Анна Грэм
Дорога домой
========== Пролог ==========
Двадцать восемь лет назад.
– Вот же с-с-сука, сука, сука!
Майк хлёстко бьёт ладонью по рулю. «Додж Челленджер» отвечает ему возмущённым гудением клаксона. Скрючившись над приборной панелью, Майк оглядывает неприметное серое здание при детской больнице. Блядский карцер. Он дёргает ручку двери, выходит наружу, сразу же замечает свежую царапину на литом хромированном диске. Проклятье, машину взял только в субботу, новьё новьём! Он пытается отскоблить дерьмо, налипшее на пиреллевскую шину прямо носком кроссовка. Ни хрена не выходит. Майк вытирает ногу о траву, долго и витиевато матерится и, звякнув сигналкой, направляется к зданию. Майкл Брукс никогда не вернулся бы в эту чёртову жопу Техаса из своей новой жизни, если бы не одно хреновое известие.
Мелисса позвонила его менеджеру из автомата и как бы между прочим сообщила, что беременна. Просила денег. Когда они встретились лично, она сказала, что денег ей не надо. Чёртова истеричка. Майк не собирался жениться в двадцать три, тем более на ней, а Мелисса не собиралась замуж. И рожать она не собиралась. С такой ебанутой бабой вообще не стоило связываться, от таких одни неприятности, напрасно он надеялся, что его пронесёт. Спустя семь месяцев она снова позвонила его менеджеру, и вот он – Майкл Брукс, действующий чемпион США по смешанным единоборствам – здесь, на пороге приюта временного содержания для детей, которых ещё не разобрали по приёмным семьям. Эта долбаная тварь всё-таки родила. А он не мог оставить всё так. Почему? Да потому что просто не мог.
– Мистер Брукс?
В коридоре его ловит хорошенькая медсестра с круглым личиком и крупными светлыми кудрями, которые кокетливо выбиваются из-под чепца.
– Он – это я, – Майк улыбается, вскользь проходясь взглядом по её тощеньким коленкам. Медсестричка краснеет и опускает взгляд. Впечатлилась. А как иначе? Молодой, мускулистый мужик в татуировках, в неплохих шмотках, на крутой тачке. И на рожу весьма неплох. А уж если она хоть иногда смотрит спортивные новости, то наверняка в курсе, кто он такой. Майкл Брукс по прозвищу «Скала» знает цену собственной привлекательности – её номерок сегодня же будет у него в кармане. Это немного разбавляет его поганое настроение.
Она отводит его дальше по коридору, открывает дверь одной из палат, пропускает вперёд. Майку хочется заткнуть нос и уши: в комнате стоит плотный запах скисшего молока и многоголосый ор и писк. В палате бегает нянечка, которая едва успевает подойти к каждой кроватке. Сколько их вообще? Десять? Двадцать? Как вообще в таких условиях можно растить детей? Взгляд цепляется за пустую кроватку, с которой нянечка секунду назад сняла и переложила на железную тележку маленький свёрток.
– Что это с ним?
Майк замечает, что свёрток не двигается и не издаёт ни звука. Ежу понятно, что там ребёнок. Скорее, тельце. Внутри шевелится какое-то неприятное чувство, оно проходится по спине холодком. Хочется передёрнуть плечами. От едва наметившегося хорошего настроения не остаётся и следа.
– Такое бывает, очень редко, но бывает. Детям нужна эмоциональная связь, они, как цветы – если не поливать, чахнут. – Майк всё ещё непонимающе пялится на неё, и сестричка, почувствовав это, поясняет: – Сначала они громко кричат, требуют внимания, потом просто скулят, как щенята, а потом понимают, что к ним никто не подойдёт, и замолкают. Перестают расти, развиваться. А потом умирают. Обычно малышей быстро пристраивают во временные семьи, но порой кому-то из них не везёт. Мы делаем всё, что можем, но зачастую это физически нереально.
Если Майк ещё сомневался, то теперь… Ну и сука же!
– Мой-то где?
Она указывает на место у дальней стены. Майк делает один шаг, потом другой, тяжело, словно по вязкой грязи. Глубоко вздохнув, заглядывает в кроватку.
Смуглый, с жиденькими чёрными волосами и носом-пуговицей, в цыплячье-желтом костюмчике, он лежит и смотрит куда-то в стену – там пляшут тени от кустов. Такое себе развлечение. Он не плачет, уже не плачет. Майк чувствует, как колет в носу, но не от запаха детских испражнений. Гнев меняется на растерянность. Брукс мнётся с ноги на ногу, даже близко не представляя, что ему вообще теперь делать.
– Точно мой?
– Да, не сомневайтесь. Вот, заявление от Мелиссы Мейсон…
Блондиночка суёт ему какие-то бумаги, а его от одного звука этого имени уже начинает тошнить. Он не сомневается, что сын его. Майк был у Мелиссы первым. Первый секс, первый залет. Она не хотела делать аборт – боялась, что потом не сможет родить. Сука.
– Ну, привет, друг. – Майк осторожно отгибает край рукавчика и берёт его за ладошку. Пальцы у него тоненькие, почти прозрачные, и весь он какой-то инопланетный, да вообще, как много он в своей жизни видел таких маленьких детей? Ни разу, пожалуй. Мальчик оживляется, дёргает ножками, крепко сжимает его палец в кулачке.
– Сильный. Хороший будет удар у тебя, мелкий. – Майкл замечает, что у него осип голос. Ещё расклеиться не хватало. Отцовский инстинкт что ли пробился?
– Это хватательный рефлекс. У всех младенцев он есть, – с улыбкой поясняет медсестра. Ей-то смешно, а ему теперь с этим жить.
– Не разбивайте мои мечты, леди…
– Элис. – Она снова краснеет и опускает глаза. Майк слышал, что отцы-одиночки вызывают у дамочек лютый восторг. Теперь же он убедился в этом на собственной шкуре. – У вас есть, в чем перевозить?
– Он в бардачок не поместится?
– Сэ-э-эр… – притворно-укоризненно тянет она, едва сдерживая смех.
Элис одалживает ему переноску, а вечером заходит за ней и остаётся на чай. Остаётся она и на утренний кофе – благо, мальчишка оказался не плаксивым и спал, как сурок – и так три дня подряд.
Майкл понимает, во что ввязался, лишь на четвёртый день, когда впервые остается с ним один на один.
– Блять, я две тренировки просрал, у меня бой на носу, а он, чёрт, он ссытся под себя каждые двадцать минут. Может, он больной какой? Ещё жрать ему что-то надо, я ни хрена не понимаю, чем это детское дерьмо отличается от протеина!
Майкл позвонил своему менеджеру и потребовал найти ему няню – нормальную бабу с рекомендациями. За любые деньги. Он дважды был близок к тому, чтобы вернуть пацана обратно, но каждый раз вспоминал тот безмолвный, замотанный в простыню кулёк и крепкий кулачок, сжимавший его палец. Нет, в этом определённо что-то есть. Против природы не попрёшь, или Майкл Брукс не такой мудак, каким всегда сам себе казался.
– Я назову тебя Эван. В честь деда моего. Он с япошками воевал, врачом был. Классный был мужик.
Тогда Майкл Брукс не знал, что этим именем определил всю дальнейшую жизнь своего сына.
Наши дни.
Эван стягивает с себя заляпанные кровью перчатки, кидает их кулем в мусорный пакет, осматривает себя – руки этой самой кровью забрызганы по локоть. Бросает взгляд на своё отражение в боковом стекле – над бровью бордовая мазня, наверное, пот стирал со лба. Артериальное кровотечение – тот ещё аттракцион, у них было мало времени, потому что одна безумная бегала с ножом вокруг дома. Они прибыли раньше копов, и им пришлось ждать, пока диспетчер не даст добро. Спасти пострадавшего не удалось.
– Дерьмо собачье.
Хочется увалиться прямо на землю и закрыть глаза: с чувством вины Эван давно научился справляться, а вот усталость порой берёт своё. И всё же это лучше, чем калечить себя и других, как делал это отец. А ведь Эван едва не пошёл по его стопам!
Отец тратил всё, что заработал, Эван мало уделял внимания учёбе из-за тренировок и юниорских соревнований, поэтому о колледже даже не думал. Когда отец загремел в тюрьму во второй раз, все сбережения ушли на адвоката, да и дом давно обветшал и требовал серьёзного ремонта. Эван редко брал полноценные выходные, стараясь набить как можно дольше долларов в час и спасти как можно больше людей. Он считал, что поступил благоразумно, когда предпочёл неблагодарную службу в 911 карьере клоуна на ринге. И пусть у него почти не оставалось личного времени, а «работать» и «спать», похоже, стали единственными целями его жизни, он понимал, что делает что-то полезное, в то время как отец катился всё ниже и дальше, не в силах смириться с тем, что его век в большом спорте завершился.
– Что тут у нас?
Копы опрашивают местных – на парковке трейлерного парка нервно блестят маячками два полицейских «Форда». В эту же толпу заруливает машина службы опеки – у пары остался ребёнок, семья, по видимому, стояла на учёте.
– Дамочка напала на мужа с ножом, – отвечает техник, пока Эван сгружает обратно в грузовой отсек сумку с первой помощью. – Соседи говорят, она того, – вертит пальцем у виска, – по весне привидений ловит.
Слышится детский плач, а из трейлера, как из банки с консервами, доносится приглушенный вой и грохот – сумасшедшая ещё там, пытается выломать подпёртую снаружи дверь. У копов тихо бормочет рация, соседи верещат и причитают, кто-то снимает на телефон. Дурдом. И так почти каждый день.
Эван запрыгивает на подножку спецмашины – пора рулить обратно на станцию. Где-то на периферии зрения он замечает движение слева, поворачивает голову. Из машины службы опеки выходит молодая темноволосая женщина. Она стоит к нему боком, и он не видит её лица, но в очертаниях её фигуры, в характерном взмахе волосами, в том, как она заламывает пальцы до щелчка, Эван видит нечто знакомое.
– Ана?
Он понятия не имел, что его будет так пробирать даже спустя десять лет. Последние годы ему удавалось вообще не вспоминать о ней, да и что у них было?! Ничего – школьная дружба, пара свиданий и пара пустых, наивных клятв, но стоило увидеть её даже издали… Усталость и апатия вспыхивают и сгорают в адреналиновом шторме, Эван спрыгивает с подножки обратно на землю и идёт вперёд, не замечая перед собой препятствий. Зачем? Что он ей скажет? Привет, сто лет не виделись? Чепуха какая-то, чёрт побери!
– Ана.
Следовало бы заткнуться и сесть в машину, но рот открывается против воли рассудка. Он зовёт её ещё раз, и женщина, наконец, оборачивается. Это не Ана – на бейдже чернеет «Кармен Суарес», и она значительно старше той, чей образ так некстати вдруг вспыхнул в его памяти. Женщина виновато улыбается, словно извиняется за то, что оказалась не той.
– Простите, мэм.
Хочется прописать себе отрезвляющую затрещину, да самому себе не с руки, Эван разворачивается и топает прочь – здесь его работа закончилась, а об остальном лучше снова забыть.
Им поступает вызов. Семнадцатый за смену, и снова становится не до пустых размышлений – здесь нужна холодная голова и высокая концентрация. Почти как на ринге. И в этот раз всё заканчивается хорошо. И это хорошо случается чаще, чем плохо – для Эвана Брукса это весомый повод любить своё дело.
========== Глава 1 ==========
12 лет назад
Ана напрасно надеется, что сумеет пробраться в дом незамеченной: час тридцать, а свет горит во всех окнах. Значит, её ждут. Родители наверняка даже не ложились, а ведь им завтра на работу. По привычке крадучись вдоль забора, даже зная наперёд, что это уже не поможет, Ана Бореанез изо всех сил старается успокоиться. Какой смысл психовать, если тебя поймали с поличным? Вина, стыд, досада и злость – внутри царит хаос, ну почему нельзя просто оставить её в покое? Почему нельзя просто начать, наконец, доверять ей?! Родители привили ей достаточно здравомыслия, так почему им всегда всё мало?! Ана не могла бросить Эвана в такую трудную минуту. Она не могла просто встать с дивана и пойти домой, чтобы вернуться в положенные двадцать два тридцать. И пусть Эван почти два часа молча смотрел в стену, она не могла бросить его просто так, ведь сегодня его отца посадили в тюрьму. Эван остался совершенно один. Ана не знала, как рассказать это родителям – а они наверняка уже в курсе – ведь насчёт Бруксов она не так давно получила чёткое предупреждение.
Она собралась зайти с кухни и тихонько подняться по лестнице в свою комнату, но в последний момент передумала – это было бы слишком по-детски.
– Ана Лусия.
Спокойный, но строгий голос отца окликает её из столовой.
– Можешь не врать, мы знаем, где ты была, – добавляет он, и у Аны вспыхивают щёки.
Она делает глубокий вдох и шагает в столовую, находит родителей, сидящих за столом в напряженных позах друг напротив друга. Они сидят так давно, что остывший чай тёмным, мутным кольцом опоясал их белоснежные, полупустые чашки. Ана встаёт в дверях, готовая к нападению и защите… Нет, к этому Ана никогда не будет готова. Нет ничего хуже, когда двое самых близких людей не понимают и не поддерживают. Она ведь ничего не сделала!
– О твоей дружбе с Эваном Бруксом мы говорили, кажется, недели две назад. И ты конечно же, благополучно пропустила всё мимо ушей. – Если Сильвестер пытался быть с ней мягким, но убедительным, то Мария порой не могла сдержать эмоций. И Ана отвечала ей тем же.
– Мама, мне уже шестнадцать, я сама могу решать, с кем мне общаться.
Она уже не говорит о том, что все её одноклассники имеют собственные машины и возвращаются домой, когда им вздумается. Пьют алкоголь и давно занимаются сексом, спокойно обсуждая с родителями все перипетии этой неотъемлемой части человеческой жизни. Когда она отвергла ухаживания капитана школьной команды по футболу – редкостного дебила, к ней едва не приклеилось прозвище «Фригидная», но Эван тогда заткнул всем рты. Ничего не требуя взамен. Он забирал её, они вместе ехали в школу, а потом он привозил обратно, каждый день, когда не пропускал учёбу из-за тренировок или соревнований. Никто из обидчиков не хотел связываться с парнем, который может навалять профессионально, и Ана чувствовала себя под защитой. Но даже с ним у неё ничего не было, несмотря на то, что они строили планы на совместное будущее. Эван не настаивал, а ей… Ей просто было страшно, что мама каким-то своим полузвериным чутьем всё узнает, и тогда плакал её колледж. Если отсутствие машины она могла объяснить жёсткой экономией, то излишне жёсткие рамки, в которые родители запихивали её, словно податливый пластилин, Ана понять не могла.
– Ты будешь решать это только тогда, когда начнёшь сама зарабатывать себе на попкорн! А пока я горбачусь в две смены на твоё будущее, будь добра, слушай, что тебе говорят! – чеканит Мария. У неё до того злое лицо, что, кажется, говорит один рот, всё остальное, словно камень, неподвижно. – Он тебя даже не проводил. А ведь ночь, – она резко машет рукой в сторону окна, за которым чернеет безлунное небо.
– Он уснул. И тут идти через одну улицу…
– Послушай, дочка, Эван отвлекает тебя от главного. Сейчас для тебя нет ничего важнее учёбы. Грант от тебя уже уплыл, так что рассчитывать придётся только на себя, – отец перебивает её, и пусть он говорит мягко и вкрадчиво, стараясь убедить, Ана чувствует, что её здесь никто не хочет слушать. Внутри поднимается волна протеста, и каждое слово теперь воспринимается в штыки. – Анита, мы хотим, чтобы твоя жизнь сложилась лучше, чем у нас…
– А его отец только что загремел за решётку, – вклинивается мать, и Ана снова взрывается криком.
– Но Эван здесь ни при чём!
– Эван толком не учится, он днями и ночами избивает грушу в гараже, – продолжает отец. – Из него ничего не выйдет. Ты должна выбирать своё окружение, ничему хорошему он тебя не научит.
– Но я ведь люблю его! – Ана почти кричит, но голос предательски срывается на всхлип. Это – последний аргумент, после которого, она надеется, родители хотя бы немного смягчатся.
– Ты ещё не в том возрасте, чтобы понимать истинное значение этого слова. Забудешь. – Мария хлопает ладонью по столу, и Ана не слышит больше ничего кроме собственного плача.
Мама тяжело вздыхает и будто бы смягчается – ну разве стоило доводить собственного ребёнка до истерики?..
– Послушай, таких, как Эван, у тебя будет ещё много…
Ане до ужаса себя жаль. «Не будет, таких, как Эван! Не будет!» – вторит внутренний голос, и слёзы текут ручьём, и колени дрожат. Сильвестер встаёт из-за стола и, взяв дочь за плечи, усаживает на диван.