Поскольку придут гости за Настей, надо быстрее ее куда-то определить. Дать деньги на дорогу домой? Хорошо, если она согласится на этот вариант. Я бы ей даже подарки для матери купил…
Деньги, деньги, деньги… Вот черт, только сейчас вспомнил, что не рассчитался с Викой за костюм, кроссовки… И вообще: поступил по-свински. Ушел не простившись. А ведь она, Вика, она ведь… Я зажмурил глаза: вот ее золотые волосы, зеленые глаза, белая тугая грудь… Что же я лежу тут, на раскладушке? Почему не там, не у Вики?
Машинально взглянул на часы. Второй час ночи. Для визита время не самое подходящее. Тем более с пустыми руками идти нехорошо. Завтра с утра… Нет, с утра надо купить Насте продукты. Поговорить с ней о поездке в Кемерово. Потом – отправиться к Федору Савельевичу Падунцу насчет работы. Это тоже откладывать нельзя: возьмет другого. Какой у него цвет машины? Надо захватить с собой инструменты, заделать царапину.
И от Падунца уже можно заехать к Вике. Я ведь так и не починил ей краны, не до этого было.
А что, если поселить хотя бы на неделю Настю в лечебнице Бабашвили? Там-то уж ее точно Макс не найдет, а она отойдет от плена. Как бы там ни было, но ведь это я приковывал ее к трубе в чужой квартире и должен теперь сделать для нее все. Илье Сергеевичу, конечно, заплачу, денег должно хватить.
– Ты, парень, даешь! – Федор Савельевич под разными углами смотрит на крыло машины, где еще недавно красовалась царапина, и восхищенно причмокивает: – Как же ты краску угадал? Я думал, у нас в России вообще такой нет. Редкая ведь расцветка, согласись, а? Ну все, идем смотреть, что я строю. И не стесняйся, сразу говори: может, что не так – тебе тут работать. И обязательно список подготовь, что достать. Я все оплачу. Слушай, как ты дума ешь, а может, все-таки дать в газету объявление, что вот, мол, открываемся, готовы оказывать такие-то услуги, а?.. Сейчас ко мне домой заглянем, чайку попьем, я тебе фирменные спецовки покажу, уже сделали. Таких спецовок ни у кого нет!
От Федора Савельевича я позвонил Вике. Трубку долго не брали, но наконец-то раздался знакомый голос:
– Я слушаю.
– Вика, я приеду к тебе сейчас? Ты прости, я даже деньги за костюм не отдал.
– Ну что вы, пустяки, – сказала она холодным нейтральным голосом. Может, не поняла, с кем говорит?
– Это я, Константин, Вика. Я хочу видеть тебя!
– Вас устроит в шесть? С шести до семи я буду свободна.
Кто-то там, на другом конце провода, невнятно забасил, Вика, видно, прикрыла ладонью трубку, сказала тому, басовитому: «Перестань, это мой клиент… А хоть бы и так! У тебя что, на меня права особые?» И, уже отняв ладонь, повторила:
– Я буду ждать с шести до семи. До свидания.
Пошли короткие гудки.
Невесты Федора Савельевича дома не было.
– Она на просмотре, – объяснил он и снова, как и в больничной палате, прямо взахлеб принялся рассказывать о своем Зайчике: – Представляешь, парень, я со своим суконным рылом – и рядом с ней, а?! В богему вхож. А был ведь кем, и каким?!
С фотографий, висевших на всех стенах, глядела на меня, принимая различные позы, хитрая плоскогрудая кошечка. Глядела подозрительно, без всякой симпатии. Она меня тоже, очевидно, недолюбливала.
В шесть ноль-ноль я стоял у дверей Вики с огромным букетом. В нем розы, георгины, огромные лохматые ромашки…
– Прости, я еще не знаю, что ты любишь больше.
На меня и на цветы она посмотрела, как мне показалось, с печальной улыбкой.
– Заходи.
– Жаль, что мы на «ты», – сказал я. – Когда я услышал тебя по телефону, я подумал, что тебе страшно хочется выпить со мной на брудершафт.
– Костя. – Она стояла у окна кухни, все еще держа цветы. – Костя, я, наверное, должна объясниться. Ты… Ты хотя бы знаешь, сколько мне лет, Костя? Я старая баба, которая один раз захотела сойти с ума.
– И ты не хочешь начать жизнь сначала? – спросил я. – Как ты там говорила? С романами…
– Вот когда я говорила, я как раз и была безумной. Пойми, Костя, я… Скажем так, я далеко не праведная женщина. И когда ты звонил, я была не одна. У меня был мужчина. Мой старый знакомый.
