Начальник полиции окинул меня острым проницательным взглядом маленьких глазок.
– Не сердись на то, что я скажу, сынок, – сказал он и тряс мою руку намного дольше, чем это было необходимо, – но с виду ты слишком зеленый, чтобы работать на национальную газету.
Тут до меня дошло, что один-единственный звонок в «Чикаго Трибьюн» изобличит меня как лжеца.
– Я всего-навсего фрилансер, сэр, – ответил я, пожимая ему руку в ответ. – Официально я на них не работаю.
– Даже крупные газеты в наши дни сокращают штат, шеф, – сказал Большой Уэйд. – И спользовать молодых голодных внештатников, таких как Нед, гораздо дешевле.
Тут к нам подошел Толли Филлипс, и я возблагодарил небеса, что его появление отвлекло внимание от меня. Мэр подобострастно представил его, мистер Райс предложил показать Толли участки под ранчо, Т. Т. Шофилд пригласил наведаться в «Джей-Си-Пенни», если он недостаточно экипирован для экспедиции в Сьерра-Мадре. Настала очередь шефа полиции, и он с отвращением смерил Толли взглядом с головы до ног.
– Готовы отправиться к апачам, верно, мистер Филлипс?
Каким бы слюнтяем ни был Толли, но самообладания ему было не занимать. Я не раз наблюдал это у детей из богатых семей, выросших с безопасности и уверенности, что весь мир работает на них. Он проигнорировал откровенный сарказм Гетлина и невозмутимо сказал:
– Раз вы отвечаете за персонал, с вами-то мне и нужно поговорить.
– Чем могу служить, мистер Филлипс? – спросил Гетлин.
– Мне хотелось бы, чтобы мне подыскали камердинера, – проговорил Толли. – Желательно, чтобы вы присылали ко мне кандидатов на собеседование.
– Думаю, я могу это устроить, сэр, – ответил шеф полиции, явно оскорбленный тоном, каким говорил Толли. – Хотя, боюсь, что с опытными камердинерами могут возникнуть трудности.
– Опыт работы не так важен, шеф, – улыбнулся Толли. – Я вполне способен сам вышколить камердинера.
– Слушайте, некоторые из членов Комитета собираются сегодня перейти границу для дружеских возлияний. Кантина «Примарозас», – явно нервничая, проговорил мэр. – Не присоединитесь ли к нам, джентльмены? – И он увлек своих спутников прочь.
– Зачем вы это сделали, Толли? – спросил я.
– Вы слышали, как он со мной говорил, Джайлс, – отозвался Толли. – Он прямо-таки плевался ядом. Я просто использовал тот рычаг, который и представляет собой мое имя. Пришлось напомнить ему, что я – его наниматель. Это всегда приводит в ярость таких людей, как Гетлин.
Я познакомил Толли с Уэйдом Джексоном.
– Если ты позволишь дать тебе совет, сынок, – обратился Уэйд к Толли, – мэр наш – человек безвредный. Однако плевать я хотел, кто твой отец и сколько у вас денег, но не бодайся ты с шефом Гетлином. Он ловкий и злобный, как гадюка.
– Очень любезно с вашей стороны, мистер Джексон, – ответил Толли. – Я это учту.
– А теперь извините меня, парни, – объявил Большой Уэйд. – Сегодня я отправляюсь к югу от границы. У меня свидание с бутылочкой мескаля и хорошенькой сеньоритой. К работе в газете приступишь через пару дней, сынок, – обратился он ко мне. – Покажу, что к чему, и научу работать с «лейкой».
– Мне он понравился, – сказал Толли, наблюдая, как Большой Уэйд ковыляет прочь. – А вы, старина, не пропадете. Что это за сказки про «Чикаго Трибьюн»? Слушайте, еще час назад мы обсуждали, не пойти ли вам ко мне камердинером.
– Это вы рассуждали, не пойти ли мне к вам камердинером, Толли, – возразил я. – Разве я не говорил вам, что собираюсь устроиться в экспедицию фотографом?
– А и правда, Джайлс, – с огласился Толли. – У ж не знаю, как вы ухитрились, но это требуется отметить. Позвольте мне угостить вас выпивкой в «Лас Приморозас». Кстати, старина, знаете, что это значит по-испански?
– Нет.
Толли с загадочным видом приподнял брови.
– «Красивые девушки»!
– Я думал, девушки вам не нравятся, Толли.
