И я на последние пять рублей еще три дня бродил по окрестной Москве… Три копейки с сиропом, одна копейка без… сказочные сигареты «Друг»… стаканчики с мороженым… трамваи… вечерние рекламы. Столица, блин!
С тем и уехал. Но упорный отец (за ним это водилось) сказал: «Поедешь в Казань!» Ну я поехал.
Может быть, мало кто помнит, но в МГУ экзамены сдавались в июле! Надо понимать, именно для того, чтобы все «пролетевшие» могли бы поступить в августе во все оставшиеся вузы.
А Казань – это рядом. На Волге родной. И в КГУ я поступил уже без проблем. Ясное дело, на физфак.
И началась студенческая жизнь.
А с чего она начинается? Правильно, с общаги. Да, собственно, она там, в основном и прошла.
Улица Красной позиции, дом 4а. Сдвоенная пятиэтажка, длиннющие коридоры. Минимум имущества. Комната на четверых: четыре кровати, четыре тумбочки, один шкаф. Всё.
Первый год как-то не очень и запомнился. Привыкал к общежитской жизни, к громадному зданию университета, напротив которого в центре полукруглой площадки высился памятник молодому Володе Ульянову. Это и была знаменитая «сковородка».
Чуть позже в Казани снимался фильм, по-моему, «Ленин в Октябре». Над входом соорудили надпись: «Казанский императорский университет», и в буфете рядом с нами пили чай здоровенные усатые солдаты в шинелях и с «трехлинейками».
С питанием проблем не было: замечательные пирожки с капустой – десять копеек, чай – три. В общежитской столовой штатный обед: суп, котлета, пюре, стакан катыка (такой местный кефир) – стоил семьдесят копеек. При стипендии в тридцать пять рублей жить можно.
А эчпочмак (татарский треугольный пирожок) с чашкой горячего бульона за двадцать семь копеек?
В двести восемнадцатой, самой большой аудитории, читал стихи Роберт Рождественский, шли вечерние концерты – Аркаша Кабаков (это с ним мы через год пахали в стройотряде в поселке Урай Тюменской области) читал «Пилигримов» Бродского, а Алик Матафонов, мой сосед по комнате в общежитии, играл на неведомом инструменте – электрогитаре.
В общаге с Валерой Семеновым
Усольский техникум, в парке
На вечера отдыха в актовом зале или, как их правильно назвать, на танцы приходилось лезть через окно туалета: ребята в красных повязках фильтровали клиентов. Играл джазовый оркестр КАИ – авиационного института.
Народ танцевал уходящий липси, модный тогда медисон, самые крутые пробовали твист.
На втором курсе, освоившись, я каким-то образом попал четвертым в комнату третьекурсников. Вот тут-то я помню всех.
Утро в общаге. Первым просыпается Вовка Комраков, ульяновский, кстати, не открывая глаз, хлопает рукой по тумбочке, нащупывает пачку «Примы» (господи, крепчайшие ведь сигареты), закуривает и открывает глаза. Первый разряд по прыжкам с шестом.
Спорт был неотъемлемой частью нашей тогдашней жизни. По коридору шатались двухметровые баскетболисты. В комнатах гремели гантели. В холле первого этажа молотили друг друга боксеры.
Напротив, у окна, лежит, накрывшись простыней (одеяло он не признавал) Серёга Хитерхеев. Бурят. Улан-Удэ. Кровать отодвинута от стены сантиметров на пятнадцать, и там стоит гоночный велосипед. Настоящий, фирменный. Это на нем я ездил за тридцать километров в деревню Кокушкино, место первой ссылки Володи Ульянова, когда его вытурили с первого курса университета. Интересно было.
И рядом ворочается спросонья Генка Ершов. Второй разряд по боксу. Неудачник. Вечно в синяках. Но упертый донельзя. У них на курсе был страшный предмет – риманова геометрия. Ну, Евклида мы еще по школе помним. Университет у нас, кстати, имени Лобачевского. Это следующая ступень. А у Римана многомерная геометрия.
Я попробовал почитать и осилил полстраницы. А Генка просто перемалывал строку за строкой, и я явственно слышал, как у него «трещат мозги». Слава богу, что я гуманитарий.