– Он починил тебе краны? – спросил я.
– Ну не надо, не надо ехидничать.
– Я и не думаю этого делать. Где инструменты? Давай быстрее, я, как понимаю, до семи должен управиться.
– Не смей так смеяться!
– Разве я смеюсь?
Лицо ее запылало от гнева и стало еще красивей.
– Ты… Ты еще мальчишка…
Я закрыл ей рот поцелуем. И ушел от нее за полночь, едва успев к закрытию метро.
Настя не спала.
– У тебя тут неплохая библиотека, я многое для себя нашла. В институте ведь через неделю приемные экзамены…
О поездке в Кемерово я ей ничего не сказал. Открыл тумбу стола и начал рыться в ее недрах.
– Сюда я заглянуть не посмела, а в комнате попробовала прибраться. Два ведра мусора вынесла.
– Спасибо. Теперь это не логово зверя, а человеческое жилище.
И вдруг я замер над столом:
– Тебя никто из соседей не видел?
– Видели. Женщина, ее двери напротив, через лестничную площадку, поинтересовалась, где ты, мол, давно тебя не видела.
Баба Варя. Единственная соседка, с которой я общался. Когда болела, просила купить хлеб, молоко. Потом пирогами угощала.
– Я ей сказала, что ты позже придешь. И капитану из полиции так же сказала.
Правильный ответ: «позже». Это ведь и через час, и через день, и через год… Стоп! Менты приходили? Вот это новости!
– Как этот капитан выглядел? Что он хотел? – спросил я, стараясь выглядеть спокойно.
– А ничего. Даже не поинтересовался, кто я. Попросил, чтоб ты завтра с утра заглянул к нему. Я сначала его фамилию хотела записать, а потом решила, что и так запомню. Кукушкин. Ну что тут записывать? Это твой товарищ по работе, да?
– В какой-то степени…
Черт, чего тут только нет, в этой тумбе! Все почему-то колется и режется. Особенно после того, как Настя сказала о Кукушкине. Игла от циркуля под ноготь зашла. Ага, вот он, пакет из фотоателье. Надо взять фотографии и поехать к Бабашвили. Раз ему так нужно… Но это и мне нужно. Пусть скулу посмотрит. И пусть дней на пять приютит Настю. Я не хочу, чтобы она опять попала в гости к Максу. А ведь может попасть – у меня нет возможности сидеть рядом с ней сторожем. Завтра, к примеру, надо идти к Кукушкину…
* * *
Если бы Кукушкин чего хотел, он бы с Настей не так разговаривал. Я знаю этого опера – крутой мужик. У них в отделе машины часто ломаются, и он сразу мне звонит. На этот раз не позвонил по простой причине: телефон ведь я отключил.
Ну точно: на асфальтированном пятачке перед ментурой стоит их сдохший жигуленок. В нем копается Лысиков, водитель. Ярый машиноненавистник. Женоненавистники – те хоть и ненавидят, но все равно женятся. А этот… Садится за баранку с одной целью: покалечить технику. Я Лысикова презираю, но он терпит, поскольку я ему нужен.
– Что тут случилось?
Он бросает на меня недовольный взгляд и тотчас опять отворачивается.
– В справочном бюро узнай, что случилось, где и когда.
– Я думал, помощь требуется. Вчера Кукушкин заходил.
Лысиков уже с большим интересом осматривает меня, глаза его округляются.
– О, елки зеленые! Ты, что ли? Никак, в воде вареной искупался?
Теперь уже недоумеваю я, а Лысиков ржет:
– Вчера сыну как раз читал про Конька-Горбунка. Там один в чан прыгнул и красавцем стал. А ты что, пластическую операцию делал? Говорить по-человечески начал.
Мне не больно нравится наша тема, спешу ее переменить:
– Двигатель запорол?
– Не, ты же знаешь, тут движок новый. Электропроводка ни к черту. Представляешь, по кольцу прем – вдруг дым в салоне. А я в третьем ряду, сразу по тормозам не дашь. Еле-еле на обочину вырулил. Капитан так пере пугался – чуть на ходу не выпрыгнул. Ну вот. Дым рассеялся, а что и где горело, не соображу.
– Если это с электропроводкой, зачем на карбюратор смотришь?
Лысиков пожал плечами:
– Так Кукушкин же сказал, что тебя вызовет…
Нет, положительно надо быть машиноненавистником, чтоб даже такую неисправность не найти. Сажа же осталась там, где замкнули провода… Минут через пятнадцать я повернул ключ зажигания, и жигуленок вышел из комы.
А из дверей серьезного заведения вышел Кукушкин. Кивнул мне:
– Спасибо, помощничек.
Я улыбнулся: и этот не признал.
– Что, товарищ капитан, – развеселился и Лысиков. – Без противогаза бойца не узнаете?
– Вот только теперь узнал. Зайдем, Кузнецов, ко мне, потолкуем. – Я Кукушкина никогда не видел улыбающимся, и сейчас он серьезен.
Он показал мне спину, уверенный, что за этой спиной я и попрыгаю на двух задних лапах в его комнату номер десять.
Я и попрыгал. Опера – они ведь и в мелочах не ошибаются. Ну что мне делать, если не прыгать? Тяжело только это дается. О чем толковать будем? Может, пришла ориентировка по ювелирному и мент вспомнил, что есть среди его знакомых «обаяшечка»?
Нет, разговор пошел нормальный.
– Сколько косметологи берут за операцию?
– Еще не знаю, лечение не окончено, куча процедур предстоит.
А что я мог еще сказать?
– Ты правильно сделал, Кузнецов. Человек ты неглупый, башка у тебя варит… Закуривай, угощайся.
Это что-то новенькое, на такую дистанцию Кукушкин меня еще не допускал. Бойся данайцев…
– Невесту, смотрю, завел. Ничего девчонка, только смотри, чтоб чахоточной не была. Бледная уж очень.
Он не задает вопроса, но делает паузу и смотрит на меня так, что молчать нельзя.
– Северянка она. И потом, действительно приболела немного, на солнце не выходит.
– А ты на солнце выходишь?
Непонятный вопрос, на такой лучше промолчать и застенчиво улыбнуться: что, мол, сие означает?
– Искал я тут тебя как-то еще, Кузнецов. Водила очередной раз тачку запорол, я звякнул в твой автосервис, мне отвечают, пропал, никому ни слова не сказал.
– А чего говорить? Я решил уходить оттуда.
– Ты сколько там имел? Со всеми левыми?
– На водку хватало, на женщин нет.
Мент истолковал мои искренние слова по-своему:
– Не обижайся, я ведь не просто так спрашиваю. Машины новые скоро нам дать обещают, чуть ли не «мерседесы». Я бы тебя взял к себе, Константин.
Что же это за дела? По имени величает. Еще раз Бабашвили спасибо сказать надо? Новое лицо – новые отношения?
– У вас на окладе пахать придется день и ночь. А у меня иное на примете: заработаю сколько надо – и в кровать, книжки читать.
– Детективы?
– А что?
– Ничего, я тоже их люблю. Что последнее прочел?
Я решил, ничем не рискуя, получить бесплатную консультацию.
– Не помню автора. Там хотели дочь миллионера похитить, да ошиблись, взяли девицу без приданого. Думали, полиция ею не заинтересуется.
– Правильно думали. Если девица или ее родственники не накатают заявление в участок, то никому до нее дела не будет.
– Нет, один инспектор что-то заподозрил. Банда требовала выкуп с миллионера, тот, естественно, не заплатил, поскольку платить ему незачем было, и инспектор догадался, что похитители ошиблись.
– Делать ему нехрена было, кроме как догадки строить. Тут вон без догадок бумаг целый сейф… Чем все закончилось?
– Хотелось бы самому знать. Выписался из больницы и не дочитал.
– Нет, это не по мне. Я люблю крутые сюжеты. Но ты все же подумай над моим предложением, а?
Середина дня. Безоблачно, жарко. Самое время для крутого сюжета, что по сердцу Кукушкину.
Макс работает в магазине, в мясном отделе. Загородной виллы, дачи, дома в деревне у него нет. Значит, где он может хранить ворованные драгоценности? К кому, как не к нему относится пословица: «Мой дом – моя крепость»?