– Ни одну и пальцем не трону. Однако как знать, какие еще возможности для любви могут мелькнуть среди темных теней старушки-Мексики?
Шагая рядом с Толли по узкой грязной главной улице Агуа-Преты, я вдруг осознал, что впервые в жизни оказался за границей Соединенных Штатов. И хотя мы отошли примерно на сотню ярдов от границы, я явственно ощущал, что попал в другую страну. Был вечер пятницы, толпа на улице торговала всем чем угодно: едой, выпивкой, сексом, петушиными боями. Мелькали индейцы в ярких национальных костюмах, нищие, многие из них больные и увечные, бродили тощие собаки и беспризорные дети. На каждом шагу попадались бары, кантины, танцевальные залы. Из распахнутых несмотря на холод дверей лилась традиционная мексиканская музыка мариачи, доносились теплые запахи духов и смеси табачного дыма с текилой.
Сбоку к нам прилип какой-то мальчишка.
– Эй, гринго! – по-английски зашептал он. – Хотите бордель? Девочки красивые.
– Не сегодня, молодой человек, – отозвался Толли. – Может быть, в другой раз.
Однако мальчишка продолжал тащиться за нами.
– Желаете посмотреть, как сеньорита занимается любовью с ослом? – спросил он.
Толли остановился и, похоже, призадумался.
– Гм-мм… С ослом, а?
Мальчишка вцепился в его рукав.
– Вся из себя! – шепнул он. – Ну так как, чуваки, хотите?
– Это пока слова, молодой человек, – засомневался Толли.
– Говорите за себя, Толли, – сказал я. – Я иду в «Лас Приморозас».
– Увы, в другой раз, чувачок, – сказал Толли мальчишке. – Сейчас нам необходимо освежиться.
– Всего за один американский доллар, – не отставал тот, – я отведу вас в «Лас Приморозас».
– Мы сами найдем, спасибо, мальчик, – сказал я.
– Всего за один американский доллар я вам весь город покажу, – продолжал мальчишка и для убедительности широко махнул рукой.
– Ах ты предприимчивый маленький мерзавец! – проговорил Толли. – Дам я тебе доллар, только оставь нас в покое.
Мальчишка выпустил его руку.
Толли выудил из бумажника доллар и вручил ему.
– Следуйте за мной, сеньоры, – пригласил мальчишка, – я отведу вас в «Лас Приморозас».
– Эй, погоди-ка, – запротестовал Толли. – Мы, кажется, заключили сделку.
– Как тебя зовут, мальчик, – спросил я.
– Хесус, – ответил он.
– Показывай дорогу, Хесус.
Из дверей «Лас Приморозас» лился мягкий желтый свет. В темных, отполированных до блеска деревянных полах отражался свет свечей и газовых светильников. В дальнем конце зала бренчала группа, исполнявшая мариачи, несколько пар танцевали. Американцев среди них было совсем мало. Все остальные сидели за столиками и пили с мексиканскими девками в ярких платьях с голыми плечами, огромными вырезами и с яркими цветами в волосах. Я помахал Уэйду Джексону, который сидел с красивой мексиканкой в полутьме у барной стойки.
Мы заняли столик в углу, заказали пиво и по рюмке мескаля. Когда принесли напитки, Толли приподнял бокал:
– Ну, Джайлс, за вашу новую работу.
– А еще знаете, за что, Толли? – спросил его я.
– За что?
– Сегодня у меня день рождения.
– Черт возьми, почему вы раньше не сказали, старина? – возмутился Толли. – Это надо как следует отпраздновать! Хотя, подозреваю, в этом заведении вряд ли найдется французское шампанское.
– Да не нужно мне шампанского, Толли. Зато я хочу кое о чем вас попросить.
– Все, что пожелаете, амиго.
– Перестаньте называть меня «старина». Я ведь моложе вас.
– Это просто выражение такое, Джайлс, – изобразил обиду Толли. – Сейчас все в аудиториях Лиги Плюща так говорят. Вы читали «Гетсби»?
– Да, но Фитцджеральд употребляет его иронически.
– О, Бога ради, Джайлс, – сказал Толли, – не читайте мне лекцию об иронии у Фитцджеральда. Я специализируюсь по англоязычной литературе, знаете ли. – Он поднял свой стакан. – Ладно, за вас, старина. С днем рождения и вся такая фигня. И поздравления с новой должностью.
