Робин достала из сумочки парацетамол.
– Голова разболелась, – объяснила она, перехватив взгляд Страйка.
– Черт, не удивлен ни разу, – холодно бросил Страйк в сторону молодых родителей, которые спокойно перекрикивались под вопли детишек и пропустили мимо ушей этот комментарий.
Страйк хотел попросить у Робин таблетку, но, чтобы избежать суеты и расспросов, которыми был сыт по горло, смирился с необходимостью терпеть молча.
– Клиентка далеко живет? – запив обезболивающее глотком кофе, спросила Робин.
– Отсюда пять минут езды. Район называется Вудхаус-Террас.
В этот миг самая маленькая девочка из тех, что бесились поблизости, споткнулась и упала плашмя на деревянный пол. От ее рева и воплей у Робин чуть не лопнули барабанные перепонки.
– Ой, Даффи! – пронзительно взвизгнула одна из джинсовых мамаш. – Что ж ты делаешь?
Девочка разбила в кровь губы. Мать присела рядом с ней на корточки, едва не опрокинув стол Страйка и Робин, и стала попеременно ругать и утешать дочку; вся малышня сгрудилась вокруг и с жадностью наблюдала за происходящим. В то утро, когда Страйк повалился на палубу, так же вели себя пассажиры парома.
– У него протез, – во всеуслышанье объявил паромщик – отчасти с той целью, подумал Страйк, чтобы снять с себя вину за недосмотр; это объявление ничуть не уменьшило ни крайней неловкости Страйка, ни любопытства зевак-пассажиров.
– Уходим? – спросила Робин, уже встав со стула.
– Чем скорей, тем лучше. – Поднявшись из-за стола и взяв с пола рюкзак, Страйк поморщился. – Шантрапа чертова, – пробормотал он, хромая вслед за Робин в сторону солнечного света.
6
Эдмунд Спенсер. Королева фей. Перевод В. МикушевичаИ я продолжу путь, за вас радетель,Повсюду вас, красавица, храня.Не пожалеет вас лишь сердце из кремня.
Район Вудхаус-Террас располагался на холме с панорамным видом на залив. На многих домах были надстроены мансарды, но жилище Анны и Ким, как было видно уже с улицы, подверглось наиболее радикальной перепланировке, даже кровлю заменила какая-то квадратная стеклянная коробка.
– Чем занимается Анна? – спросила Робин, когда они поднимались по лестнице к густо-синей входной двери.
– Понятия не имею, – ответил Страйк. – Знаю только, что супруга ее – психолог. И насколько я понимаю, не приветствует идею расследования.
Он нажал на кнопку звонка. До их слуха донеслись шаги – вроде бы по голому деревянному полу, – и дверь открыла, поблескивая очками, доктор Салливен, рослая блондинка, босая, в джинсах и рубашке. Переводя взгляд со Страйка на Робин, она всем своим видом выражала удивление.
– Мой деловой партнер Робин Эллакотт, – отчеканил Страйк.
– Так-так, – недовольно бросила Ким. – Но вы же понимаете, эта встреча намечалась как сугубо предварительная.
– Робин очень кстати оказалась на побережье по совершенно другому делу, так что…
– Я охотно подожду в машине, – из вежливости сказала Робин, – если Анне удобнее будет побеседовать с Кормораном наедине.
– Ну… посмотрим, как настроена Анна.
Отступив назад, чтобы впустить посетителей, Ким распорядилась:
– Вверх по лестнице, в гостиную.
В доме явно был сделан капитальный ремонт, причем на самом высоком уровне. В отделке интерьеров преобладали беленая древесина и стекло. Спальню, как успела заметить Робин через открытую дверь, разместили на первом этаже, возле комнаты, напоминавшей кабинет. Наверху, под стеклянным колпаком, заметным с улицы, располагалось открытое пространство, которое совмещало в себе кухню, столовую и гостиную с великолепным видом на море.
Возле сверкающей дорогой кофемашины стояла Анна, одетая в мешковатый синий комбинезон из натуральной ткани и белые парусиновые туфли (по мнению Робин – стильные, по мнению Страйка – отстойные). Стянутые на затылке волосы подчеркивали изящную форму головы.
– Ой, здравствуйте. – При их появлении она вздрогнула. – Кофемашина шумит – я даже звонка не слышала.
