Первобытные - Крюкова Елена Николаевна "Благова"

Первобытные

Елена Крюкова

Дизайнер обложки Владимир Фуфачев

Иллюстратор Владимир Фуфачев

© Елена Крюкова, 2021

© Владимир Фуфачев, дизайн обложки, 2021

© Владимир Фуфачев, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0051-9499-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЕРВОБЫТНЫЕ

Первобытные

Мистерия

в стихах, прозе и заклинаниях

Живопись и графика – Владимир Фуфачев

Посвящается всем любящим и любимым

Восходит Солнце, и заходит Солнце,

и, на место свое поспешая, восходит оно там.

Идет к югу и поворачивает к северу,

кружится, кружится на ходу своем ветер,

и на круги своя возвращается ветер.

Все реки текут в море, но море не переполняется;

к тому месту, куда реки текут,

они текут вечно.

Что было, то и будет;

и что делалось, то и будет делаться:

и нет ничего нового под Солнцем.

Нет памяти о прежних людях;

да и о грядущих, которые будут,

не останется памяти у тех, что придут после.

Экклезиаст, или Проповедник, глава 1, ст. 5, 6, 7, 9, 11

ГОЛОСА:

Анеле, по прозванию Рыжая Лисица – молодая женщина Племени.

Черная Лисица – двойник Анеле.

Хэш – вождь Племени.

Арэхт – старый охотник, впоследствии новый вождь Племени.

Горбун – лекарь и певец Племени.

Юм, Огненный Шар, слетающий к Анеле с небес.

Огненный Мальчик – сын Анеле.

Волк Рэо – первая собака Племени.

Старая Фанио.

Молодая мать Гэ.

Огненный Вестник, нарисованный Фанио на стене пещеры.

Синие Нелюди.

Каменная Трехлапая Черепаха – жертвенник Племени.

Старая Волчица, мать Рэо.

Голый Мальчик-Волчонок на берегу Сапфир-Озера – последний ребенок Земли.

Лазоревый Дракон, Пурпурный Фазан, Белый Тигр и другие звери – друзья Анеле.

Первая жизнь

***

…Это только гул сердца, не больше. Группа крови? Кардиограмма? Струенье горячих токов? Прапамять, осевшая трилистниками тайных аминокислот в хитрых спиралях наследственных кодов? Темный гул. Грозный гул. Слепой гул. Сгущение мрака, не больше. Не бойся. Не бойся, это не сон. И ты даже не человек теперь. Вот она – на замшелом пещерном амазоните – крестовидная голограмма твоей голой души. И ты не убережешься сейчас от копья, летящего в тебя. Оно – без промаха. О, тебе уже рассказывали сказок без счета про смещение времен! Ты тонко улыбался – до той поры, пока сам не очутился перед густоискрящимся черным прогалом.

Гул идет, поднимается, ширится, затопляя тебя. Ты кричишь – только воздух миров клубится близ немого рта. Ты распахиваешь глаза – взрыв за взрывом слоятся, сливаясь в безумные радужные фосфены. Ты жаждешь пасть на колени – Время поднимает тебя под мышки, дышит в лицо, смеется: не склоняйся передо Мною, властвуй, цари.

И ты понимаешь – не сознаньем, а кровью, – что Древний Час, Нынешний Час и Грядущий Час – уже не твое достоянье. Что архантроп – не предок твой, не родоначальник, не полузверь, лижущий след твоей пятки, а Вершина, к коей ты – идешь и вернешься.

Черный гул настигает, красно клубится, сыплет тысячью искр.

Не бойся.

ВЕРНИСЬ.

Ход Звезд

***

…Страшно перевоплощенье. Крутит суставы тоска. Тяжко перекрещенье двух ипостасей. А если – не двух? А если – множество живых – прежде – тогда – всегда бегущих по пустым просторам дикой планеты – вселяется в помраченное вселенской любовью тело?

Кто разделил Бытие на тело и душу? Вот камень – у него есть душа: он гордый кристалл. Вот черепаха – у нее есть душа: ее медленное время тянется медовою лентой. Вот мы двое – вот твоя рука, вот моя рука: о, как крепко пожатье, как беспощадно, как неостановимо.

Озираюсь. Холод простора пронзает! Не знакомые глазу папоротники дрожат на утреннем морозе. Ощупываю глазами длинные красные косы, круглые валунные плечи. Ты! Обнимаю взором низкий лоб, скулы – панцирем броненосца, зрачки – два наконечника ледяных копий, летящих навылет. Ты!

Я – сразу в двоих?!

Перевоплощенье страшно.

Небытие – страшней.

Сплетайтесь, лианы. Схлестывайтесь, ласты и клювы. Сливайтесь горячею смолою, шеи. И вы, первые руки! – не разжимайтесь.

Я приму участие в твоем пире, Земля, продевшая кровавую серьгу месяца в белую мочку снежной горы.

Промискуитет

«Камень добыть …»

***

…Все, что должно произойти, произошло.

Изумленно оглядываю свои широкие запястья, перевитые медвежьей шерстью, на нитях коей сверкают крупные сухие ягоды черного шиповника.

Мои ступни шире тюленьих ласт.

В моей круглой, каменно твердой ладони – круглый, черный, зеркально обточенный камень.

Гляжусь – и отражаюсь.

Страх и смех сразу! Я не знаю, что такое Красота!

Красота – вот она, вокруг: ослепительные гольцы, синие горизонты, влажный, солено плачущий краснозем, нанизанные на черную медвежью шерсть кабаньи зубы – звезды. А я уродлива! Я хохочу над уродством своим! Попробуйте, отнимите каменное зеркало! – глотку перегрызу: я доподлинно знать хочу, в какой миг уродство мое далекие звезды заметят. Ощерюсь! Оскалюсь! Прищурюсь!

Скошу глаза в черный лабрадор – и охну, и опущусь на колени, и кожей спины содрогнусь: пропустила сей миг, пропустила, царапнула меня серебряным когтем Звезда, красотой наградила, красотой прокляла, приказала: веди за собою от горы к горе, от реки к реке, от океана к океану голодное Племя свое, ибо не за едою они пойдут, не за новою битвой – за свадьбой живой Красоты и живого Простора.

Пересекая сушу

***

– Ох-ха!.. Ох-ха!.. – ворочаются в углу пещеры, близ Гладкого Валуна, распатланные старухи. Под боком у старой Фанио верещит младенец: Гэ нынче ночью родила. Гэ лежит лицом вниз, постанывая, на шкуре седого леопарда из страны Хаора – оттуда мы сюда пришли. Пещера – наш временный дом. Мы отдохнем, напитаем младенцев, накормим стариков, поохотимся вволю, высушим шкуры – и дальше пойдем.

Гэ, как ты стонешь, Гэ. Неужто это так больно?

– О-о, женщина, больно все, за что ни схватятся твои руки и ноги, – бормочет Фанио, и мелкой росою течет по вискам ее, по щекам, по шее пот, мешаясь в яремной ямке со старческими слезами.

Гэ, успокойся. У тебя во рту камень яо – он утишает боль.

Боль – это воспоминание о боли, которая прежде была. Чем сильнее мучила – тем острее воспоминанье.

А меня как зовут?.. Я помню, меня как зовут?..

– Э-э!.. Ох-ха!.. Огонь гаснет, гаснет огонь… Где Хранительница огня?.. Где Рыжая Лисица?..

Озираюсь беспомощно.

– Анеле!.. Анеле!.. Иди. Гаснет огонь. Где хворост? Дуй! Дуй сильнее!.. Щек не жалей!.. Анеле!.. Анеле!..