Я одним глотком опорожнил свою рюмку, так, как дома научился пить виски. Мескаль я попробовал впервые и сразу почувствовал, как яростный огонь опалил мне горло, рухнул в желудок и уже оттуда принялся прожигать путь к мозгу. Подумать только, еще несколько часов назад я был жалок, как никогда в жизни, я так жалел себя, что чуть не бросил все и не повернул назад в Чикаго. И вот у меня есть работа фотографа, сегодня мне исполняется семнадцать, я сижу за столиком в углу мексиканской кантины, а вокруг меня экзотический новый мир – звуки, свет, краски, запахи. Я слушаю, как музыканты наигрывают мариачи, смотрю на танцующие пары, на мужчин, смеющихся у стойки.
К нашему столику подошли две девицы, придвинули себе стулья и уселись.
– Наше знакомство долго не продлится, моя радость, – обратился Толли к той, что села рядом с ним, – разве что у тебя есть брат.
Девушка рядом со мной оказалась по-настоящему хорошенькой. Круглое лицо, высокие скулы, смуглая кожа, блестящие черные зачесанные назад волосы и огромные черные глаза, в которых поблескивали огоньки свечей. Она склонилась ко мне, и локтем я почувствовал, какая мягкая у нее грудь… пахло от нее цветами. Девушка что-то прошептала по-испански.
– Боюсь, я не говорю по-испански, – сказал я. – Но готов научиться.
– За пять долларов я сделаю вас очень счастливым, – повторила девушка по-английски.
Я должен кое в чем признаться: я никогда еще не был с девушкой… ну, вот так не был. Мы с Энни много раз об этом говорили, но она хотела подождать до свадьбы, и поэтому мы только целовались, ну и немного трогали друг друга. И хотя кое-кто из моих товарищей по университету нередко ходил в квартал красных фонарей в Чикаго, меня никогда не привлекала мысль платить девушке за любовь. Возможно, я просто ханжа. И вот теперь я вдруг невероятно смутился.
– Может, потанцуем? – Я вскочил со стула и подал ей руку.
Я мог бы догадаться, что те танцы, которые я научился танцевать дома, как и все остальное из моей «прежней жизни», никак не годились для этой музыки. Но я любил танцевать и хотел научиться. Музыканты, не прекращая играть, качали головами и посмеивались над моими попытками повторять движения, которые делала девушка.
– Эй, похоже, я начинаю привыкать, – сказал я.
Девушка смеялась и переложила мои руки, чтобы прижаться теснее. Я чувствовал исходящее от ее тела тепло, оно меня обволакивало, словно ласковый весенний ветерок.
– Да, я определенно начинаю привыкать. А ты?
Девушка остановилась, и я почувствовал, как она крепко сжала мою руку.
– Я здесь новенькая, – сказала она. – Если никто не пойдет со мной в комнату, патрон меня выгонит. Вы не хотите пойти со мной, когда кончится эта песня? За пять долларов я сделаю вас счастливым.
Вот так и вышло, что, когда танец кончился, я вслед за девушкой вышел в заднюю дверь кантины, которая вела во двор. В дальнем углу его находился приземистый глинобитный домишко, в который вели несколько выкрашенных в разные цвета дверей. Девушка провела меня через желтую дверь в крошечную комнату, где на зеленом деревянном столе горела изрядно коптившая масляная лампа. В ее тусклом свете я едва смог разглядеть узкую железную кровать с тонким соломенным, застеленным грубым шерстяным одеялом матрасом и бугристой подушкой в поношенной наволочке. Не самая романтичная обстановка. Девушка села на кровать и жестом пригласила меня сесть рядом.
– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказал я.
– Магдалена.
– Очень красивое имя. А меня – Нед.
– Вы должны сейчас дать мне пять долларов, Нед, – проговорила девушка. – Я пойду отдам их патрону, а потом вернусь.
– Хорошо.
Я вручил ей пятидолларовую банкноту и остался сидеть на кровати в одиночестве. Когда Магдалена вернулась, я подошел к ней, встал позади нее и принялся расстегивать крючки на платье. Я чувствовал себя неловко и тронул ее за плечо.
– Слушай, все в порядке. Давай посидим поговорим минутку. А потом, быть может, вернемся и еще потанцуем.
– Вы считаете меня некрасивой?
– Конечно, нет. Я читаю, что ты очень красивая, – заверил ее я. – Мне просто хочется сначала немного поговорить. Откуда ты так хорошо знаешь английский, Магдалена?
