– Значит, есть из-за чего волноваться?
Карвер взял телефон, который непрерывно вибрировал, и снова принялся просматривать сообщения. Давал понять, что я свое дело сделал.
– Я обещал отблагодарить, так что называй цену. Кстати, коньяк для тебя.
– Ну, тогда… – Я взял бутылку, осмотрел ее и щедро наполнил бокалы. – Десять?
– Закатай губу, дружок. Вторая попытка.
Я сделал глоток. По телу разлилось теплое сияние.
– Семь.
– Пять. – Карвер улыбнулся. – Зажиму скажи.
– Кажется, я ему не понравился.
– Ему никто не нравится. Тебе это что, мешает?
– Нет, если он не будет усложнять мне жизнь.
– Не будет, – заверил меня Карвер, просматривая сообщения. – Он в курсе.
Когда он допечатал очередной ответ, я спросил:
– И что дальше?
– Тебе лучше не знать, – поморщился Карвер.
Судя по всему, уклончивое замечание должно было подтолкнуть меня к попытке срубить еще денег за какие-нибудь новые сведения.
Мой ход.
– У меня есть еще кое-что.
– Например?
– Подробности о деятельности секретной группы. Эта информация потянет больше чем на пять кусков.
– Выкладывай.
– Знаешь, почему группа работает в Главном управлении?
Карвер пожал плечами.
– Чтобы иметь доступ к материалам дел, – сказал я.
– Сейчас ничего не хранят в бумажном виде.
– Они же не просто так сидят в управлении. И конкретно в этом кабинете, куда больше никого не пускают. Они не пользуются полицейскими базами данных или сетевыми дисками. Иначе их работу давно бы заметили.
– Ну и что?
– Скорее всего, все материалы на тебя, на меня и на твоего человека хранятся в этом кабинете. Возможно, на отдельном жестком диске.
Карвер отложил телефон и внимательно слушал.
– Информацию на диске надо стереть.
– И как это сделать?
– Прежде чем прийти к тебе, я две недели наблюдал за зданием. Райт, Редгрейв и Тиллман не приходят по понедельникам. Твой человек дежурил на прошлой неделе. Он их видел?
Подумав, Карвер ответил:
– В понедельник – нет.
– Твоему человеку нужно проникнуть в эту комнату.
– Что, вот так просто?
– Они прячутся у всех на виду. Нам известно, где именно. Известно, когда там никого не бывает. И никакой охраны, только замок на двери. Сигнализацию не поставили, чтобы не привлекать лишнего внимания. Хотя и без того никому нет дела до какой-то комиссии по утверждению Памятника. Вдобавок кабинет на шестом этаже.
Карвер явно заинтересовался.
– Твой человек мог бы наведаться туда в понедельник, – предложил я.
– Хм.
– Может, у него с ходу получится. А если нет, попробует через неделю.
Карвер посмотрел на меня:
– Возможно, это и стоит больше пяти.
Мы еще немного поболтали, допили налитый коньяк.
Карвер говорил уклончиво, но в целом оживленно. Он выпроводил меня из кухни, заставив прихватить остатки коньяка. Внезапно ко мне потянулись люди. Подковылял Зажим, весь в поту, странно напряженный, что-то буркнул и вручил пакет. Я кивнул, и Зажим прошаркал обратно в толпу. В пакете были деньги. Пять аккуратных пачек из пятидесятифунтовых банкнот. Я не без труда распихал деньги по внутренним карманам куртки.
Изабель нигде не было. Может быть, она и Сара Джейн не ладят между собой? Изабель расстроилась, увидев меня с Сарой Джейн. А еще меня настораживало безразличие суперинтенданта. «Не увлекайся Изабель Росситер». Ее отец озаботился отсутствием дочери только через месяц. Нельзя допустить, чтобы она исчезла.
– Празднуешь? – Кэтрин кивнула на бутылку.
– Каждый день. – Я отдал ей коньяк.
Кэтрин улыбнулась. Я уже забыл, как улыбаются по-настоящему. Улыбка осветила ее глаза, однако в этом доме настоящему не было места. Да и в наших отношениях тоже. Кэтрин сделала глоток, поморщилась и вернула коньяк мне.
– Шикуешь. Разбогател, что ли?
Я подумал про деньги в карманах.
– А как еще развлекаться бедному человеку?
Она снова улыбнулась:
– Мало ли…
– Могу к тебе поприставать.
– И как бы случайно пролить мою выпивку.
– Ох, прости еще раз.
– Да ладно. Зато я от Нила отделалась.
