В настоящий лес попадаешь только через 20 миль от Манджиля, там, где находится русская дорожная застава Нагобер, и дорога ныряет в густые леса с частым подлеском. Здесь чувствуется, что позади остается не только Персия, но и Азия – когда мы останавливаемся для ремонта у мшистого берега, на котором только-только появляются примулы и цикламены, а дальше по дороге встречаются купы фиалок и подснежников. Деревья, за исключением нескольких вечнозеленых, еще не покрылись листвой, и беглым взглядом из автомобиля трудно их распознать, но наиболее заметны каштан и дерево, напоминающее бук, тогда как подлесок состоит в основном из самшита.
В Эмамзаде-Хашеме, примерно в 40 милях от Манджиля, горы внезапно заканчиваются, и отсюда до Энзели дорога идет по ровной местности, сначала через чередование лесов и рисовых полей, а затем, по мере приближения к Энзели, через пастбища и песчаные дюны.
Вряд ли стоило надеяться, что свирепый Кучек-хан после всех своих угроз позволит нам беспрепятственно пройти через Манджильское ущелье, и нужно было организовать конвой так, чтобы при первых признаках сопротивления по врагу был открыт огонь из всего имеющегося оружия. Наш единственный шанс – действовать быстро и решительно. Но в то же время нас ограничивало то, что мы должны были оставить первый выстрел за дженгелийцами, поскольку до тех пор, пока этот выстрел не прозвучал, ради того, чтобы прорваться, можно было блефовать. А блефовать гораздо лучше, чем сражаться, особенно когда у тебя для этого крайне мало возможностей.
Бронеавтомобиль под командованием лейтенанта Сингера прокладывал путь, капитан Хупер с пулеметом Льюиса ехал следом, а у каждого водителя имелась под рукой винтовка и сотня патронов. Чтобы машины держались все вместе, делались частые остановки.
В лесополосе мы не встретили никаких признаков сопротивления, но по мере приближения к Решту нам время от времени попадались свирепые на вид и хорошо вооруженные воины. Увешанные лентами патронташей, образующих вокруг их тел весьма эффектный жилет, с пистолетом Маузера на поясе и винтовкой в руке, эти солдаты действительно выглядели так, как если бы не собирались шутить. Но Персия – это страна, где многое делается напоказ, и никакая другая попытка добиться военного успеха иными средствами не должна предприниматься, пока этот метод не потерпит неудачу.
В Реште мы сделали остановку на полчаса, чтобы встретиться на обочине дороги с английским консулом мистером Маклареном и его русским коллегой М. Григоровичем. Первый, вместе с мистером Оукшотом из Имперского банка Персии, отважно держит британский флаг высоко поднятым при самых неблагоприятных обстоятельствах. После недавнего заявления Кучек-хана о своих чувствах к англичанам требовалось немалое мужество, чтобы продолжать жить в столице дженгелийцев. На самом деле их обоих вскоре взяли в плен, где им довелось немало пострадать от рук гилянцев, прежде чем удалось бежать.
После короткой и познавательной беседы с этими джентльменами машины снова тронулись в путь, проехав через Решт, не испугавшись свирепых взглядов очередного скопища головорезов и преодолев оставшиеся 20 миль до Энзели вовремя и без происшествий, ломая голову над тем, почему после столь яростных угроз нам позволили пройти невредимыми.
Примерно за час до захода солнца песчаные дюны оповестили нас о близости моря, и – хвала Господу! – вдали показались голубые воды Каспия, а вскоре мы оказались на окраинах поселения Казиан.
Теперь нам предстояло увидеть, как примут нас большевики и другие разновидности революционеров. Любопытство оказалось гораздо более наглядным, чем враждебность – на самом деле последних никогда не было много, за исключением большевистских чиновников (достаточно многочисленных) и небольшой доли действительно антибританских агитаторов. Вследствие этого отношение к нам будет диктоваться должностными лицами, и еще предстоит выяснить, каково будет их отношение. В это время в городе находилось около двух тысяч русских из расформированных войск, и, когда мы подъехали к зданию персидской таможни, вся эта двухтысячная толпа собралась вокруг нас, сгорая от любопытства и не выказывая ни малейшего признака враждебности.
