В произведениях Паскаля Киньяра каждая сцена и каждое слово занимают только им предназначенное место. Лаконизм и точность делают повествование удивительно глубоким и ярким. Здесь нет подробных описаний, которые наводят на мысль, что автор пытается уложиться в лимит слов. Нет витиеватости, хождений вокруг да около и непрестанных повторов. Вместо громады слов перед нами – виртуозное воплощение писательской идеи, для которой найдена идеальная форма, отчего повествование течет непринужденно, как лучшие импровизации. Такова музыка Паскаля Киньяра.
4
Я сижу в «Корнерхаусе» на втором этаже. Людей еще не так много, и мне повезло-таки найти себе столик у окна в самом дальнем углу. Люди едят, пьют, болтают, а за соседним столиком сидят две девушки-испанки в одинаковой одежде, с ноутбуками.
Почти семь вечера. Путь на работу утром занимает мало времени, или так просто кажется, потому что я спешу. Но вечером возвращение длится слишком долго. По правде, оно длится немногим больше, чем утренний путь, – примерно на двадцать минут дольше, – но каким-то образом я отдаю себе отчет в этой разнице.
И вот я сижу здесь, пишу всё это, а чай в изящном стакане еще довольно горячий, но он остынет, пока я закончу писать.
Что же я хотела сказать? Я пришла сюда с намерением продолжить рассуждения о самоопределении и категоризации. Я провела весьма плодотворно полчаса в поезде, заполняя словами разлинованные страницы репортерского блокнота. Генри Миллер и многие писатели иже с ним назвали бы это «диктовкой». Это такое чудесное состояние вещей, когда ощущаешь себя инструментом в чьих-то руках, и этот некто откуда-то издалека шепчет в мундштук слова, и они летят со скоростью света приземлиться у тебя в голове, чтобы быть услышанными и открытыми.
Мне не нравится одиночество. Я не желаю одиночества. Но чаще, нежели наоборот, я хочу быть одна, чтобы запечатлеть моменты, подобные этому. Когда этот момент закончится, я, возможно, почувствую опустошение, не будучи ни в чем уверена: ни в будущем, ни в прошлом, ни в настоящем. Но как иначе я должна ощущать себя, когда в поезде я неожиданно и ясно осознала, что не принадлежу ничему другому, кроме как этой огромной массе людских тел, именуемой человечеством, – и если я была счастлива это осознать?
Это не означает, что мне не нужны дружба или союз. Это просто значит, что я хочу дружить или вступать в союз как человек. Я хочу дружить или вступать в союз по сути, а не по категории. А наша единственная суть глубоко, до боли, непреложно человечна. Это не наши религиозные или политические взгляды, национальность, пол, сексуальность или социальная группа. Это то, что остается после того, как сорваны все эти «айдентити»: фигура человека, вечно неуверенная, вечно ищущая принятия, отчего она и пытается найти себе определение, порой просто идеи ради. Право, ведь мы не привыкли и не можем позволить себе ходить без одежды, а что такое любая из категорий, как не еще один костюм, который нам требуется носить?
Примечания
1
Здесь и далее цитаты приводятся по изданию: Джованни Джакомо Казанова. Мемуары. СПб.: Азбука Классика, 2006
2
Имеется в виду песня «Revolution» группы The Beatles
3
Моруа, Андре. Прометей, или Жизнь Бальзака. М.: Радуга, 1983. С. 158