– А кто такой Нил?
– Бармен в «Рубике». Он считает меня своей собственностью. Цепляется ко всем девчонкам.
– Как это?
– Ну, липнет.
– А, такой небритый тип?
– Ага, вроде как всю ночь не спал, преступников ловил.
Я рассмеялся.
Нил.
Значит, Глен Смитсон, мерзавец, избежавший правосудия, назвался другим именем. Полезная информация.
– Обычно мужчины с нами не заговаривают, – пояснила Кэтрин. – Боятся.
– Рад это слышать.
– Правда? А признавайся, зачем ты мою выпивку пролил?
– Хотел познакомиться.
– Со мной? Не с Зейном?
– Сначала с тобой, – ответил я и понял, что говорю правду.
Она положила ладонь мне на грудь и заглянула в глаза.
– Что ж, попробуй ко мне поприставать, – с вызовом бросила она.
– Всегда готов.
Мы выпили еще. Потусили с толпой. Сами не заметили, как снова очутились наверху. Я целовал ее, и мне чудилось, что все вот-вот изменится. Моя душа, мое тело. Моя жизнь. Мы отстранились друг от друга. Я так и остался собой. Прежним. Это было терпимо. Ведь Кэтрин была со мной. Увидев, как я на нее смотрю, Кэтрин засмеялась и шутливо стукнула меня в грудь. Мы снова начали целоваться.
Ушел я примерно через час. Закрывая входную дверь, вляпался во что-то влажное. Пальцы были перемазаны чем-то черно-белым, как птичий помет. Неделей раньше такое же пятно красовалось на крыльце. Птиц поблизости не было. Я понюхал пальцы. Пахло краской. Я сорвал лист с дерева у дороги и вытер руку.
В Северный квартал я вернулся за полночь. Все вокруг приобрело приятную размытость. Я выпил воды, принял две таблетки обезболивающего и собрался поспать. На телефоне высветилось сообщение. С незнакомого номера. Всего два слова: «ЗЕЙН ЗНАЕТ».
18
Утром я встал рано. Стоя под душем, увидел засохшие потеки черной и белой краски на ладони. Вспомнил о птичьем помете на крыльце Карвера неделю назад. Потом об исчезновении Джоанны Гринлоу.
«Ее крыльцо было заляпано краской – черной и белой».
Я взял телефон. Надо было поговорить со знающим человеком. Из моих знакомцев в этом хорошо разбирался только один. Я со вздохом набрал номер Сатти. После ареста женщины в чадре мы с Сатти больше не виделись. Как и все остальные, он считал, что меня поймали на хищении наркотиков из хранилища для улик и отстранили от службы. Если он по-прежнему дежурил по ночам, то сейчас, наверное, отсыпался.
– Алло, – хрипло буркнул он в трубку.
– Сатти.
– Угу.
– Это Уэйтс.
– Уэйтс? – С него тут же слетел сон. – Какого хрена?
– Мне нужна помощь…
– Фиг тебе, а не помощь. Совсем обнаглел!
– Да-да, знаю.
– Мне с тобой даже разговаривать нельзя. Если дело дойдет до суда, я дам показания против тебя. С радостью.
– Слушай, я бы не стал звонить, но дело очень срочное…
– У меня денег ни фига нет и времени тоже, так что…
– Это не про деньги. Про метки преступных группировок.
Он ничего не сказал, но явно заинтересовался.
– Ты единственный, кто знает про них все.
– А зачем тебе?
– Частная работенка. В охране.
– За нее платят?
– Сотню фунтов в час.
Он презрительно фыркнул.
– Хорошо, двести. Больше дать не могу.
Он сглотнул, раздумывая.
– Где?
– В городе? В «Темпле»?
Бар «Темпл», перестроенный из подземного общественного туалета, принадлежал бывшему солисту популярной местной группы. Бар был нарочито запущенным, с приемлемыми ценами. Любимый бар Сатти.
– Бабло не забудь, – сказал Сатти и повесил трубку.
19
Я спустился в «Темпл». Глаза привыкали к темноте. Места в баре было мало, но зато в нем стоял лучший в городе музыкальный автомат. Сегодня он играл «Exile on Main Street»[12]. Сатти с пинтой «Гиннеса» сидел за барной стойкой. Увидев меня, он опустошил стакан и грохнул им по столешнице.
– Еще два пива, – велел он барменше. – Он платит.
Я сел, заплатил за пиво и отпил глоток.
– Привет.
– Гони бабло, – сказал Сатти, почесываясь.