Я наклоняюсь над крохотным красным комочком: то ли огонь, то ли ребенок, то ли лисенок. Дую усердно, видя щеки и губы свои. Огонь мечется, ластится. Глажу его. Он кусается. Смеюсь: кусайся, щенок. «Анеле!..» – звенят молодые голоса, хрипят старушечьи глотки.

Неужто это имя мое?..

Мой Огонь

***

…Над квадратом плеч – мощная голова бодает воздух. Не воздевай надо мной бугристые руки: они блестят маслено, золотисто, заросшие ковылями нежной прозрачной шерсти, я хочу этих рук и не хочу, я боюсь этих рук и не боюсь.

А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:

– Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..

Пусть так – счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»

Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало – так часто дышал он.

Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.

– Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.

Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.

Я увидала его во весь рост – Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.

И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.

А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:

– Твоя Лисица!.. Твоя!..

И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.

«– Огненная Лодка – серп Луны…»

***

– Каково быть украшением Хэша, дитя?..

Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.

– Я не дитя.

– Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..

– Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.

– Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..

У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.

– Я верю всему. Покажи талисман!

Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.

– Все трехлапые звери – священны. Рядом со становищем мы нашли трехлапую черепаху из черного камня. Она древняя. Древнее, чем желтая кость старой Луны у тебя над головой.

Я неотрывно гляжу на изделие Горбуна. Я знаю, что он наколдует, и я превращусь в эту жабу вмиг. Я догадываюсь, для чего предназначена та, каменная черепаха близ становища.

Горбун слишком долго глядит на меня, и я начинаю дрожать под его взглядом, как под северным ветром. И глаза наши касаются друг друга так, как нагие ладони.

Игрушка: Трехлапая Жаба в объятиях Змеи

***

– Почему ты замолчала, Лисица?

– Теперь пой ты, Горбун.

– А если мое горло замерзло, и я никогда больше не смогу петь?

– Ты сам знаешь, что сможешь. Не пускай копья мимо цели.

Звезды и снег осыпались в тлеющий костер. Глаза Горбуна разгорались все сильнее, он поднял вверх два растопыренных пальца:

– Запомни, Анеле. Это Марс и Венера. Так их потом назовут.

– Откуда ты знаешь, Горбун, что будет потом?..

Его молчание обволокло меня огненным сполохом.

Повторяя устремление его взгляда, я уставилась в сердцевину красного костра. Уголья шевелились жуками. И в шевелении головней я узрела, дрожа, чуждый рисунок. Сложились угли в знаки, неведомые мне.

– Это песня моя, Анеле. Так ее потом запишут. Но ты склони ко мне не ухо – сердце. Слушай!

Я спрятала голову в колени, и волны снеговой ознобной дрожи катили и катили по спине безостановочно, печальными валами, и я казалась себе малой веткой – в ладони огня, малым огнем – в ладони зимы, белой ладонью зимы – в объятии ночи.

Песня Горбуна о любви

***

…Костер потух, но неистовый жар его палит нам брови, разжигает щеки, щекочет ступни.

Мы одни.

Сила Хэша в том, что он – Вождь.

Сила Горбуна в том, что он – Нежность.

Сила моя в том, что я – есть.

Сила костра в том, что он горит тайно.

Мы содрогаемся – и крупно, и дробно. Костер погас. Сильный ветер свистит по белой степи.

– Идем в пещеру. Там тепло. Там огонь.

– Нет! Останемся здесь. Здесь звезды.

Мы перепутали голоса. Он приближает свое лицо к моему лицу и пьет нежным ртом из моих глаз соленую влагу.

Мои руки смыкаются на его горбатой спине, я знаю, что он меня не обидит.

Сколько гордой бирюзы из священного мониста отдаст великий Хэш за это объятье тем, кто сделает так, чтобы оно никогда больше не повторилось? Я касаюсь раскрытым ртом тонкого хряща на перекате горба. Мы не понимаем, что мы уже одно, как не понимаем, что через лунный перекат по черному небосводу расстанемся навсегда.

Мы не понимаем, что такое НАВСЕГДА. Мы не понимаем, что такое НИКОГДА.

Мы понимаем – соль течет из глаз, и это очень больно.

Объятие. Первая Венера

***

…Вождь, когда ты увидел нас? Внутреннее зренье твое тебя не подвело. Ты прокусил губу до крови, хоть глаза твои были закрыты.

Я не испугаюсь тебя. Я повторю тебе еще раз – и сколько захочешь раз повторю, – я не зуб кабана, что просверлить – и носить на груди. Я Лисица Анеле, и я люблю ветер, снег и свет.

И если я услышала в крови шум слова ЛЮБЛЮ – я припаду губами к губам, щекою к биению жилы, в которой течет такая же кровь. Хочешь поглядеть, Хэш?.. Где твой каменный нож!

А, ты щадишь меня. Ты убьешь его. Ты поймаешь его, чтобы больнее мне было. Не рви повязку со лба! Не царапай живот! Вот я перед тобой. Почему ты не проведешь ножом наискосок по моему лицу? Ты говорил, что я красива. Так убей силу мою! Ты же дробишь во зле рубилом твердые розовые шары, что девушки находят в речных перловицах, – так зачем ты жалеешь меня?..

Я не жалости хочу.

Я хочу слышать, как под губами моими поет кровь сердца твоего.

Горбун – певец. Он спел мне.

Ты, безголосый!..

У тебя и на проклятие духу не достанет – вцепляйся крепче в нож, я грудь не закрою; только его пощади.

Проклятие

Снова Ход Звезд

***

– Велю вам схватить его!

Молчание.

– Велю вам схватить его!..

Молчание.

– Вы прокрадетесь в его убежище! Вы поползете за ним по следу!

Молчание.

– Вы свяжете ему руки за спиною – руки, что обнимали ее!

Молчание.

– Вы растерзаете его, вы насладитесь видом его мучений! Трехлапая хочет жертвы!.. Трехлапая сохнет, томится без жертвы!..

Молчание.

– Я, вождь Хэш, велю вам!.. Почему не падаете ниц?! Почему не кричите послушно: исполним, о Хэш?!

Молчание.

И голос издали – рыком:

– Исполним, о Хэш. Холодно нынче. Звезды нынче танцевать будут.

Северное Сияние

***

…А бороться невозможно. Все равно, что бороться с Ураганом, налетающим с отрогов Белых Гор. Люди – это ураганы, это смерчи, люди исполняют чужую волю. Горбун, подчинись! Руки и ноги твои тащат, тянут в разные стороны. Рвут волосы с твоей головы.

Ты видишь Черепаху. Вот она, близко. Вот она совсем рядом. Тебя кладут на нее. Ты спиною, горбом ощущаешь скользкий черный камень.

– Отпустите его! Отпустите!

Оскал раскатистого смеха, ощеренные желтые клыки, вместо пальцев – когти, вместо языков – хвосты змей. Люди ли вы?!

– Оставьте! Помилуйте! Пустите его! – кричу я.

А мне в ухо – хрипы, харканье, хохот, холод лютый:

– Ты что, жена его?.. Поцеловать его забыла!.. Он тебя с собою во Тьму взял бы, да мы не дадим!.. Другие лекари в Племени есть!.. Другие лекари найдутся!.. Ты что, на Черепаху захотела?!

Локти мои тонут в сугробе. Колени изранены настом.

Я успеваю прижаться щекой и губами к его щиколотке, к его ступне, и волосы мои скользят по его ногам красным огнем, грязный снег возжигая.

Первое распятие

«Северное Сиянье мое…»

«– Ты убил певца…»

***

– Волоките… Волоките его сюда, ближе, к яме… Его теперь не узнать – раны, порезы без числа, весь разорван, весь красен…