У Макса я бывал, дверной замок помню, отмычки изготовил – мастер я, в конце концов, или нет? Надо проверить. А для этого – проехать в Сабурово, зайти в нужный дом на нужный этаж…
Все получилось как надо. Дело за малым: найти в двух комнатах уголок, где хранятся товары из ювелирного магазина. Вещей и мебели у Макса немного: жена, когда уходила, своего не упустила, так что полки в стенке полупустые. И ничего интересного на них нет. Кухня. На тумбочке стоит холодильник, в ней, естественно, овощи. Точно: пыльные сетки с картошкой, морковью. А в глубине – коробка из-под обуви. Ободранная такая коробка, помятая с боков. Вата под крышкой. Кольца и цепочки под ватой. Тут же и пистолет, тот самый «макаров», который я когда-то уже держал в руках. В этой же овощной тумбочке – коробка из-под конфет. Кто, интересно, хранит шоколад среди грязных овощных сеток? Хоть мы тогда, накануне моего отъезда к оптовику, и не составляли описи лежавших в коробке драгоценностей, я соображаю: это они самые. Неразумно поступил Макс, не перепрятав их. Коробка красивая, я ее ему и оставлю.
Пустую, конечно… Теперь пора уходить.
Замираю у дверей, отшатываюсь, влипаю в стену. Кто-то шурудит ключом в замке. Как же я, дурак, не учел одного: Макс работает рядом и на обед может прийти домой. Драгоценности я уложил в кейс, пистолет сунул в карман. Драться с Максом в мои планы не входит, но не стрелять же?! Он крепкий, гад, каждый день мускулы качает, когда разделывает туши. Поэтому остается мне одно: ударить точно.
Дверь открывается, Макс передо мной. Я бью рукояткой пистолета ниже уха. Будто всю жизнь этим занимался. Мясник падает, кажется так и не увидев меня.
И далее все идет по ранее намеченному плану. Захожу на почту в посылочное отделение, беру плотную бумагу, заворачиваю в нее обувную коробку. Получается аккуратная бандероль. Я своим корявым почерком подписываю ее: «Балушу Борису Борисовичу». Но в общую очередь к приемщице не становлюсь, выхожу на улицу, сажусь в троллейбус и еду к знакомому уже мне ювелирному магазину.
Я в добротном летнем костюме, в огромных, на пол-лица, солнцезащитных очках. Я совершенно не похож на питекантропа, сбегавшего отсюда с чулком на голове месяц назад.
– Девочки, добрый день. Директор у себя? Борис Борисович?
Продавщицы хором отвечают: «Нет» – и подозрительно смотрят на меня. Они теперь на всех смотрят подозрительно, так что я не придаю этому особого значения.
– Передайте ему…
Брать намного приятней, чем отдавать. Настороженность пропадает. Они улыбаются:
– Что сказать? От кого?
– Внутри записка.
Записка действительно есть. В ней лишь два слова: «Отдающий долги».
4
Вот теперь наконец всё, теперь я могу начать жить по-новому. Драгоценности возвращены, пленница Настя освобождена, остается лишь отвезти ее в больницу к Бабашвили. Сегодня же вечером надо съездить туда, обо всем с ним договориться. Плата? Деньги Эммы и Толика у меня лежат почти нетронутые. Правда, я так и не рассчитался за покупки с Викой, не до того было. Но это даже к лучшему: мы встретимся еще раз.
Домой прихожу в пять вечера. Настя докладывает: никто не звонил, хотя телефон теперь и включен, и никто не приходил, за исключением бабы Вари. Та приносила картофельные блины.
– Вы о чем-то говорили с ней?
Настя нерешительно пожимает плечами.
Ясно, был разговор. О чем?
– Настя, мне сейчас все надо знать, понимаешь?
– У бабы Вари странный вкус. Она о тебе говорила: «Хоть и страшненький, но порядочный, душевный…»
– Плохой вкус? Ты сомневаешься в моей порядочности?
– Да нет, я о другом. Какой же ты страшненький? У тебя лицо такое… благородное, вот!
Я беру из стола конверт со своими старыми снимками и топаю в ванную. Нет желания рассматривать фотографии при Насте. Включаю душ, открываю конверт.
Господи, неужто жил такой на земле?
Щелкаю зажигалкой и подношу угол конверта с содержимым к огню. Сгорает Гнусавый. Сгорает все мое прошлое, я не хочу о нем вспоминать. Илье Сергеевичу скажу что-нибудь.
Чувствую, как меня прямо-таки валит с ног усталость. Надо отоспаться. И проснуться новым человеком, не отягощенным дурными поступками.
– Вика, – прошу я по телефону. – Выручай. Ни один таксист не знает, как проехать к больнице Бабашвили.
– Правильно, – говорит Вика. – Такую больницу никто не знает. Это бывший цэковский особняк, туда, как понимаешь, добирались не на такси. И сейчас так не добираются.
Мы с полминуты молчим – мне сказать нечего, и когда она это понимает, то не совсем радостно продолжает: