– Твоя нерасторопность уже заставила меня задуматься, не следует ли отдать столь чудесную возможность, скажем, Юдит Демансур или близнецам Денилинам, – приветствовал Симеона магистр.
– Сударь мой, я торопился как мог, – сказал Симеон, принимая плащ и без промедления облачаясь. – Насколько мог… Стало быть, это зверолюд?
– Да. По крайней мере, так утверждал… так утверждали… те, кто его приволок, – ответил Делазан. – Несчастье произошло близ Маларчи… там вытащили из воды почти захлебнувшегося отверженца и за отсутствием одежды не поняли, кто он такой. Проходивший мимо епископ попытался наполнить его легкие воздухом при посредстве Язарифиэля… как и следовало ожидать, утопленник превратился в монстра и был убит стражей епископа. По счастью, труп сберег… один мой старый знакомый. Он велел обложить останки льдом и соломой – и не жалеть лошадей. Перевозка заняла всего три дня… в общем, есть надежда, что передо мной самый свежий образец из всех, какие я препарировал. Надень маску… Рекваниэль, надеюсь, с тобой? Великолепная икона… вправду великолепная… полагаю, не из наших больничных?
– Моя наследная, магистр, – сказал Симеон. – Изначально досталась в подарок от короля.
Тут он покривил душой. Каким образом икона попала в семью, никто на самом деле не знал. Симеон соврал на всякий случай, поскольку в глазах Делазана зажегся огонек откровенной алчности. Особо древние и могущественные иконы оставались в большой цене, так что свою Симеон старался кому попало не демонстрировать. О магистре же в госпитале поговаривали, будто он был азартным игроком и успел порядочно задолжать. Один острый на язык второкурсник рассказывал Симеону, будто сам видел, как Делазан поставил на карту целую тысячу ливров… и проиграл.
Не то чтобы юноша думал, что магистр отважится на откровенную кражу. Просто… как-то лучше не искушать того, кто имеет власть над студентами, а сам в долгах как в шелках…
– Сейчас я призову ангела.
Симеон коснулся приколотой иконы и закрыл глаза. Чем сильнее была икона, чем большую связь предоставляла, тем трудней становился призыв. Несколько секунд Симеон удерживал предельное сосредоточение, вновь и вновь мысленно повторяя имя ангела и старательно отгораживаясь от всего окружающего. Приведя разум в порядок, Симеон шепнул вслух, но так тихо, что даже вплотную было не разобрать:
– Рекваниэль, Рекваниэль, явись мне на помощь!
Ангел откликнулся тотчас, увлекаемый красотой и мощью иконы. По всему телу Симеона разбежалось тепло, означавшее установление связи; даже сама икона озарилась прохладным светом: вспыхнула и тотчас пригасла. А в голове прозвучал шепот ангела, предназначенный лишь Симеону:
С тобою Рекваниэль. Чего ты желаешь? Если это в моей власти – будет исполнено.
– Огради меня от незримых существ, роящихся в воздухе, как тлетворные гуморы, – одними губами прошептал Симеон. Вернее, губы шевелились безмолвно, отвечая истечению мыслей. – Да не претерпит ущерба ни душа, ни тело мое…
Повеление исполнено, прозвучал неслышный ответ Рекваниэля. Известное время ты будешь неуязвим для крохотных хищников, неразличимых зрением смертным.
Тепло отхлынуло, но Симеон по-прежнему чувствовал присутствие ангела. Когда уйдет это чудесное ощущение в теле и остынет икона, будет убран щит Рекваниэля. Прежде Симеон всего дважды пользовался иконой, и оба раза щит продержался почти целый день. Много дольше, чем при вызове через слабенькую старую икону, выданную ему как студенту.
Симеон не впервые задумался, как удается Рекваниэлю столь мощно опекать его, ведь того же ангела наверняка призывала и дюжина других студентов, трудившихся в прозекторской? Если верить ортодоксам, сила ангельского воздействия являлась постоянной величиной, не зависевшей ни от иконы, ни от количества одновременных призывов. Однако ощущения говорили иное, и Симеон почему-то верил им больше.
Открыв глаза, юноша встретил стеклянный взгляд маски, надетой магистром.
– Маску и перчатки, Симеон, – глуховато прозвучал голос Делазана. – Вы! Слуги! Оставайтесь за дверью. Без моего разрешения никого не впускать… Никого! Если придет кто-то, кого вам не остановить, стучите!
– Да, магистр, – сказал здоровяк-отверженец.
Угол рта у него пересекал шрам, какие бывают от ножевых ран. У отверженцев часто бывали рубцы. Симеон даже задумался, как это – получать раны и отметины, жить без надежды на ангельское вмешательство, избавляющее от уродства и боли? Но лишь на мгновение; мысль ненадолго задержалась в голове. Слишком велико было предвкушение, ведь прямо сейчас он начнет первый раз в жизни препарировать зверолюда!
Делазан открыл дверь и жестом пропустил Симеона вперед. В помещении имелось всего одно окошечко, расположенное высоко на стене. По сторонам горело несколько фонарей, но их свет заливал лишь самую середину комнаты. Маска на лице изрядно мешала что-либо рассмотреть. Стекла на глазах, скверно расположенные, не отличались чистотой. Приходилось все время покачивать головой, компенсируя слишком узкое поле зрения.
На стенах виднелись почти пустые полки, повсюду лежала пыль. Когда-то здесь располагалось хранилище мазей, трав и простых препаратов. В те времена полки, небось, ломились от всевозможных баночек и горшочков. Позже выстроили новое, более просторное хранилище в другом крыле госпиталя. Это же, на четвертом этаже, оказалось еще и неудачно расположено, а потому с тех пор пустовало.
Сейчас посреди комнаты виднелся всего один большой сундук. Не менее девяти футов в длину, а в ширину и в высоту – по четыре. Крышка заколочена гвоздями, да еще и обмотана канатом в дюйм толщиной. Под дном натекла вода, медленно струившаяся в отверстие слива.
На боках сундука красовались бумажные уведомления: сундук являлся собственностью ордена Ашалаэли и был, соответственно, неприкосновенен. Уведомления скрепляли печати принца-епископа Маларчи, широкие круги красного воска с выдавленным гербом принца-епископа: золотая русалка на синем щите, удерживаемом серебряными ангельскими крыльями о шести частях, а наверху – митра из слоновой кости.
– Простите, сударь… но не стоило бы позвать кого-то облеченного властью… хоть служителя Ашалаэли, чтобы он печати снял? – спросил Симеон. Маска так глушила и искажала голос, что он сам себя не узнал.
– Об этом не беспокойся, – небрежно отмахнулся Делазан. – Я же сказал, тело мне старый друг прислал.
Симеон медленно кивнул. Значит, все не очень-то официально. Чему удивляться: предполагалось, что тела зверолюдов должны сжигаться без промедления. Да и кто решится использовать печать принца-епископа, не имея должных полномочий? Хотя… Да ладно. Ему-то какое дело? Он всего-навсего студент-медик под началом у старшего преподавателя…
– Давай снимем крышку, – жадно проговорил Делазан. – Я разрежу веревки, а ты бери гвоздодер. Печати можешь смело ломать.
– Да, магистр, – сказал Симеон и взял ломик, между тем как Делазан примерился к канату с ампутационной пилой.
Симеон тоже волновался, гадая, что за монстр обнаружится внутри. Прежние записи различали по меньшей мере две дюжины несхожих существ. Одни близко напоминали людей, другие приближались к животным, третьи представляли собой странные гибриды зверей и людей. Симеон крепко надеялся, что лед не слишком истаял и тело сохранило относительную свежесть. Вскрывать, например, утопленников, разбухших в воде, было до крайности неприятно, и кто сказал, что с монстрами будет по-другому?
Последняя веревка лопнула с долгожданным щелчком. Симеон загнал ломик под крышку и налег изо всех сил, отжимая ближний угол и разрывая наклеенную бумагу. Он ждал, что изнутри сразу повеет разложением и даже травы в маске не отобьют вони… однако пахло по-прежнему лавандой и мятой, больше ничем.
– Другую сторону, мальчик мой! Шевелись! – окликнул Делазан. Его аж трясло от возбуждения, он чуть не прыгал с ноги на ногу. – Ну же! Глянем, наконец, что тут у нас!