Я отдал ему деньги. Четыре пятидесятифунтовые банкноты из пяти штук, полученных от Карвера.
Сатти пересчитал их дважды.
– Ну, выкладывай, что там у тебя…
– Джоанна Гринлоу, – сказал я.
– И как это связано с частной охраной?
– Да так, для общего развития. В полицейских рапортах говорится, что крыльцо ее дома было чем-то заляпано.
– Краской, черной и белой. – Он фыркнул. – Старая метка бернсайдеров.
– Значит…
– Мало ли кто пометил крыльцо! Сначала это сочли зацепкой, но по одному пятну краски дело не распутаешь.
– Что ты знаешь о бернсайдерах?
– Да все. – Он пожал плечами. – В районе Бернсайд были заводы. Пару миль на север от города, вдоль реки Эруэлл. – Он отпил пива и продолжил уже значительно добродушнее: – Промзона примыкала к реке, так что товары отправляли и доставляли по воде. Все закрылось в восьмидесятых, когда производство переместили за границу. А весь район превратился в помойку.
– Я там никогда не был.
– Ничего не потерял. Заброшенные склады. Наркоманы, шлюхи, бомжи.
– А сами бернсайдеры?
– Их мало осталось. В основном толкают чернягу.
– Чернягу?
– Угу. Гонят ее из фентанила. Действует в сотни раз сильнее морфина. Дешевое производство, доступная цена. – Он усмехнулся. – Зубодробительные приходы, но сильный риск заражения. Ампутации. И так далее.
– А краска…
– Больше не в ходу. Это так, метили территорию при разборках. А теперь никакой территории у них нет.
– Почему?
Он смерил меня взглядом:
– А тебе зачем?
– Человек, на которого я работаю, уже несколько раз видел на крыльце пятна краски. Вот я и вспомнил… – Помолчав, я продолжил: – Решил стрясти с него деньжат и тебе отдать. В качестве извинения…
Он фыркнул.
– У него на крыльце скорее дорожники «зебру» нарисуют, чем бернсайдеры метку оставят. С ними покончено. Их лавочку прикрыли и, похоже, навсегда.
– И кто же с ними так?
– Зейн Карвер. Начал играть по-крупному лет десять назад. До большой крови не дошло, но даже наркоманам стало понятно, кто здесь главный. «Восьмерка» чище черняги и по цене нормальная. К тому же за долги Карвер никого не режет. Он вроде как облагородил сбыт наркоты. Бернсайдеры – вчерашний день. И метка их тоже.
Я глотнул пива, обдумал услышанное. То, что метка устарела, не отменяло ее значения. Возможно, ее использовали, чтобы напомнить о былой славе? Однако на разборки между бандами это не похоже. Не было ни угроз, ни насилия. Это что-то личное. Связанное с исчезновением Джоанны Гринлоу.
– Ну и заодно, раз уж мы тут беседуем… – Сатти выудил из кармана конверт. – Доставили в участок, на твое имя. Пришлось вскрыть, сам понимаешь.
Я взял конверт. Достал из него листок бумаги. Он был слегка помят – письмо разворачивали, читали и передавали из рук в руки. Я посмотрел на подпись. Попытался скрыть удивление. Потом сложил письмо и убрал конверт в карман.
– Нестыковочка какая-то, – фыркнул Сатти и улыбнулся. – Ты ж рассказывал, что рос в детдоме.
– Имя Шелдон Уайт тебе что-нибудь говорит? – спросил я, меняя тему.
Он снова пристально посмотрел на меня:
– Ну да. Только… он ведь сидит.
– Недавно вышел.
– Да ну? – Сатти задумался. – Тогда забудь, что я говорил. Возможно, с бернсайдерами все не так просто.
20
Я пришел домой. Повесил куртку. Письмо так и осталось в кармане.
Первым моим проколом было прошлое. То, кем я был и где родился. Мне нравилось взрослеть, потому что детство с каждой секундой отдалялось. Вроде бы. Позже, когда меня заграбастал Паррс, я уяснил, что от прошлого никуда не деться. Оно – предыстория дурацкой шутки, которая становится ясна лишь в третьем акте.
Матери мы были не нужны.
Это я всегда скрывал, хотя, наверное, и не следовало. А со временем напрочь забыл. Сейчас я почти не помню детства. Некоторые способны с дотошностью следователя описать свои юные годы. Некоторые рассказывают забавные случаи о детских проказах. Для меня детство осталось в какой-то прошлой жизни. Чем дальше, тем лучше. О забытых подробностях жалеешь не только ты сам, но и другие. Больно видеть, как с лица приятеля сползает улыбка, потому что ты забыл какое-то совместное приключение.
Я начал забывать младшую сестру.
Перед глазами отчетливо встает ее образ, но я уже не уверен в том, насколько он точен. Я помню ее пухлощекой, чумазой малышкой. По вечно замаранному платью и сползшим гольфам можно было судить о ее характере. Неугомонная искательница приключений, смело глядящая на мир широко распахнутыми глазами. Очень спокойная для своего возраста. Этакий маленький мыслитель. У нее всегда был горячий лобик. Я грел об него ладони, а она, не поднимая головы, продолжала увлеченно собирать или разбирать какую-нибудь игрушку. Помню ее кудряшки, сосредоточенную гримаску.
Еще помню, как она вздрагивала, когда по детдому начинали сновать взрослые. Иногда мне это вспоминается, и я натыкаюсь на двери. Замираю посередине дороги. Или стою под душем, ни о чем не думая, а потом вдруг уже сижу, закрыв лицо руками. Я не мог смотреть на письмо. Мой первый прокол. Мое прошлое. То, кем я был и где родился.
21
Я позвонил суперинтенданту Паррсу:
– Сработало.
– Понедельник?
– Комната шестьсот двадцать один. Скорее всего, нужный нам субъект разведает обстановку на этой неделе и, если все будет чисто, наведается туда в следующий понедельник.
– Прослежу. Отлично, сынок. Есть еще о чем доложить?
Я вспомнил холодное пренебрежение Сары Джейн. Обиду Изабель. Ее исчезновение с вечеринки. Кровавый оскал Зажима и искреннюю улыбку Кэтрин. «Я думал, что все вот-вот изменится». Вспомнил разговор с Сатти. Краску. Деньги. Пять штук наличными. У меня никогда столько не было. Я отнес деньги в камеру хранения, к вещам из прежней жизни. Пусть там лежат, пока я исполняю задание. Сообщение с незнакомого номера. «Зейн знает».
– Нет, больше ничего, – ответил я.
II
Сущность[13]
1
Суббота. Кабинку туалета заливал ультрафиолетовый свет. Так устроено освещение во всех центральных клубах, чтобы наркоманы не видели вены на руках. «Рубик» не был исключением. Иногда торчки еще на улице наносят на кожу крестик шариковой ручкой, идут в туалет и втыкают иглу в помеченное место. Потом сидят с остекленелым взглядом, а крестики в сгибе локтя напоминают кроваво-красные поцелуйчики на поздравительной открытке.
Я запер дверцу и встал на унитаз. Принесенной с собой отверткой аккуратно скрутил болты с плафона и снял его с потолка. Я несколько недель наблюдал за барменом. В баре была целая команда уборщиц, но Смитсон всегда надолго застревал в туалете. Я просунул руку в отверстие на потолке и пошарил там.
Пакеты.
В первом был кокаин. Еще в одном – три вида таблеток, а в полиэтиленовом пакетике со струнной застежкой – крохотные, готовые к употреблению дозы «восьмерки». Я вернул почти все наркотики на место, прикрутил плафон и слез с унитаза.
Потом выложил кокаиновую дорожку на тыльной стороне ладони. Рука задрожала до кончиков пальцев. Я зажмурился, глубоко вдохнул носом и напряженно замер, пытаясь вернуть контроль над телом. Потом открыл глаза и уставился на граффити над бачком: «Забудь эту ночь»[14].
С минуту я рассматривал надпись, потом аккуратно ссыпал кокаин в пакетик.
Я спустил воду, отпер дверцу кабинки и вышел из туалета.
Бар просыпался. Унылые часы сменились счастливыми. К дневным посетителям прибавились те, кто шел с работы, встречался с друзьями. Кэтрин делала заказ в баре – как обычно, водку безо льда. Каштановые волосы рассыпались по плечам. Сердца всех мужчин в баре забились чаще.
С ней была Изабель Росситер.
Я впервые видел их вместе. Может, Кэтрин – та самая подруга, которая привела Изабель во Франшизу? Хотелось думать, что нет. Внезапно я сообразил, что из-за меня Кэтрин наверняка попадет в тюрьму. Я отодвинул бокал с пивом, чтобы не видеть в нем собственное отражение. Изабель, теребя шарф на шее, робко флиртовала с амбалистым барменом. Мне тут же вспомнился газетный заголовок:
СМИТСОН ОПРАВДАН.
Бармен что-то сказал. Кэтрин посмотрела на него. Они оживленно заспорили. Кэтрин заслонила собой Изабель и произнесла: