Моя душа загорелась.
Зажглась.
Я уснул за чтением. Проснулся с книгой в руке. Сделал кофе закурил продолжал читать. Голова заполнилась Парижем, женщинами, одиночеством, душевными ранами и голодом и радостью и яростью, сорвавшейся с нарезки жизнью, такой далекой от всего, чем нам полагалось быть, и близкой ко всему, чего нам хочется. Генри говорил:
«Я решаю ни на что не надеяться, ничего не ждать».
Генри говорил:
«От моей юношеской меланхолии не осталось и следа. Мне глубоко наплевать и на мое прошлое, и на мое будущее».
Генри говорил:
«Делай что хочешь, но пусть сделанное приносит радость. Делай что хочешь, но пусть сделанное вызывает экстаз».
Генри говорил:
«Уже сотни лет мир, наш мир, умирает. И никто за эти сотни лет не додумался засунуть бомбу ему в задницу и поджечь фитиль».
Генри говорил:
«Когда в Париж приходит весна, даже самый жалкий из его обитателей должен чувствовать, что он живет в раю».
Когда звонил телефон, я не брал трубку. Когда мне надо было отлить, я читал по пути в туалет и читал, пока отливал. Когда слышал снаружи голоса, пропускал их мимо ушей. Когда в дверь стучали, я не открывал. Я читал и курил и пил и смеялся и горел и мечтал и знал. Когда прочитал последнее слово на последней странице, я знал. Я допил вторую бутылку вина. Принял душ. Вернулся в комнату. Оделся и вышел пройтись и глубоко вдыхал морозный воздух и улыбался в темноте и шептался со звездами и знал. А когда начал дрожать от холода и заныли ноги, двинулся к корпусу, где она жила, и зашел проведать ее. Она была с подругами. Обсуждали каникулы. С кем-то познакомились, съездили на Гавайи, закончили заявление в магистратуру, напились и перепихнулись с бывшим, поссорились с братом сестрой матерью отцом. Она улыбнулась, увидев меня, встала и обняла обеими руками, я вдохнул запах ее волос поцеловал ее в шею в губы взял ее за руки и зашептал: я скучал по тебе, я скучал по тебе. Она спросила где я был она думала я приехал раньше, я ответил, что ходил погулять и поглядеть на небо и звезды, она засмеялась и спросила, я что, под кайфом.
Я улыбнулся.
В каком-то смысле.
Кокс?
Не-а.
Ты же не любишь травку.
Да, не очень.
Санта принес тебе что-то этакое?
Я кивнул.
Принес.
Что?
Книгу.
Она засмеялась.
Порно?
Кое-кто так бы и подумал.
Правда?
Да, но это не оно.
И я рассказал ей про «Тропик», как нашел его, прочитал, как он поразил меня, рассказал о Париже и о своих планах. Она удивилась и растерялась.
Ты едешь в Париж?
Ага.
Чтобы стать писателем.
Ага.
Но ведь ты не пишешь.
Начну.
Думаешь, это так просто.
Да.
Почему не ходишь на писательское мастерство?
Да кому оно нужно, это писательское мастерство?
Каждый, кто хочет быть писателем, учится писательскому мастерству.
Сейчас – может быть. Но никто из писателей, которых я люблю, не учился.
Могу поспорить, некоторые учились.
Тому, что они делают, не научишь.
А как же они научились?
Просто сидели в комнате одни, писали и учились.
Так делай то же самое в Сан-Франциско.
В Париже.
В Сан-Франциско.
Поедем со мной в Париж.
Когда ты дочитал эту книгу?
Пару часов назад.
А к следующей неделе, наверное, уже уедешь.
Да ладно.
Я не собираюсь менять всю свою жизнь и уезжать в Париж только для того, чтобы ты стал писателем.
Будь у тебя мечта, я поехал бы с тобой.
Моя мечта – Сан-Франциско.
Это другое дело.
Почему?
В школе бизнеса учится миллион человек.
Начинающих писателей еще больше.
Все будет совсем не так.
Ну и как же все будет?
Я буду лучше всех, кто пробовал.
Лучше, чем выпускники Гарварда, Принстона или Стэнфорда?
Да.
Я не еду в Париж, Джей.
А я не еду в Сан-Франциско.
Я так ждала, когда мы увидимся.
Я тоже.
Я думала, мы улыбнемся, поцелуемся, возьмемся за руки, пойдем в бар, выпьем немного и вернемся сюда.
Нам и сейчас ничто не мешает.
Все мои подруги считали, что я спятила, раз я с тобой. Меня предупреждали, что ты пьянь и ушлепок и что обязательно мне хоть как-нибудь да поднасрешь. Никогда бы не подумала, что ты променяешь меня на книгу, но похоже, так и вышло.