Симеон живо расправился с другим углом. Оставшиеся гвозди продолжали крепко удерживать крышку – пришлось загонять лом в щель и приподнимать ее через каждые шесть дюймов. Наконец крышку получилось сдвинуть. Делазан, снедаемый нетерпением, схватился за один конец, Симеон – за другой, они налегли вдвоем и вскрыли сундук.
Внутри оказалось много соломы, но лед почти весь растаял. Судя по влажным следам на дереве, его запихивали крупными кусками. Теперь лишь маленькие ледышки плавали в трехдюймовом слое воды.
И конечно же, внутри лежал зверолюд. Ростом около девяти футов. Отдаленно человекообразный. Все тело в жесткой щетине, как у хищных пауков с юга. Лицо, некогда человеческое, превратилось в длинную звериную морду, в приоткрытой пасти виднелся двойной ряд некрупных, но жутко острых зубов. Короткие верхние лапы бугрились толстыми мышцами, пальцы завершались когтями. На ногах с невозможными суставами лежал остроконечный хвост. Ступни – трехпалые, на каждом пальце по грозному когтю, на пятках – кривые острые шпоры…
Глаза были оранжевые, с черными зигзагами зрачков.
И эти глаза двигались…
Делазан с Симеоном шарахнулись прочь. До обоих как-то сразу дошло, что зверолюд был не просто жив. Его больше не сдерживали ни крышка, ни канаты, ни гвозди, ни даже плотный слой льда.
Делазан, в панике позабыв, что порождение Истары не подлежало ангельской магии, судорожно нащупывал икону, приколотую к плащу. Симеон обежал изножье сундука, стремясь к двери.
– Помогите! Помогите! Здесь чудище! – закричал он, и обычно низкий голос сорвался на отчаянный визг. Маска глушила и искажала его крик. Услышат ли за дверью?
Зверолюд тем временем приподнялся и сел, рассыпая во все стороны ледяные обломки. Когти вцепились в бок сундука, оставив на дереве длинные борозды. Пасть приоткрылась, и монстр исторг невероятно тонкий, пронзительный вопль, от которого на стенных полках полопались немногочисленные оставшиеся банки.
Это был охотничий клич.
Прыжок…
Делазан с криком упал, все еще пытаясь призвать ангела себе в защиту. Миг спустя послышался жуткий звук разрываемой плоти. Зверолюд вскинул окровавленную морду и вновь завопил.
Дверь перед Симеоном резко распахнулась. Ворвались двое странных носильщиков. У женщины в руках был небольшой арбалет, и она тотчас выстрелила в чудище, но болт отскочил от бугристой шкуры, не причинив вреда. Второй носильщик сгреб Симеона и вышвырнул в коридор, сам же выхватил из-под балахона здоровенный колун и заслонил женщину, лихорадочно перезаряжавшую арбалет.
– Беги, парень! – проревел здоровяк.
Симеону повторять не потребовалось. Он со всех ног бросился прочь. Сорвав маску, отшвырнул ее прочь…
– На помощь! – кричал он. – Здесь чудище!..
5
В кардинальском дворце представлялось почти невозможным уйти от средоточия власти дальше Желтой Передней. Небольшая комната с шафрановыми обоями обычно давала приют четверке весьма незначительных писцов, больше занятых копированием документов, нежели формулировкой чего-нибудь важного. И никто из них, разумеется, даже не мечтал о личной встрече с ее преосвященством. Да что там – даже с кем-либо чуть повыше Третьего секретаря, номинально присматривавшего за их деятельностью.
Оттого понятны величайшее изумление и порядочная тревога Анри Дюпаллидэна, самого младшего из писцов, недавно занявшего эту должность, когда он поднял глаза от бумаг и едва успел обнаружить, что находится в комнате совсем один, – и тут-то дверь распахнулась. В Желтую Переднюю ворвался монсеньор Робард, наполнив ее аурой безапелляционной важности Первого секретаря кардинала Дюплесси, высшего служителя ордена Ашалаэли, правящего Архангела Саранса… а также, что, вероятно, даже важнее, главного министра королевы. Иначе говоря, де-факто верховного правителя страны.
– Э-э… день добрый, сьёр, – вытягиваясь в струнку, приветствовал его Анри. Вскакивая, он так резко оттолкнул стул, что тот едва не опрокинулся, а на письме, которое он как раз переписывал, образовалось несколько клякс.
