Пять европейских губернаторств делились на девять пашалыков: Румелия, Белград, Босния, Скутари, Янина, Негропонт, Морея, Кандия и Архипелаг. Подданные султана в европейской части империи принадлежали к разным народам: это были турки, греки, болгары, сербы, албанцы и румыны. Всем им жилось очень тяжело, хотя мусульманам было гораздо легче, чем христианам. Первые имели возможность достучаться до султана; их интересы в провинциях защищали небольшие группы местных дворян, которые помогали губернатору выполнять свои обязанности. Но и сто лет назад судьба провинциалов была такой тяжелой, что вызывала сочувствие даже у тех, кто назвал себя сторонником турок. Когда читаешь, как страдали простые жители турецкой Османской империи, то на ум приходят мрачные описания притеснений, которые приводят римские сатирики в своих произведениях. И дело было не в том, что фиксированные налоги в империи были очень высоки, а в том, что вся система управления, какой бы прекрасной она ни была в теории, на практике полностью прогнила. В Блистательной Порте царила коррупция, купить можно было все. Паша, назначенный губернатором провинции на год, вынужден был платить большую сумму за свое назначение; все эти деньги он потом выбивал из жителей провинции. Когда срок его пребывания у власти подходил к концу, он, желая сохранить свой пост, снова начинал давать взятки чиновникам Стамбула (Константинополя), за это тоже расплачивались несчастные жители провинции.
Эта система была плоха, если паша был человеком богатым и имел свой собственный капитал, но гораздо хуже, если он был беден, как это обычно и случалось, и ему приходилось занимать деньги у какого-нибудь греческого или армянского ростовщика под огромные проценты. Ростовщик получал свою долю дани, которую платила провинция. Судьи, назначавшиеся, как и губернаторы, Стамбулом, безо всякого стыда брали взятки, а офицеры, исполнявшие их приговоры, отличались еще большей жадностью. Власти любили вводить временные налоги для местных нужд, которые потом неизменно превращались в постоянные. Было подсчитано, что около половины продукции каждого предпринимателя доставалось правительству провинций; а если учесть, какую нужду в деньгах испытывали губернаторы, то не приходится удивляться, что налоги забирали у людей большую часть их доходов. Постоянные разъезды паши, подарки администрации, которые были привычным явлением в Турции, необходимость по самому мельчайшему поводу посылать гонцов, ибо почтовой службы не существовало, а также роскошь и содержание дворцов, в которых жили крупные чиновники, – все это требовало огромных расходов. Жизнь в империи была небезопасной, ибо повсюду бродили шайки разбойников, а это мешало развитию промышленности; люди боялись вкладывать деньги в дело, опасаясь, что они пропадут; дороги находились в ужасном состоянии, а ведь когда-то английские путешественники рассказывали, что они гораздо лучше, чем в Англии, – все это мешало развивать торговлю и промышленность.
Селим III, который в то время сидел на троне Турции, был султаном-реформатором; он хотел вывести империю из состояния упадка и использовал в качестве образца западные страны. На какое-то время ему удалось очистить Болгарию и Македонию от грабителей, а Эгейское море – от пиратов. Он отремонтировал разрушенные крепости и поручил французским кораблестроителям построить для Турции военные корабли. Но, как и большинство аристократов, он был бессилен изменить одним росчерком пера всю прогнившую систему управления. Албания и Эпир, всегда бывшие самыми опасными районами европейской части Турции, находились в таком состоянии, что ни один турок не осмеливался здесь появиться, поскольку всех путешественников жители этого горного региона безжалостно убивали. Во многих районах империи наследственные тираны, которых называли деребеями («господами долин»), терроризировали своих менее кровожадных соседей. То там, то здесь великие паши, вроде Али-паши из Янины и Османа Пазван-оглу (Пазвантоглу) из Видина, воевали за свои земли и вели себя как полунезависимые суверены. Об «Янинском Льве» читатель узнал из произведений лорда Байрона и прозы Йокая, который, как предтеча греческой революции, удостоился занять свое место в современной истории Востока. Али-паша был выходцем из албанской мусульманской семьи правителя города Тепелена, которая когда-то исповедовала христианство. Его отец, во время осады Корфу в 1718 году, обратился в ислам. Став в 1718 году пашой Янины, он прославился своей жестокостью, талантом и тщеславием; греческие поэты писали стихи о том, как он бросил в озеро прекрасную женщину и отомстил за обиды, причиненные его семье, безжалостным уничтожением христианского и мусульманского поселений. Один британский путешественник охарактеризовал его нрав как «смесь злобы и величия». Осман Пазван-оглу, почти позабытый сейчас, в свое время не уступал по значимости Алипаше. С фанатизмом истинного боснийского мусульманина он боролся против реформ своего суверена, утверждая, что является его единственным настоящим другом. Возглавляя гарнизон «неприступной крепости» Видин, он продемонстрировал свою лояльность, разгромив армии султана и обобрав до нитки своих подданных. Он создал свою личную армию, вводил свои собственные налоги, чеканил деньги и послал своих представителей в Париж, чтобы от своего имени вести переговоры с французским правительством. Его двор посещал британский консул; имя Османа Пазван-оглу внушало такой ужас, что, когда его войска подошли к Бухаресту, оттуда бежали все жители. Как бы ни страдали от его притеснений румыны и болгары, содержание армии, которая смогла бы ему противостоять, стало еще большим бременем для крестьян Валахии. Именно для этого валашский князь (господарь) Хангерли конфисковал у своего народа практически весь скот, оставив его во время зимы без средств к существованию[10]. Это называли одним из четырех бедствий жестоко угнетаемого княжества.
Болгары, в свою очередь, подверглись обычной напасти, которая обрушивалась на страну, через которую проходила турецкая армия. Говорили, что в Южной Болгарии почти не осталось населения, а в столице Сирии тогда на улицах лежали груды трупов и обгорелых бревен, из которых когда-то были сложены дома. Ко всем этим бедам присоединилась чума, которая свирепствовала в большинстве турецких городов; империя была опустошена, хотя ее европейские владения пострадали меньше, чем азиатские.
Причиной больших зол в империи султана было разделение его подданных на два резко отличающихся друг от друга класса: мусульман и людей другой веры. Однако стоит отметить, что турецкое правительство проявляло гораздо больше терпимости к религиозным верованиям своих подданных, чем правительства многих так называемых христианских наций. В конце XV века турки по-доброму приняли у себя испанских евреев, а в XIX веке евреев, бежавших из России[11]. Это резко контрастировало с преследованиями евреев в католической Испании и православной России. А ненависть одной ветви христиан к другой была столь велика, что богомилы Боснии предпочли быть завоеванными султаном, чем подчиниться папе римскому, да и православные греки решили стать подданными неверных турок, а не католиков-венецианцев. Мехмед II, великий государственный деятель, сразу понял, что греческая церковь в его руках может оказать мощную поддержку турецкому правлению. Поэтому он восстановил экуменический (Вселенский) патриархат в Константинополе и превратил православного патриарха в орудие своей власти.
Тем не менее, при всей терпимости, мусульмане считали христиан низшей кастой (их называли «райя» – стадо). Православные подвергались многочисленным унижениям; им явно давали понять, что они находятся за пределами господствующей религии. Для них ввели множество унизительных ограничений; они должны были носить одежду определенного цвета, строить дома определенного вида. Многие профессии были им недоступны. Их девушки подвергались праву первой ночи и становились сексуальными жертвами родовитых мусульманских юношей. Детей христианских женщин забирали и воспитывали в духе ненависти к немусульманам – они становились янычарами. Остальные должны были снабжать турецкую армию провизией и выполнять всю черную работу – строить дороги и крепости, перевозить артиллерию и переносить на себе военные грузы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что слабые люди отказывались от христианства и принимали ту религию, которая обеспечила им уважение турок и право презирать и угнетать своих бывших собратьев, которое эти отступники очень ценили.
Многие сербы в Боснии, греки на Крите, богомолы в Болгарии после турецкого завоевания приняли ислам, и эти боснийцы, жители Крита, болгары и албанские мусульмане стали самыми активными противниками реформ, наиболее фанатичными мусульманами, которые были безраздельно преданы закону пророка Мухаммеда. Таких людей тоже называли «турками», но это маскирует тот факт, что люди, которые были самыми ярыми преследователями христиан, турками на самом деле не являлись. Это были христианские отступники, принадлежавшие к тому же народу, что и люди, которых они преследовали. Чтобы достичь высоких почестей, надо было исповедовать ислам; со временем даже появилась такая пословица: «Чтобы достичь самых высоких постов в Турецкой империи, надо быть сыном христианского отступника».
Так, турецкий губернатор Боснии, хотя его и присылали из Константинополя, был лишь ширмой; вся реальная власть принадлежала высшим боснийским аристократам, которые постепенно стали наследственными правителями всех областей этой страны. Влияние этих мусульманских сербов было настолько велико, что они позволяли паше оставаться в Сараеве лишь на сорок восемь часов и сопротивлялись всем попыткам перенести туда из Травника официальную столицу Боснии. Боснийские беги управляли этой провинцией как феодалы и были вполне довольны системой, которая позволяла им у себя дома делать все, что угодно, и время от времени баловать себя поездками за границу. Только после того, как турецкая военная мощь начала ослабевать и Босния была оккупирована австрийской армией, боснийские мусульмане начали сомневаться в мудрости султанского правительства.
В Сербии, где не было, как в Боснии, своей собственной аристократии, несколько боснийских бегов поселились в качестве землевладельцев; они составили большинство в рядах спагов – кавалеристов, которые были владельцами земли, полностью лишив райю всех прав на владение ею. В тот период в Турции насчитывалось около 132 тысяч таких военных землевладельцев, из них около 900 жило в пашалыке Белграда. За владение землей они обязаны были служить в армии султана; но даже в мирные годы они, в большинстве своем, уклонялись от этой повинности, проводя дни в безделье в городах, в то время как презираемые ими христиане работали на их землях.
В добавление к спагам, по всем провинциям были рассыпаны другие воинские части, полки янычаров. Их командиры, которых называли дагами, часто бывали более влиятельными, чем представители самого султана, и не только притесняли христианских земледельцев, но даже безнаказанно отбирали земли у мусульман-спагов. Коренные жители имели небольшую долю в управлении; и если, как это было в Сербии того периода, паша был человеком справедливым, избранные ими представители могли немного облегчить жизнь своим соотечественникам. Глава сельской общины, ее магистрат, и, во многих случаях, чиновник, возглавлявший этот район, называемый сербами оборкнесом, в обязанности которого входил сбор налогов и который выполнял роль посредника между пашой и налогоплательщиками, избирался народом. Выбранный сельчанами или назначенный пашой оборкнес, занимая эту должность пожизненно – а когда-то она была наследственной, – приобретал большое влияние среди турецких чиновников и сербских крестьян. Несколько таких оборкнесов позже стали лидерами сербских революций.
Одна ветвь сербов создала единственное независимое государство на Балканах – княжество Черногорию, которым с 1696 года управляли князья-епископы или владыки из семейства Петровичей. Этот пост переходил от дяди к племяннику, ибо владыкам запрещалось жениться. (Исключением стал лишь Арсений Пламенац, правивший с 1779 по 1781 г.) В фирмане 1779 года утверждалось, что черногорцы никогда не были подданными Порты.
Албанцы под командованием своего героя Скандербега оказали самое упорное сопротивление турецкому завоеванию. Даже в начале XIX века, как и в последующие годы, земли этой страны почти не контролировались ее номинальным сувереном. Исповедуя три религии: католичество, православие и ислам, образуя две основные ветви – гегов и тосков, разделенные на многочисленные племена, албанцы имели одну общую черту – любовь к войне. Самые лучшие полки турецкой армии, а также ударный полк королевства Неаполь состояли из албанцев. Одно время даже отряд телохранителей султана был по своему составу албанским. Еще до того, как турки завоевали Грецию, там уже существовали албанские колонии; много албанцев живет и на юге Италии.
В Северной Албании одно племя – католики мирдиты – жило практически независимо; им правила семья Гиона (Иоанна) Марку. Подданные называли его «капитаном», а европейцы – принцем. Но это был неправильный перевод имени Пренк (Петр), которое носили все сменявшие друг друга вожди албанцев.
На Эпире православные сулиоты, великолепная смесь греков с эллинизированными албанцами, которые заслужили восхищение Байрона, образовали нечто вроде военного содружества, состоявшего сначала из четырех, а потом из двенадцати деревень. Эти поселения в мирное время платили десятину и поголовный налог Порте, а в годы войны были практически независимы, защищая свою свободу мечом. Одновременно правители и подданные, они взимали налоги с парасулиотов, жителей около шестидесяти завоеванных ими деревень. Эти люди зависели от них до тех пор, пока в 1803 году, после трех лет борьбы, жители Сули не были предательски отданы на расправу Али-паше Янинскому. Женщины, прижимая к себе детей, бросились со скалы Залонго, а те, кто уцелел, бежали на остров Корфу (Керкира).
Из всех христианских народов, находившихся под властью Турции, самыми богатыми и значимыми были греки. Подобно части сербов в начале XVIII века, оказавшихся под властью западной державы (Австрии), хотя и на очень короткое время, часть греков попала под власть другой державы Запада – Венецианской республики. Венецианское правление Мореей (Пелопоннесом) в 1699–1718 годах, совсем непопулярное в ту пору и вспоминаемое без особой благодарности, было гораздо более мягким, чем турецкое иго. Россия, вторгшаяся в Морею в 1770 году, четко продемонстрировала грекам, что не собирается даровать им свободу, а мечтает превратить их в своих подданных[12]. По условиям Кючук-Кайнарджийского мира Россия сделала их более или менее зависимыми от себя, а более поздние договора заставили торговые суда островитян ходить под ее флагом.