И кипела вокруг студенческая вольная жизнь. Седьмого ноября из окна четвертого этажа по пояс вывешивался еще один ульяновский охламон Юрка Колобов и орал: «Социалистическая геволюция, о необходимости котогой все вгемя говорили большевики, свегшилась!!!»
На пятом этаже гуляли заросшие бородами геологи, вернувшиеся с экспедиционной практики. В час ночи они могли пнуть ногой закрытую дверь с простым вопросом: «Закурить есть?»
Каждый вечер в холле первого этажа танцы. Но это если нет трансляции хоккейного матча. Когда «наши с канадцами» – к единственному небольшому черно-белому телевизору было не протиснуться. Болели в три яруса, на табуретках.
Как забыть Игоря Прокопенко из соседней комнаты! Он ходил в старинном баронском халате с гербами и витыми шнурами, особенно эффектно с грохотом вынося ведро с мусором. Была какая-то паспортная проверка, так он пятнадцать минут вспоминал, где у него паспорт, а когда нашел, я вздрогнул. Документ был сложен вчетверо и выглядел так, как будто его носили в ботинке.
В соседней комнате за шахматной доской Владик Макаридин. Выигрывая, он с французским прононсом (как раз был расцвет итальянского и французского кино – Жан Габен, Марчелло Мастроянни) напевал: «О се си бон… шляпа, как абажюр… и с тобой я сижю… и я не тужю!»
Проигрывая, переходил на украинскую мову: «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю… шо ж я, б…, не сокол?»
Но когда-то надо и в университет. Я уже каялся – ну не физик я. Однако скажу уверенно – университет не может пройти даром, независимо от факультета. Уровень преподавательского состава не таков. Хочешь не хочешь, а получишь. Все-таки физика – это базовые знания об устройстве мироздания. И ты постепенно начинаешь понимать и второй закон термодинамики, и кто такой Кельвин, и как работает синхрофазотрон, и что такое энтропия.
Университет, тогда, по крайней мере, давал свободу. Не нравится слушать лектора – иди в библиотеку, штудируй риманову геометрию в общаге. На экзамене поговорим.
А какие были лекции! Математический анализ читал Валентин Иванович Шуликовский, с мехмата, кстати. Так он исписывал громадную доску формулами, долго размышлял, потом переходил на стену аудитории и писал мелом всё более сложные конструкции, упирался в угол и растерянно говорил: «Ну как-то так.»
Нас завораживала красота процесса.
Хотя в общаге был паренек не от мира сего, Лёва Михельсон, так он мог сказать небрежно: «Вот, за выходные Фихтенгольца перечитал!»
Это знаменитый учебник по матанализу объемом страниц шестьсот! Перечитал он.
Сушеный Геракл
Через 40 лет, 2006 год
А на экзамене Раис Аитов брал уже третий билет, и сердобольный Шуликовский ласково говорил:
– Аитов! Ну ведь ты ж ничего не знаешь! Ничего!!!
– Задайте дополнительный вопрос, – упорствовал Раис.
– Ну ладно. Чему равен интеграл от dx?
В арифметике – это типа сколько будет дважды два.
Раис глубоко задумался.
– Или ноль, или единица!!!! – ревел взбешенный педагог. – Ты хоть угадай!!!
Не угадал Раис.
На несколько лет позже механико-математический факультет КГУ закончили мои сестры Таня и Надя. Поехали по распределению в маленький городок Миасс на Урале в конструкторское бюро Макеева. Сейчас это ГРЦ – государственный ракетный центр.
Живут они там всю жизнь, причем Таня работает до сих пор, рассчитывает орбиты. И это в оборонке! И ей уже за шестьдесят. Незаменимых специалистов выпускал в те годы мехмат КГУ.
Однако продолжим. Летняя сессия на третьем курсе. Жара. Утомленный солнцем народ тащится на экзамен по научному коммунизму. Ну никак не монтируется предмет с окружающей действительностью.
Принимает доцент Субботин. В аудиторию с треском влетает Машка Пушкарёва. Здоровенная девка, загорелая до черноты, в цветастом коротком платье.
Ошеломленный преподаватель раскрывает поданную зачетку, еще раз всматривается в студентку, пишет в зачетку: «Удовлетворительно. Продолжайте отдыхать!»
Студенчество взревело от восторга.
Это университет.
И, конечно, библиотека! Имени Ленина, ясное дело. В центре города, рядом с университетом, в каком-то крутом дореволюционном особняке. Громадный читальный зал со сказочными окнами-витражами. Китайские темы, прямо иллюстрации к хокку Басё. Это уже потом я зачитывался его стихами.
Метровые гранитные подоконники, надо было успеть захватить место именно там. Путеводителем был «Мартин Иден» Джека Лондона. И я часами вгрызался в ритмические тексты философа Герберта Спенсера, пытался найти хоть что-нибудь английского поэта со сказочным именем Элджернон Чарлз Суинберн.
Засыпал, в читалке это было нормой. И переходил к нашумевшему тогда роману Ивана Ефремова «Лезвие бритвы».
И по-прежнему не знал, что гуманитарий.
Но тем не менее – трижды в неделю спортзал.
Ей-богу, не помню, как я попал в секцию атлетической гимнастики. Это то, что ныне называется дурацким словом «бодибилдинг», а в наше время был негласный термин «культуризм».
Зал штанги был в громадном подвале церкви по улице Баумана, а сама она, без куполов, понятно, служила университету спортзалом. Да простит меня Господь, если сможет, через несколько лет я играл в волейбол в приспособленной под спортшколу церкви города Салехарда.
Три раза в неделю по четыре часа. Шестнадцать тонн «железа» за тренировку. Ни методик, ни учебных пособий. Мы же не штангисты. Доставали из-под полы польский журнал «Спорт для вшистских», то есть для всех. Кумиром был «мистер Универсум», американский культурист Стив Ривс. Это он прославился в фильме «Подвиги Геракла» в шестидесятые годы.
Шварценеггер тогда еще австрийским пионером был, блин!
Народ у нас был явно сумасшедший. Женька Зуев был одержим мыслью победить Ривса. По параметрам. У Стива бицепс 47 сантиметров, у Женьки – 45. Объем груди 125 на 119. Бедро 72 на 69. И так далее.
Универсум был впереди на несколько сантиметров!
И Женька грузил на поднос в столовой два первых, три вторых, два стакана сметаны и умудрялся пообедать на три рубля при стоимости штатного студенческого обеда семьдесят копеек.
Не было тогда ни анаболических стероидов, ни витаминов, ни биологических добавок. Всё натюрель. Но не сдавался американец!
Еще раз повторю, это не тяжелая атлетика. Там без природных данных делать нечего.
А тут рядом пахал (вот что было, то было, все пахали, как карлы) паренек с соседнего курса баскетбольного роста. Худой, как велосипед. Феликс. Кстати, всегда со значком Феликса Эдмундовича Дзержинского на лацкане пиджака. Поскольку был начальником общежитской БКД. Кто-нибудь помнит такую аббревиатуру? Это не добровольная народная дружина, где по вечерам по разнарядке, матерясь, ходят по улицам бабки с красными повязками.
Это боевая комсомольская дружина. Без особых примет гуляют по окрестностям крепенькие ребята в спортивном прикиде. Вот пьяный амбал пристает к стайке девушек.
– Ну-ка отойдем, паренек!
Отошли за угол – дыц! дыц! – два-три крепких удара. Качественно, по-боксерски.
– Еще раз увидим – будет хуже!
Вот так, простенько, но эффективно.
А вот таскает штангу мастер спорта по греко-римской борьбе, сейчас она называется классической, Зиновий, ростом метр шестьдесят, весь круглый от накачанных мышц.
Три года эта «качалка», как бы сегодня сказали, была мне родным домом.
Заканчивается тренировка, распаренные после душа «атлетические гимнасты» одеваются не спеша, хохот, анекдоты и ощущение не зря проведенного времени.
Вот один очередной вскидывает руку в прощальном приветствии: «Уе!» И слышит в ответ разноголосый хор: «Бывай!»
Волею судеб после третьего курса занесло меня в Ульяновский педагогический институт, который успешно и окончил. Раз и навсегда поняв разницу между императорским университетом и областным педвузом.
И со всем этим багажом приехал (не по распределению, а добровольцем) на Крайний Север.
Лагерь
Пионерский лагерь, конечно. Что это такое мы, сельские школьники, представляли слабо. Наше дело летом – на колхозном токе; свекла, кукуруза на силос. Помню, лет в шесть, еще перед школой, сидел на шее (на спине ноги не позволяли: спина-то была, как диван) здоровенного мерина, который тупо утаптывал силосную яму. Дядя Витя дал поводья.