– Анни, – начала Ким, входя следом за Страйком и Робин, – это Робин Эллакотт, ее привел Камерон в качестве своего… мм… партнера. Но она готова уйти, если ты предпочитаешь беседу…
– Корморан, – поправила ее Анна. – Ваше имя, наверное, часто коверкают? – обратилась она к Страйку.
– Чаще, чем хотелось бы, – ответил он с улыбкой. – Имя на самом деле совершенно нелепое.
Анна рассмеялась.
– Останьтесь, я не возражаю, – обратилась она к Робин, делая шаг вперед для рукопожатия; Робин притворилась, будто не заметила, каким взглядом Анна окинула длинный, до локтя, шрам у нее на руке.
– Присаживайтесь, прошу вас. – Ким жестом указала Страйку и Робин на встроенный полукруглый диван у низкого столика из оргстекла.
– Кофе? – предложила Анна, и визитеры согласились.
Бесшумно ступая по пятнам солнечного света, в комнату прокралась крупная трехцветная кошка породы рэгдолл с ясными голубыми глазами, совсем как у Джоан на другом берегу залива. После беззастенчивого осмотра чужаков она легко вспрыгнула на диван и устроилась на коленях у Страйка.
– Ирония судьбы, – сказала Ким, ставя на стол поднос с чашками и печеньем. – Кэгни безоговорочно предпочитает мужчин.
Из вежливости Страйк и Робин посмеялись. Анна принесла кофейник, и хозяйки дома уселись бок о бок, лицом к Страйку и Робин, которых нещадно слепило солнце; хорошо еще, что Анна догадалась взять пульт и опустить кремовые жалюзи.
– Чудесный дом, – сказала Робин, оглядываясь по сторонам.
– Спасибо, – отозвалась Ким. И добавила, погладив Анну по коленке: – Это ее заслуга. Она архитектор.
Анна прочистила горло.
– Хочу извиниться, – начала она, в упор глядя на Страйка своими необычными серебристо-серыми глазами, – за свое вчерашнее поведение. Я выпила больше, чем следовало. Вы наверняка решили, что я не в себе.
– С такими мыслями, – ответил Страйк, – я бы сейчас здесь не сидел. – И погладил громко урчащую кошку.
– Мое обращение к экстрасенсу наверняка создало у вас ложное… Поверьте, Ким уже отругала меня за глупость.
– Я не говорила, что ты глупая, Анни, – спокойно заметила Ким. – Я говорила, что ты внушаемая. Это не одно и то же.
– Разрешите узнать: что конкретно сказал вам экстрасенс? – спросил Страйк.
– А это существенно? – насторожилась Ким и, как отметила Робин, с подозрением уставилась на Страйка.
– Для расследования – нет, – сказал Страйк, – но поскольку Анна обратилась ко мне именно под влиянием его… ее?… слов…
– Это была женщина, – сказала Анна, – и, по сути, она не сообщила мне ничего полезного… я же не…
С нервным смешком она покачала головой и начала заново:
– Поступок дурацкий, не спорю. Мне… у меня сейчас трудное время… Я уволилась из фирмы, мне вот-вот стукнет сорок, и… понимаете, Ким была в командировке, а мне… мне, наверно, понадобилось…
Она взмахнула руками, словно отгоняя эти мысли, а потом продолжила:
– Женщина совершенно заурядного вида, проживает в Чизике. Весь дом заставлен ангелочками… керамическими, стеклянными, а один, вышитый на бархате, висит над камином. Ким… – с нажимом произнесла Анна, и Робин покосилась на женщину-психолога, сидящую с бесстрастным видом, – Ким считает, что она… та ясновидящая… заранее разузнала, кем была моя мать… нашла все данные в интернете. Я ведь назвалась своим именем. А приехав к ней, только сообщила, что моя мать давно умерла… хотя, конечно… – Анна вновь нервно всплеснула тонкими руками, – никаких доказательств смерти матери у меня нет… это еще не… но, как бы то ни было, я сказала ясновидящей, что моя мать умерла, а как это случилось, мне до сих пор толком не известно. Тогда эта женщина вошла… по-моему, говорится так: «вошла в транс», – смущенно продолжала Анна, – и сказала, что в свое время кое-кто счел нужным меня оградить для моего же блага, но теперь близок момент истины и мне скоро будет знамение. А еще она говорила: «Твоя мать очень тобой гордится», «Она всегда тебя охраняет» и так далее… видимо, это шаблонные фразы, а под конец добавила: «Покоится она в священном месте».
– Покоится она в священном месте? – переспросил Страйк.
– Именно так. Наверное, хотела меня утешить, но я даже в церковь не хожу. Святость – или приземленность – места упокоения моей матери… если, конечно, она похоронена… это сейчас не главная проблема.
– Не возражаете, если я буду делать кое-какие заметки? – спросил Страйк.
Он достал ручку и блокнот; кошка Кэгни, видимо, решила, что ей предлагают новую забаву, и, пока Страйк записывал дату, пыталась ухватить когтями ручку.
– Иди сюда, глупое животное. – Ким, встав со своего места, взяла кошку на руки, чтобы опустить на теплый деревянный пол.
– Теперь давайте по порядку, – сказал Страйк. – Когда пропала ваша мать, вы, очевидно, были еще младенцем.
– Чуть больше года, – ответила Анна, – так что я совсем ее не помню. В моем детстве фотографий матери в доме не было. Долгое время я вообще понятия не имела, что с ней произошло… Естественно, интернет появился позже… короче, после замужества она сохранила девичью фамилию. А я росла под фамилией отца и звалась Анной Фиппс. Доведись мне лет в одиннадцать услышать имя Марго Бамборо, у меня бы даже мысли не возникло, что она имеет ко мне хоть какое-то отношение. В раннем детстве я считала своей мамой Синтию, которая меня вынянчила. Она приходится троюродной сестрой моему отцу, хотя намного его младше, – объяснила Анна, – но тоже носит фамилию Фиппс, и я считала, что мы – образцовая семья. Ну то есть… ничто не вызывало сомнений. Помнится, у меня, когда я пошла в школу, возник только один вопрос: почему я зову Синтию не мамой, а Син. Но когда они с отцом решили пожениться, мне было сказано, что при желании я теперь могу говорить ей «мама», и я еще подумала: ага, понятно, раньше мне из-за того приходилось обращаться к ней по имени, что они не были женаты. Дети многое додумывают сами, правда? У них своя, особая логика.
Когда мне было лет семь-восемь, моя одноклассница сказала: «Она тебе не мать. Твоя родная мать исчезла». Для меня это прозвучало какой-то дикостью. Ни у папы, ни у Синтии я допытываться не стала. А просто запрятала это известие подальше, но для себя решила – вероятно, на подсознательном уровне, – что получила объяснение некоторым странностям, которые были заметны мне и раньше, но оставались без ответов.
Только в одиннадцать лет я разложила все по полочкам. К этому времени чего я только не наслушалась в школе. Например: «Твоя родная мама сбежала». А потом один мальчик, самый зловредный, выдал: «Твою мать убили: ей голову отрезали».
Прибежала я домой, передала эти слова отцу. Хотела, чтобы он посмеялся, чтобы сказал «какая чушь», «вот ведь негодяй какой»… но отец побелел как полотно.
В тот же вечер они с Синтией попросили меня спуститься из спальни в гостиную, усадили перед собой и открыли мне правду. И все мои домыслы рухнули, – негромко сказала Анна. – Мыслимо ли представить, что такие ужасы могут коснуться твоих родных? Я обожала Син. И если честно, была к ней ближе, чем к отцу. А тут я узнаю, что она мне вовсе не мать, что они оба мне лгали, а попросту говоря, дурили мне голову своими недомолвками.
Теперь оказалось, что моя мать как-то вечером вышла из амбулатории и исчезла без следа. Последней, кто ее видел, была девушка из регистратуры. По ее словам, доктор направлялась в паб, что на той же улице, в пяти минутах. Там у нее была назначена встреча с близкой подругой. На встречу моя мать так и не пришла, а ее подруга, Уна Кеннеди, прождав час, решила, что моя мать перепутала день. Она позвонила нам домой. Матери дома не оказалось. Отец стал названивать в регистратуру, но амбулатория уже не работала. На улице стемнело. Мать все не возвращалась, и отец заявил в полицию.
Следствие растянулось на долгие месяцы. И никаких результатов. Ни зацепок, ни улик… по крайней мере, так мне сказали, но с тех пор я нашла много материалов, где говорится совсем другое.
Я спрашивала и у папы, и у Син, где живут родители матери. Мне отвечали, что их уже нет в живых. Это соответствовало истине. Мой дед скончался от сердечного приступа через пару лет после ее исчезновения, а бабушка пережила его на один год и умерла от инсульта. Моя мать была единственным ребенком; других родственников, с кем я могла бы о ней поговорить, не осталось.
Помню, я попросила дать мне какие-нибудь ее фотографии. Отец сказал, что у него не сохранилось ни одной, а Син через пару недель где-то раскопала несколько снимков. При этом она умоляла меня не проболтаться отцу и хорошенько их спрятать. Так я и сделала; у меня был детский дорожный чемоданчик в виде кролика, и материнские фотографии хранились в нем много лет.
– Отец с мачехой не высказывали каких-нибудь предположений – что же все-таки могло случиться с вашей матерью? – спросил Страйк.
– Вы имеете в виду причастность Денниса Крида? – уточнила Анна. – Отдельные намеки проскальзывали, но в подробности меня никто не посвящал. Сказали только, что мать, видимо, лишил жизни… какой-то злодей. Им пришлось об этом заговорить после выходки того мальчишки.
До чего же мучительно было думать, что ее убил Крид… это имя открыли мне одноклассники – каждый рвался показать свою осведомленность. У меня начались ночные кошмары, в которых мать являлась мне без головы. Порой она будто наяву по ночам входила ко мне в спальню. Иногда в своих снах я раскапывала ее голову в ящике для игрушек.
На Синтию с папой я всерьез разозлилась, – продолжала Анна, заламывая пальцы. – Разозлилась, естественно, за их скрытность, но потом задумалась: а не скрывают ли они что-нибудь еще? Не причастны ли к ее исчезновению? А может, сами же и отправили ее на тот свет, чтобы не мешала их счастью? Меня как подменили, я начала прогуливать школу… однажды в выходной день сбежала, и домой меня вернули с полицией. Отец пришел в ярость. Конечно, задним числом его можно понять: после того, что случилось с матерью… мое исчезновение, пусть даже на считаные часы… Если честно, я превратила их жизнь в кромешный ад, – смущенно призналась Анна. – Но надо отдать должное Син: она была на моей стороне. И ни разу не отступилась. К тому времени у них с отцом уже родились свои дети – мои младшие брат и сестра. Син организовала семейную терапию, на каникулах придумывала разные способы нас сблизить, причем по собственной инициативе – отец всячески уклонялся от этих затей. Любые разговоры о матери вызывали у него вспышки гнева и злобы. Помню, как он разорался: неужели до меня не доходит, сколько ему пришлось пережить, и каково ему теперь, когда все кому не лень смакуют подробности, и какие чувства, с моей точки зрения, испытывает он… Когда мне исполнилось пятнадцать, я решила отыскать Уну – подругу, с которой мать договорилась встретиться в тот самый вечер… Кстати, они обе когда-то работали в нарядах плейбоевских зайчиков, – сообщила Анна с едва заметной улыбкой, – но в ту пору я еще этого не знала. Мне удалось найти координаты Уны в Вулвергемптоне, и она растрогалась, услышав в телефонной трубке мой голос. Мы с ней стали перезваниваться, причем к обоюдной радости. Я смогла узнать многое из того, что меня интересовало: какие мать любила шутки, какие предпочитала духи… оказалось – «Рив Гош»… и на другой день я взяла деньги, подаренные мне на день рождения, побежала в магазин и просадила всю сумму на флакон этих духов… и как она обожала шоколад, и как фанатела от Джони Митчелл. В воспоминаниях Уны мать представала более живой, чем на фотографиях или в рассказах папы и Синтии.
Но отец прознал о моих контактах с Уной – и как с цепи сорвался. Вытребовал у меня ее номер телефона, позвонил и наговорил, что она сеет в нашей семье вражду, а я и так не в себе, что состою под наблюдением психиатра и мне противопоказано любое «возбуждение». Кстати, пользоваться духами «Рив Гош» он мне запретил – ему, видите ли, делалось дурно от этого запаха.