Поднасерать тебе я не собирался.
Я же влюбилась в тебя, мы строили планы, говорили о будущем.
Оно у нас и сейчас есть.
На писательские доходы? Мы что, не собираемся покупать дом и заводить детей?
Ты же хотела карьеру? Вот и будешь делать деньги.
Я не хочу замуж за начинающего писателя, который тратит время, пачкая бумагу в четырех стенах, пока я оплачиваю его счета.
Ого.
Извини.
Ты же не чувствуешь за собой вины. Ты на самом деле так считаешь. Лады. Только ты ошиблась: хоть я и жопа, говном я не буду никогда.
Она молчала и смотрела в пол. Я встал.
Пойду.
Она подняла голову.
Извини.
Ага.
Мне правда жаль.
Мне тоже.
Я улыбнулся, но невесело, мы оба понимали, что все кончено, все, что было между нами, ушло, и на этом всё. Я наклонился, поцеловал ее не торопясь. Потом повернулся и ушел, не дав ей шанса сказать что-нибудь и не зная даже, попыталась бы она сказать что-нибудь. Слыша, как ее соседки по комнате собираются куда-то, я вышел в ночь. Было темно холодно я видел пар от своего дыхания слышал как колотится мое сердце чувствовал как оно разбивается. Потому что как бы я ни любил ее, а я любил ее как никого и ничто в жизни, как бы ни желал ее, как бы отчетливо ни представлялось мне будущее с ней, его не будет. Все мечты только что развеялись. Я уезжал в Париж один. Чтобы найти свой путь или уничтожить себя. Стать писателем или потерпеть самое эффектное фиаско, какое только возможно. Пировать голодать скитаться умирать становиться, кричать в небо и спать в сточной канаве и танцевать на могилах кумиров. Может, она права, и я по-идиотски, дерьмово облажаюсь, а может, она ошиблась, и у меня на самом деле что-то получится. Но как бы там ни было, что будет с ней, я знал. Закончит учебу, уедет домой, поступит в школу бизнеса, найдет отличную работу, познакомится с отличным парнем, будет ходить на отличные свидания и ездить в отличные поездки, приведет его домой познакомить с родителями, они решат, что он отличный парень, он купит ей красивое сверкающее кольцо, встанет на удивительно здоровое и успешное колено, а она притворится удивленной, скажет «да», заплачет, они устроят отличную свадьбу в Напе, будут жить в отличной городской квартире, пока она не забеременеет, и тогда они переселятся в Марин, вступят в клуб, заведут пару отличных детей, дети пойдут в отличные частные школы, на каникулы будут ездить на Гавайи и в Аспен, будут вроде как счастливы и вроде бы охренеть как несчастны, и все будет отлично. А я уеду в Париж, попытать гребаную удачу.
Я вернулся в комнату и снова увидел ту книгу, голубую обложку на моей кровати. Открыл ее прочитал первую страницу и засмеялся когда закончил и я знал знал знал. Знал на хуй как больше ничто и никогда. В Париж. Один. Как только смогу. Как только смогу на хуй.
Лос-Анджелес, 2017 год
Я лежу в постели, Джей, и думаю о тебе.
Чудесно.
Когда-то мы столько времени проводили в постели.
М-да?
Да.
Весело было?
Почти всегда.
Почти?
Иногда ты был так пьян, что у тебя не вставал. Не очень-то весело. Или изо рта у тебя несло блевотиной. Совсем ничего веселого. Или ты спал на улицах и от тебя воняло, как от помойки. Какое уж тут веселье.
Хоть какой-то ориентир по времени.
Да уж.
Ты знаешь меня с тех пор, как…
Да.
Прошу прощения.
Ни к чему.
Наверное, все-таки есть за что.
Я в долгу перед тобой так же, как ты передо мной.
За что?
За многое.
Например?
В другой раз. Поговорим об этом в другой раз.
Ладно.
Где ты сейчас?
У себя в кабинете.
Какой он, твой кабинет?
Это такой сарайчик за большим домом.
Что там на стенах?
Ничего.
Они голые?
Выкрашены в белый цвет. А в остальном – да.
Раньше стены у тебя были покрыты картинами и цитатами, ты писал и рисовал на них. Помню, как ты написал: «Ах ты ж придурок лузер мудак» на стене. Насмешил меня.
Ага, эти слова путешествовали вместе со мной. Заставляли меня хотеть измениться к лучшему.
А почему теперь нет?
Не знаю.
Знаешь ты.
Теперь мне уже плевать.
Да, тебе – точно.
Я такой, какой есть.
А письменный стол есть?
Ага, это же кабинет. Стол есть.
И диван?
Ага, большой. Удобный такой.
Все еще слушаешь панк и металл?
И люблю песни восьмидесятых.
Ржака!
Ржать с тобой я не буду.
А стал бы, постучись я прямо сейчас к тебе в дверь?
Позвонил бы 911.
Серьезно?
Я до сих пор не знаю, кто ты, и знаю ли я тебя вообще.
Почему же тогда чатишься со мной?
От нечего делать.
Мне довелось увидеть тебя пару лет назад.
Где?
Ты меня не видел.
А я узнал бы тебя?
Да.
Где мы были?
На одной из твоих встреч с читателями. Много народу собралось, в самом заднем ряду для меня нашлось место.
Где?
В одном театре.
Все они сейчас в театрах. В котором?
Если скажу, ты сразу поймешь, кто я.
Так говори.
Нет.
Ну что ж, дело твое.
Странно, что ты еще не понял.
Теперь я сориентировался по времени.
Иногда я гадаю, что могло бы из этого выйти.
Из чего именно?
Из всего.
Если мы были знакомы в то время, вероятно, ничего хорошего.
Может, да, а может, и нет.
Рядом с тобой я бы изменился?
Вдохновился бы благодаря мне.
Нет, вряд ли.
Как знать.
Потому ты и гадаешь.
Да.
Да.
Да.
Да.
Знать бы.
Мне пора, давний таинственный друг.
Зачем?
Всякая хрень ждет.
Какая?
Глазеть в пустой экран и ненавидеть себя.
Прикольно.
Вот этим я и занимаюсь.
Успехов.
Приятной тебе постели, мыслей и гаданий.
Дай мне знать, когда и ты начнешь гадать.
Да.
Предыстория
Мне требовались деньги на.
Билет на самолет.
Еду.
Жилье.
Бухло и дурь.
Книги.
В любом порядке.
Я не знал, сколько мне нужно, но понимал, что больше, чем у меня есть, то есть больше двух тысяч долларов. Думал, что пятнадцати или двадцати тысяч хватит на год или два. Я же не собирался жить в «Ритце» или в «Крийоне» или ужинать в «Вольтере» или «У Жоржа». И путешествовать не планировал. Найти жилье подешевле, вести простую жизнь. Двадцати пяти хватило бы еще на дольше. В университетском городке шла зима. Я мог бы найти работу, но так получилось бы дольше. Оставался единственный выход – наркодилерство. Покупай белое, продавай белое. Было холодно, народ сидел в четырех стенах, бухал и употреблял. Продавай белое, покупай белое. Только так.
Я отнес два куска к дилеру и купил сорок граммов. Разбодяжил десятью граммами «НоДоза» и продал все пятьдесят за пять тысяч. Купил три унции, то есть 84 грамма, разбодяжил двадцатью граммами «НоДоза» и продал за десять кусков. Там, где я учился, спрос был невысоким, так что я ходил в три соседних колледжа. Взял десятку, купил шесть унций, то есть 168 граммов, разбодяжил 40 граммами «НоДоза» и продал все, вышло чуть больше двадцати кусков. На все про все – три месяца. Деньги я хранил в банковской ячейке. Целую кучу грязных зеленых купюр.
Когда я не дилерствовал, я читал. Французское. Гюго и Дюма, Бодлера и Рембо. Когда не читал – бухал. Учеба потеряла всякий смысл. На кой хрен мне диплом – приклеить на стенку? Прихватить с собой, чтобы претендовать на какую-нибудь говенную работу? Подтереть им свою сраную задницу? Торгуй читай бухай спи. Просто и прицельно. Мне требовались деньги. Требовалось расслабиться. И кормить мозги. Торгуй читай бухай спи. Она нашла нового парня и уехала на весенние каникулы в путешествие, я слышал, они идеально подходят друг другу, он из Нью-Йорка, мечтает стать инвестиционным банкиром. Всякий раз, сталкиваясь с ней, я отворачивался и шел прочь. Когда мы оказывались в одной комнате или в одном и том же баре, я делал вид, будто мы не знакомы. Пару раз она пыталась поздороваться, а я словно не слышал. Я ничего не добивался, не играл и не вел себя как подонок, просто не мог видеть ее или говорить с ней, потому что мне было больно. Несмотря на принятое решение, я любил ее. И больше всего меня ранило то, что она зашагала по жизни дальше так быстро и, похоже, легко. Мне хотелось ненавидеть ее, но я не стал, не смог, я любил ее, и мне было больно думать о ней, вспоминать, представлять ее с другим, видеть ее или слышать ее голос, отчего мне хотелось скорчиться и заплакать. Я любил ее, и мне было больно.
Близился конец учебного года. Все строили планы. Переехать в Нью-Йорк и найти работу, перебраться в Лос-Анджелес и найти работу, поступить в школу права, в школу медицины, в школу бизнеса, переехать в Чикаго и найти работу. Чем ближе, тем острее это ощущалось. Мне хотелось вырваться. Свалить на хуй. Осталось три недели. Денег более-менее достаточно, чтобы уехать. Я зашел в бар с друзьями. Бар был многолюдным, шумным и дымным. Мне туда не хотелось. Говорить было не с кем и не о чем. Хотя за последние четыре года я побывал в этом баре со многими, их мир уже не был моим. Их ждало светлое будущее, карьеры, дипломы, достижения, деньги, ипотеки, обязанности и программы пенсионных накоплений. А я уезжал в Париж – гулять и читать и бухать и курить и писать и мечтать и голодать и злиться и орать и улыбаться и смеяться и ебаться и страдать и пропадать и сидеть у Сены и смотреть, как вокруг вертится мир.
Я увидел ее. Она была с подругами, ее парня я нигде не заметил. После нее я ни с кем не встречался, и мне казалось, что, если я буду хорошим, она вернется, хоть я и знал, что она этого не сделает. Я видел ее в компании подруг и хотел ее больше, чем когда-либо, больше, чем когда-нибудь вообще хотел хоть чего-то. Хотел целовать ее, вжиматься в нее, чувствовать ее вкус, слышать ее стон, как когда я входил в нее. Наш секс всегда был нежным и простым. Много свечей, негромкая музыка, чистые простыни, тихие ласки. Он был полным любви, вежливым и скучным. А в том баре мне хотелось взять ее, изнасиловать и измучить. Хотелось выебать ее. Долго и глубоко и резко и мокро. Чисто ради физического удовольствия. Ради потрясающего момента, когда я кончу. Я сидел, смотрел, как она болтает с подругами, смеется, отводит упавшую на глаз прядь волос, отпивает из стакана, смотрел на ее губы, ее язык.
Я хотел.
Хотел.
Хотел.
Я встал и направился к ней, она увидела, что я приближаюсь, и сделала удивленное лицо, но улыбнулась. Прежде чем она успела заговорить, я наклонился к ее уху и прошептал.
Хочу трахнуть тебя прямо сейчас.
Она засмеялась.
Это правда. Сейчас же.
Она взглянула на меня чуть растерянно и смущенно. Я продолжал.
Если бы я мог, я бы сейчас смел с этого стола все бутылки и стаканы и взял тебя прямо на нем.
Она не сводила с меня глаз, все еще улыбающаяся и все еще удивленная.
Ты под кайфом?
Да.
Нанюхался?
Угу.
Уходи.
Давай выйдем.
Зачем?
Затем, что я хочу трахнуть тебя.
Я шагнул ближе, поцеловал ее медленно и крепко, и после краткого замешательства она ответила на поцелуй. Я отстранился, она улыбнулась, я взял ее за руку, и мы молча вышли из бара вместе. Она спросила, куда мы идем, я не ответил. Мы обошли здание и свернули на стоянку. Было темно и тихо, на стоянке не осталось пустых мест, машины выстроились в четыре ряда. Я высмотрел в дальнем углу ее машину, черный внедорожник европейской марки, и повел ее туда за руку. Она попыталась было достать из кармана ключи, но я покачал головой и взял ее за обе руки. Мы обошли внедорожник, я начал целовать ее. Она отвечала мне, я прижал ее спиной к задней двери, мои руки блуждали по ее телу. Она вырвалась.
А если нас кто-нибудь увидит?
Мои руки двигались не переставая.
Не увидит.
Провел между ее ног.
А вдруг?
Поднял подол ее рубашки.
Да плевать.
Ее талия.
Мне – нет.
Ее зад.
Я наклонился и поцеловал ее губы язык дыхание. На ней была рубашка на пуговицах и короткая юбка, я запустил под них ладони, расстегнул и поднял. Целовал ее в шею, легонько покусывал соски через рубашку, стаскивал по ногам стринги. Направил ее руку к моему члену, она расстегнула штаны и достала его, я схватил ее обеими руками за зад, приподнял ее спиной к внедорожнику и ворвался в нее.
Глубоко.
Резко.
Мокро.
Мы оба застонали. Я медленно задвигался в ней целуя ее смакуя ее прижимая ее глубоко сильно мокро внутри у нее быстрее резче глубже истекая постанывая губы языки соски резко быстрее сильнее глубже ее руки на моей груди моей шее одна моя рука у нее на заднице другая на сиське быстрее сильнее глубже.