятельности прежней политики и вколачивания в мозги партийцев обратного тому, что он в них авторитетно и настойчиво забивал вчера. Ленин заведен и предлагает радикальные шаги не только по отношению к крестьянству, но и по отношению к мелкой буржуазии. Теперь он за мелкий капитал, за концессии, за сдачу в аренду капиталистам государственных предприятий, за привлечение спецов, дифференцированную плату за труд.
Но Ленин не был бы Лениным, если бы отказался от марксистских догм и природной страсти к непререкаемой власти. Нэп означал откат от первых ради второго, но явно в уменьшенных масштабах. Это было для него неприемлемым. И вот нэп, как говорят, не успел еще начаться, а в голове Ленина стал созревать новый план, он увидел «конец этого отступления», заговорил «об остановке отступления».
Так что не Сталин угробил нэп. Да и почему «угробил»? Ведь это только у партийных пропагандистов всё в одном цвете. Что такое нэп и тогдашний и теперешний – читатель отлично знает. Есть всё: и черное, и белое, и чего больше – еще вопрос. Сталин продлил его жизнь почти на пять лет. Боюсь, что при Ленине ему едва ли был бы отпущен столь большой срок. И тому и другому была мила «единая крупная машина, организм, работающий по единому плану». Разница лишь в том, что Сталин не был «кремлевским мечтателем», он был деловым человеком.
Так кто же, в моем понимании, Ленин?
Это достойнейший по самоуверенности ученик Маркса, человек с явно авантюрным наполеоновского масштаба характером, обладавший колоссальной одержимостью, бешеным (по определению Бухарина) темпераментом и неуемной жаждой личной власти в самом широком смысле этого слова: от стремления быть во всем первым, направлять, определять, переставлять, приказывать и заставлять себя слушать до желания стать во главе государства. Он превосходнейший агитатор, отлично, в силу своей собственной натуры, понимавший психологию человеческой массы, той ее наиболее «активной» части, что природно настроена на разрушение и быстрое приобретение ею лично желаемого.
Отсюда моментально появившаяся армия горячих его приверженцев – борцов за соответствующую способностям каждого долю власти, умеющих прилично, по законам всех революций, только убивать и разрушать. Для медленного и относительно скучного созидательного процесса она не пригодна: этот процесс требует людей другого склада ума и характера.
Не отвечал ему, судя по всему, и сам Ленин. Даже нэп был для него просто очередным тактическим шагом в борьбе за власть. За последнюю, будь соответствующая ситуация, он, как образцовый революционер, мог бы отправить под топор всю страну, которую к тому же не любил, а порой и ненавидел. Люди у него были материалом для амбициозно задуманного грандиозного эксперимента, где он хотел и мог играть только первую роль.
С другой стороны, из-за незнания настоящей жизни в границах естественного для большинства людей созидательного процесса Ленин не способен был к разумному управлению. В этой области он являл собой беззастенчивого агитатора, человека сиюминутного настроя. Пробежала мышь – трибунный призыв ко всем ловить мышей. Появились признаки голода – немедля хлебную монополию. Другой сигнал – таким же образом, но наоборот, свободную торговлю. Произошло восстание – давай нэп и т.д. Мучиться, сочинять, подыскивать слова – не надо. Готов произносить складные, воздействующие на умы воодушевленных революционным порывом людей, речи по первому, как говорят, зову души и сердца. Причем, в отрыве от контекста всего им сказанного (написанного) иногда буквально за день (или день спустя), каждая из них казалась даже вполне убедительной, и только в сравнении, в совокупности, со всем остальным превращалась в громаду пустых безответственных лозунгов, за которыми следовало разорение страны.
Лица подобного склада обладают, несмотря на высочайшую одаренность, болезненным восприятием действительности и не в состоянии, по неспособности или нежеланию, дать верную стратегическую оценку конечному результату своих ограниченных односторонностью устремлений. Им бесконечно нравится сам процесс движения, значимость и величие которого, к сожалению, есть прямая функция объемов разрушенного и числа смертей. Гегелевская формула о несоответствии достигнутого желаемому в первую очередь относится именно к данной категории лиц, творящих историю на трагической увлекаемости толпы критикой, верой в скорое счастливое будущее и впечатлительностью актов разрушения.
Ленин не виновен в свершении революции. Первопричина и неизбежность революции – не в прямых ее организаторах. Они – в глупости, непомерной личной жадности и страсти к мишуре предшествующего правления. Потенциально у власти есть масса способов и средств обращения людей в свою веру, но так устроен пока мир, что наипервейшими из них, в силу названных причин, оказываются ложь, обман, устрашение. Именно поведение власти создает условия для всплеска на кривой медленной эволюции, который начинается под воздействием конкретных личностей, одержимых страстью к самоутверждению, но готовится, прежде всего, глупостью и недальновидностью власти, ее окружения и удовлетворенных ею отдельных групп людей.
Это они, с мышлением от живота, а не от головы, являются главными стимуляторами последующих событий. Выводят атмосферу возмущений на уровень, выше которого борьба естественная выливается в катастрофу – террор, бунт или революцию. Это они предоставляют в руки новых одержимых богатейший материал для критики и популистского воздействия на массу. Это они своим поведением безоглядно настойчиво готовят ее к ненависти, зависти и мести к себе. Так что Ленин действовал в полном соответствии с законами жизни и, вопреки теперешнему взгляду современных скорописцев, действовал вполне адекватно дикостям предшествующей ему власти, которые тогда имели место. Потому не он виновен и в кровавых жестокостях гражданской войны, и прочих творимых тогда зверствах: слишком сильны были на то выше упомянутые исходные причины, к которым мы будем неоднократно возвращаться и далее.
Вина Ленина, если так можно сказать, в том, что, руководствуясь той же известной нормой опоры на ложь и насилие, с первых дней новой власти, в позиции не критика, а прямого организатора – строителя нового общества, стал возводить мощный фундамент очередного возмущения народа и его бунта. К тому же, в силу того, что ошибки предшествующего правления были грубы и впечатлительны, собирающийся их капитально устранить потерял голову, за ними не видел ничего положительного и стал формировать свою конструктивную часть программы на одном отрицании существующего. Он не желал и не хотел, естественно, знать, что мир строится из редких талантливых крох и что революция с ее разрушением и злом порождение людей, гениальность которых – их маниакальность и нахальство. Весь смысл ее состоит только в захвате власти и последующем перераспределении общественных благ, да разве еще в одном подтверждении повторяемости событий, связанных с деяниями человека.
Марксистское социалистическое общество по генеральной его идее – явило собой в принципиальной основе то же капиталистическое рабство большинства, ту же, чуть не мгновенную, устремленность к барским условиям жизни привластного меньшинства, но только с одним «единым хозяином» одной «единой крупной машины». Бросив сей совершенно спонтанный лозунг о единой машине и едином плане, Ленин невольно дал самую краткую и наиболее емкую характеристику сути социализма, при котором практически любой человек действительно становился полным придатком этой машины и ее одного хозяина.
Выводы? Они аналогичны приведенным в главе о Марксе.
Революция, как и следовало ожидать, оказалась трагедией для конкретного ее совершающего сообщества людей. Она стала полезной для других в плане дарового приобретения положительного импульса и чисто эгоистического ожидания отрицательных последствий самого ошибочного эксперимента. Вместе с тем она была естественной. Порожденная волей Ленина и ему подобных, не очень далеких, но властных и устремленных, она вызвала вполне объективную критику состоявшегося и оставила после себя только то, что может остаться в пределах, определенных законами природы.