В Персии таможней полностью управляют бельгийские чиновники, и нас очень радушно принял господин Гунин, который с женой и детьми занимает просторное здание, предоставленное начальнику таможни.
Приготовления для нашего приема заключались в следующем. Мне оказали честь жить вместе с семьей Гунин, машины следовало припарковать во дворе таможни, а водители должны были разместиться по соседству, в гараже таможни, офицеры – в довольно комфортном доме на рыбном складе примерно в миле отсюда.
Более неподходящего расположения трудно себе представить. До сих пор на каждой остановке мы все жили вместе с нашими машинами, офицеры и солдаты делили одни и те же помещения и одно и то же консервированное рагу из говядины, приготовленное нашим неутомимым и жизнерадостным поваром, рядовым Пайком из армейской квартирмейстерской службы. В таком случае, что бы ни случилось, мы могли проявить себя должным образом, но разбросанные, как теперь, по всему Казиану, в случае столкновения мы едва ли могли сделать все от нас зависящее.
Однако в этот поздний час идти куда-то в сопровождении толпы зевак-большевиков, ради другого места расположения, не стоило и думать, и я должен был принять все как данность и позаботиться об определенных мерах, чтобы в случае кризиса собрать всех вместе. Единственное, от чего мне пришлось решительно отказаться, – это от чрезвычайно любезного личного приглашения для себя, и я выбрал свой жребий – вместе с другими офицерами ночевать на рыбном складе. Жаль, что кто-то позаботился исключительно о наших удобствах – на последнем, чего мы могли желать. Все, чего мы хотели, – это безопасности и восстановления сил.
И все же я не мог показать себя настолько невежливым, чтобы отказаться от радушного приглашения для себя и офицера штаба поужинать с семьей Гунин, и оно было должным образом принято.
Машины вскоре припарковали во дворе, однако все из толпы, кому удалось протиснуться туда, тоже оказались внутри.
И как заставить их убраться?
Метод диалога оказался самым простым, поэтому мы с капитаном Сондерсом принялись разглагольствовать перед солдатами, которые очень заинтересовались нашими речами и столпились вокруг, чтобы послушать. Темы были простыми. Мы обсуждали последние военные известия, соглашались, что свобода – это прекрасно, и признавали, что все люди должны быть товарищами; во всяком случае, в британской армии офицеры и солдаты всегда считали друг друга товарищами.
Со своей стороны они задавали вопросы относительно нашей формы: означала ли штабная кокарда на фуражке капитана Сондерса (лев, держащий корону) персидского льва? А что касается войны, то когда она закончится? Для России она уже закончилась. Так, мирно беседуя, мы постепенно приблизились к двери, прошли через арку и вышли на открытое пространство, толпа следовала за нами, словно я был Гамельнским крысоловом. Затем, во время продолжения беседы, двери тихо закрылись и появился часовой.
Теперь можно было спуститься к причалам и посмотреть, какие суда подойдут нам, но нам не удалось сделать ничего, кроме как записать их названия и приблизительно оценить вместимость, так как за нами на каждом шагу следовала огромная толпа, которая прислушивалась к каждому слову и довольно сильно затрудняла наше передвижение. Поэтому первое, что нужно было сделать, – это отделаться от нее, что нам в конце концов и удалось, отправив своих людей в гараж, а самим устроившись в здании на рыбном складе. Здесь мы занялись собственным туалетом, в то время как толпа, на сей раз враждебная, собралась на открытом пространстве перед домом. Но прежде чем мы успели предпринять какие-то шаги, чтобы разобраться с этими людьми, кто-то из начальства, очевидно, сказал: «Не сейчас», и толпа постепенно рассеялась.