Робард был великолепен: камзол из золотой парчи, пурпурные рукава и штаны – кардинальские цвета. Он холодно и сурово взирал на юного Анри, испуганно таращившего глаза. Молодой писец был одет в том же духе, что и великий начальник, но неизмеримо скромнее. Вместо пурпура – приглушенный красный цвет, вместо золота – тусклый желтый, лишь очень великодушному человеку способный внушить какие-то ассоциации с драгоценным металлом.
– Где Даланцио и Деранэ? – рявкнул Робард. – И этот… как бишь его…
– Сьёр Даланцио заболел гриппом, – поспешно кланяясь, ответствовал Анри. При этом он зацепил мягким местом все тот же многострадальный стул, едва вновь его не свернув. – Сьёр Деранэ… толком даже не знаю. Она вышла некоторое время назад… Что же до третьего, простите, с ним я знаком лишь понаслышке. Я никогда не встречался со сьёром Макаллоне.
– А сам ты кто?
– Анри Дюпаллидэн к вашим услугам, сьёр.
– Давно работаешь у кардинала?
– С прошлой среды, ни днем более.
– Что это у тебя под носом? Усы или за завтраком перемазался?
– Усы пробиваются. – Анри невольно тронул пальцем губу и в который раз пожалел, что удался не в мать, темно-смуглую, с роскошными волосами… так нет же, родился вылитой копией деда по отцу. Бледная кожа, легко обгоравшая на солнце, и негустые рыжие волосы, никак не желавшие прорастать на лице… одна надежда на возраст. – Агриппа, по крайней мере, так утверждает.
Левая бровь Робарда поползла вверх. В нынешнем году Агриппа считался самым модным брадобреем в Лютейсе. Его цирюльню посещала высшая знать, высокопоставленное священство, богатейшее купечество. Ко всему прочему Агриппа был отверженцем, что делало его взлет еще примечательней. Он ведь не мог пользоваться ангельской магией в своем ремесле.
– Ну… то есть один из его помощников, – сознался Анри. – Но Агриппа, проходя мимо, мне согласно кивнул!
– Ясно, – сказал Робард, поглаживая собственную короткую, слегка вьющуюся бородку. И, судя по густым завиткам, выбивавшимся из-под шапочки, он никогда не нуждался ни в заклинаниях, ни в особых маслах, должных обеспечить мужскую растительность Анри.
Юноша покраснел, но Робард, кажется, не собирался ни язвить, ни унижать его, в отличие от других писцов, тешившихся этим с момента появления здесь Анри. Сам Анри полагал, что так и должно происходить, – новеньких всегда травят, разве нет?
– Ладно. Раз уж ты здесь, а остальных не видать, быть может, ты справишься, – сказал Робард. – Итак, Анри Дюпаллидэн, твои родители…
– Мой отец – ризничий храма Хуараваэли в Адьене, – ответил Анри. Голова работала лихорадочно. С чем это от него требовалось справиться?
Брови Робарда снова чуть шевельнулись при упоминании об Адьене. Тот располагался в Баскони, а ее обитатели славились по всему Сарансу как вспыльчивые, неотесанные простаки.
– Моя матушка – сьёр Перида Дюпаллидэн. У нее особняк прямо напротив того, что принадлежит герцогине Дамерсон. Они с ней кузины… – Анри помолчал и, решив про себя, что с главным помощником кардинала следовало соблюдать полную откровенность, добавил: – Скольки-то-юродные. Герцогиня замолвила за меня словечко перед ее высокопреосвященством, вот я здесь и оказался. Сам я, правда, ее не встречал… герцогиню, я имею в виду.
– Ты второй ребенок? Или еще младше?
Вопрос выглядел вполне закономерным, ибо Анри явно не являлся наследником матери. Иначе его семья не обратилась бы к дальней родне с просьбой найти отпрыску хоть какое-то местечко. Сам он хотел стать солдатом. Конкретно артиллеристом: он имел талант к математике и неплохо управлялся со счетной линейкой, которой пользуются канониры. Однако для того, чтобы записаться в отряд Верных королевских артиллеристов, у него не хватало ни денег, ни связей. А происхождение из благородного, пусть и обнищавшего рода не позволяло и думать о подразделении попроще.