А родные огороды – десять соток картошки! Это ж надо было посадить, окучивать, тяпкой рубить сорняки. И так с первого класса, да и в студенчестве приходилось. Лето-то длинное.
Пионерский лагерь был у нас в программе пединститута, на третьем курсе. Я записался на первый заезд, отработаю, думаю, три недели и – к Валерке на пароход, на «Грузию», каждое лето там пропадал месяцами.
«Чернильницу» (такие вещмешки тогда были, типа солдатских) – на плечо и – на вокзал. Станция Глотовка – семьдесят километров в сторону Саранска.
На самом деле большое село, за ним – пруд, и уж за ним – лагерь. Десяток корпусов деревянных, огороженная территория. Начальницу звали как-то совсем уж по-старорусски – Серафима Михайловна!
«Тебя-то я и жду, – говорит. – Иди к завхозу дяде Грише. Он все объяснит». Он и объяснил: «Первая смена: второй – пятый классы, двести человек, два десятка пионервожатых, кухня, амбулатория. Короче, мужиков всего трое! Физрук Володя, музыкант Толик, ты третий!»
А у меня была редкая должность – плаврук. Пруд-то был метров семьдесят на двести. Тут глаз да глаз!
«Но главное не в этом, – сказал завхоз, – главное – отбиться от местных. Два десятка молодых девок! Вот, держи», – и протягивает мне плетку, сплетенную из телефонного кабеля. Я нерешительно взял. «Если уж совсем худо, то… – и достает из угла потрепанную одностволку и несколько патронов. – В патронах соль», – добавил дядя Гриша.
«Да, – думаю, – это я попал». Вечером было открытие лагеря. Торжественная линейка на поляне, пионерский костер. А мое дело – охрана, держу периметр. Слышу из кустов, где хоронились местные ребята: «Вот… вот… ходит, сучара! Наняли. здоровый, гад!»
А я за два года «качалки» действительно набил мышцу и в «олимпийке» выглядел неплохо.
На следующий день начались рабочие будни. Столовая. Пробегает мимо нас с Толиком пацан с красной повязкой: «Мальчик! Ты дежурный? Скажи на кухне – плавруку три порции «второго»!» Курочку давали. С картофельным пюре. И так далее.
Самое смешное – через пару дней санэпидстанция проверила пруд и нашла какую-то вредную палочку. И я стал безработным.
Помимо охраны периметра, по субботам я отвечал за помывку в бане сотни пацанов. «Мальчик! Голову мыл?» И, невзирая на ответ, – голову в шайку!
К обеду у меня руки хрустели. Серафима Михайловна зарядила меня и на утреннее построение.
Восемь утра. Старшая пионервожатая Лена:
– Толик, вставай!
Толик что-то мычит – встанешь тут, когда часа в три лег!
– Толик, вставай!! Лагерь уже стоит!!!
Натягиваю шорты, футболку, темные очки и выхожу к тумбочке.
Так, командирский голос…
– Лагерь! Смирно! – Толик растягивает меха аккордеона.
– Флаг поднять!!!
«Чтобы тело и душа были молоды», – ревет аккордеон.
Да, пожалел я потом, что не записался на все три смены!
А периметр приходилось держать. Каждый вечер на той стороне пруда кучковалось местное пацанье, и периодически осуществлялись попытки проникновения. Как-то совсем уж достали, и я пальнул по верху. Соль свистнула по веткам, посыпались листья.
– Убил! Убил!!! – заверещал кто-то дурашливым голосом.
Ну, думаю, надо вечерний обход произвести. Захожу в крайний, десятый корпус. Время к десяти, отбой, а не спят.
– Нарушаешь, мать, – говорю пионервожатой Наташе.
– Да заколебали уже.
– Дай-ка я попробую.
– Хорошо, сказку на ночь – и дрыхнуть!
Полчаса рассказывал какую-то небылицу, сверстанную из нескольких сказок. Уснули. И пошли мы с Наташкой на посиделки к Толику с аккордеоном.
Утром я проснулся знаменитым. За завтраком начали подтягиваться делегаты из корпусов: «Политрук! Сказочку!! Вечером!!!»