Продумав тайные методы оценки судоходных возможностей и проведя подготовку к изучению местной обстановки, мы собрались отправиться на наш самый что ни на есть несвоевременный ужин. В этот момент появился взъерошенный посланец с важной на вид депешей от «Революционного районного Совета Военно-революцион ного комитета Восточно-персидского (sic!) округа Кав казского фронта». Послание, которое следовало за этим грандиозным заголовком, можно было кратко сформулировать следующим образом: «Комитет желает вашего присутствия на внеочередном заседании комитета для объ яснения цели прибытия автомобилей и самой миссии». О времени не упоминалось, и очевидно, что если я сначала поужинаю, то у меня останется время все обдумать. Поэтому мы решили просто продолжить ужин и посмотреть, что будет дальше.
Ужин оказался выше всяких похвал, и мы отдавали ему должное, когда в передней послышался стук тяжелых сапог, и слуга-перс в сильном волнении поспешил сообщить, что в дом прибыл революционный комитет с требованием встречи с британским генералом. Я успокоил мою хозяйку, которая пришла в ужас от вторжения, и немедленно покинул комнату, дабы встретить гостей, которых ожидал по меньшей мере полдюжины. Войдя в гостиную, я несколько удивился, увидев там только двух представителей: товарища Челяпина, бывшего служащего пароходной конторы, а ныне председателя большевистского комитета Энзели, и смуглого матроса в форме.
Я тотчас же тепло пожал им руки и попросил сесть, после чего состоялся следующий разговор:
– Позвольте спросить, чем могу быть вам полезен?
– Мы отправили вам послание, где говорится, что вам надлежит присутствовать на заседании комитета, чтобы объяснить свое прибытие сюда и ответить на другие вопросы. Вы его не получили?
– Получил, но, поскольку в нем не было упоминания о времени, я ждал более точного приглашения.
– Мы хотим, чтобы вы отправились с нами сейчас и дали необходимые объяснения комитету, который вас ожидает.
– Комитет, как и я, должно быть, очень устал после дневной работы, и по моему мнению, если вы соберетесь завтра в одиннадцать часов утра, мы могли бы спокойно и подробно обсудить все вопросы. А пока могу вам коротко сообщить, что мы движимы только чувством дружбы к России и не имеем ни малейших намерений в создании какого-либо контрреволюционного движения.
После чего я выразил свое удивление и огорчение по поводу их отношения к нам. Я ожидал от них теплого приема и был уверен, что завтра смогу, по крайней мере, рассчитывать на их полнейшее содействие во всех делах. Мне очень хотелось объяснить, что их идеи и мои, вероятно, совпадут по всем пунктам. Я горячо поблагодарил их за то, что они потрудились навестить меня, и, выкурив по сигарете и обменявшись еще несколькими комплиментами (не совсем «обменялись», поскольку комплименты звучали в основном с моей стороны), мы еще раз пожали друг другу руки и расстались с обычной русской учтивостью.
Мне необходимо было отсрочить любую встречу с комитетом до тех пор, пока мы не выясним подробностей о местной обстановке и пока я не узнаю результаты расспросов относительно судоходства, которые теперь находились в стадии подготовки. Прежде чем вступать в какие-либо дискуссии, мне было крайне важно изучить ситуацию. При полном знании условий с их стороны и полном неведении с моей любое расхождение во мнениях обернулось бы неравной игрой.
Теперь я мог вернуться в столовую и избавить от беспокойства мадам Гунин, которая опасалась, что меня немедленно утащат, чтобы поставить к стенке. Ужин вскоре закончился, и, выкурив по отличной сигаре, мы извинились и откланялись. Ночь только начиналась, и, прежде чем предаться отдыху, следовало многое обдумать.
Первым делом поступили отчеты о перевозке. Два корабля были доступны и готовы к отплытию, но ни один из них не являлся частным – все они оказались «национализированы» и находились под полным контролем большевистского правительства. Поэтому о том, чтобы в темноте подняться на борт и бежать, не могло быть и речи. Далее – что касается размещения на борту. Обычное судно могло принять от 100 до 500 человек, но ни одно не могло взять больше десяти машин. Поэтому, если бы мы попытались улизнуть на одном пароходе, нам пришлось бы оставить позади тридцать один фургон, и одного этого факта оказалось бы достаточно, чтобы разрушить любую схему тайного отплытия.
Другие результаты разведки также не внушали особого оптимизма, и не вызывало сомнения, что мы столкнемся с проблемой, когда не сможем как двигаться вперед, так и в равной степени вернуться назад.
За нашим домом со всех сторон следили скрытые часовые, дабы пресечь или предупредить любое подозрительное движение с нашей стороны. Этих часовых выставляли каждую ночь нашего пребывания в Энзели.
Завтра мы увидим, что принесет нам новый день, и у меня имелись обоснованные надежды, что комитет поддержит наши идеи. Меня не покидала уверенность, что русские поступили бы так, будь они предоставлены самим себе, однако с эмиссарами Кучек-хана под рукой и немецкими агентами в их среде неудивительно, что их настроили на враждебное отношение к нам.
Дождь начался ночью, и мы проснулись 18 февраля, дабы лицезреть тусклое, промозглое утро с пейзажем, полностью окутанным туманом. Вскоре мы уже были на ногах и занимались разными делами. Наши передвижения по городу по-прежнему привлекали к себе некоторое внимание, и, помимо любопытной толпы, разумеется, всегда присутствовал соглядатай от комитета, следующий за нами по пятам. Поэтому прямыми расспросами трудно было многого добиться, и нам оставалось полагаться главным образом на парочку тайных агентов, которые целиком действовали в наших интересах, но чьи сообщения зачастую оказывались ошибочными или преувеличенными.
В 11 часов утра мы с капитаном Сондерсом в должное время явились в небольшое здание, где проходили заседания комитета. Радостные солдаты, полностью предаваясь наслаждению прелестями свободы, слонялись возле входа. Опьянение свободой выражалось главным образом в глуповатых улыбках вместо воинских приветствий, пренебрежении мытьем, расстегнутыми мундирами, грязными ремнями и нечищеными винтовками. Поднявшись по деревянной лестнице, мы вошли в переполненную приемную, где сборище солдат и матросов курили, разговаривали и лениво разглядывали вновь прибывших. Через некоторое время дверь внутренней комнаты отворилась, и товарищ Челяпин вышел вперед с протянутой рукой и официальным выражением лица, которое соответствовало серьезности ситуации. Мы торжественно пожали друг другу руки в знак равенства, и наш провожатый провел нас в соседнюю комнату, где мы предстали перед грозным комитетом.
Двенадцать человек, составлявших комитет, сидели за занимавшим почти всю комнату длинным столом, и перед каждым, как положено, лежали бумага, перья и чернила, дабы показать, что он смог бы писать, если его попросят. При нашем появлении общего вставания не произошло, однако каждый встал или привстал при обмене рукопожатиями, и в целом мы получили прием, показывавший общее желание соблюдать вежливость, оставаясь при этом строго формальным. Члены комитета оказались поголовно молодыми людьми, в основном солдатами и матросами в форме, а те, кто носил мундиры застегивающимися до самой шеи, оставляли воротнички нараспашку, как еще один знак недавно завоеванной свободы. На протяжении всего периода моего общения с революционерами я замечал этот отличительный признак расстегнутого воротничка: чтобы выглядеть как революционер, отрасти длинные волосы, воздержись от их расчесывания и оставь воротничок расстегнутым или, если ты в штатском и носишь отложной воротник, распахни его так же низко, как декольте дамского вечернего платья, и соответствующий облик готов.