Мы снова уселись рядышком на кровать и начали болтать. И почти сразу она вновь из шлюхи превратилась в девушку. А я вновь превратился из покупателя в обычного парня. А еще чуть позже мы стали просто двумя болтающими подростками.
Она рассказала мне, что выросла в крошечной деревне близ Бависпе в Соноре. Рассказала, что ее родители – пеоны [22] на гасиенде [23], владельцы которой большую часть времени проводят в Париже, а это, как она торжественно объявила, большой заморский город. Они уцелели, когда в 1913 году их гасиенду захватил Панчо Вилья [24], потому что пережидали революцию за границей, а в 1920 году президент Обрегон восстановил их право собственности, хотя и ограничил по новым законам размеры владений.
Однако они – очень важные для страны землевладельцы, и поэтому после революции постепенно размеры их владений вновь увеличились. Нынешний хозяин – с ын предыдущих; он вернулся из Парижа, поселился на гасиенде вместе с женой-француженкой и продолжает семейное дело. Кроме этого, девушка рассказала мне, что у нее трое братьев и четыре сестры. Отец ее работает деревенским кузнецом, а мать – прислуга в господском доме. Она с малолетства помогала матери и именно там, благодаря доброте хозяев, научилась говорить по-английски и по-французски. Работы на гасиенде для всех детей пеонов не хватает, поэтому девушки, достигнув определенного возраста, должны выйти замуж или отправляться в один из приграничных городов искать работу. В один прекрасный день к ним пришел падре, и родители сказали ей собрать вещи, потому что падре нашел для нее хорошую работу. Падре забрал ее с собой и привез сюда, в «Лас Приморозас». Деньги перешли из рук в руки. Конечно же, родители не знают, чем она должна заниматься в приграничном городке, а Магдалена им ни за что не скажет. Таким же образом за несколько лет священник привез сюда много деревенских девушек, которых заставляет молчать собственный стыд. Магдалена рассказала, что находится здесь всего несколько недель и боится, что хозяин выгонит ее, потому что она приносит гораздо меньше денег, чем более опытные девушки.
– О, я уверен, что у тебя все получится, – сказал я и только потом понял, как глупо это прозвучало: как будто мы обсуждали танец. – Ты ведь по-настоящему красивая.
Она задула лампу и поцеловала меня в щеку.
– Спасибо. Вы уверены, что не хотите лечь со мной?
– Нет, все отлично. Может быть, в другой раз. – Я дал ей еще пять долларов, чтобы она оставила их себе.
– Не думайте, что я не видел, как вы ускользнули с этой малышкой, – сказал Толли, когда я вернулся к нашему столику. – Черт возьми, Джайлс, вы времени даром не теряете.
– Она не шлюха, – с казал я. – О на славная девочка. Мы просто поболтали.
– Не шлюха? – Толли посмотрел недоверчиво. – Просто поболтали? Бог ты мой, неужели вы хотите сказать, старина, что не сделали свои грязные делишки? – Он от души рассмеялся. – Ну, вы еще наивнее, чем я предполагал. И пари держу, что вы ей заплатили.
– Заплатил, правда, – ответил я. – Дважды. Знаете, Толли, вы росли в богатой семье, у вас всегда было все, чего вы хотели. Вы, наверное, и не подозреваете, что некоторым приходится делать то, чего им совсем не хочется, чтобы прокормиться.
– Ну разве это не чудесно? – продолжал насмехаться Толли. – Юный мастер Джайлс спасает барышню в беде. Однако избавьте меня от поучений, прошу вас. У каждого свой крест, даже у детей из богатых семей, например у меня.
Выпив еще по паре рюмок мескаля, мы с Толли вышли из кантины и направились назад, в Дуглас. День выдался длинным, я страшно устал и как-то внезапно сильно опьянел. В холодном ночном воздухе над горами вставала луна, в ее бледном свете мескитовые деревья и пышные кусты отбрасывали на пустыню тонкие черные тени. В спину нам светили желтые огни Агуа-Преты, а впереди выли на луну койоты, и их высокие дребезжащие рулады причудливо переплетались с доносившейся из многочисленных заведений музыкальной какофонией.
Нетвердой походкой возвращался я в гостиницу со странным, головокружительным, пьянящим чувством того, что этой ночью дверка в детство навсегда захлопнулась за моей спиной и что ничто никогда уже не будет прежним.
La niña bronca