Наконец орудие с горы выпустило несколько снарядов, но почти сразу снова замолкло – почему, я не знаю, поэтому мы должны были обязаны продолжать лежать на своих позициях. Было очень жарко, на небе ни облачка. Мы ужасно страдали от жажды, и едва могли двинуться, чтобы достать флягу с водой. Один из наших товарищей позади меня застонал. У него были прострелены обе ноги. Пули продолжали пролетать над нашими головами к копье за нашей спиной, где некоторые из наших бюргеров продолжали стрелять по врагу. Время от времени рядом с нами пуля взрывалась с шумом пистолетного выстрела. Я предполагаю, что такой специфический звук издают только пули дум-дум. Мы уже видели много таких пуль, отнятых у врага нашими бюргерами в сражении при Моддерспруйте. Другой бюргер, Малдер, пробежал мимо меня с улыбкой на губах, упал позади муравейника и немедленно снова вскочил, намереваясь присоединиться к тем из наших в передних рядах, которые сидели, спокойно покуривая позади небольшой кучи камней под деревом, но не прошел и двух шагов, как был ранен в бедро. Там ему пришлось лежать и стонать, пока храбрый Рейнеке, который позднее погиб на Спионоскопе, не смог его унести.
Некоторые из нас заснули от усталости. Один из наших проснулся, услышав свист пули радом со своей головой, и подумал, что англичане приблизились и стреляют по нему с фланга. Подняв голову, он обнаружил, что откатился далеко от укрытия. Тут же он был снова за термитником, и стрелять по нему перестали. Нам повезло, что англичане не отличались меткостью стрельбы, иначе немногие из нас остались бы в живых, чтобы рассказать обо всем этом.
Когда наше орудие, наконец, к вечеру снова открыло огонь по врагу, обстрел почти прекратился, и мы использовали эту возможность, чтобы вернуться к оврагу. Мы пролежали за термитниками девять часов, и, как ни странно, у нас было только двое раненых. Мы решили больше не рисковать. Мы потеряли веру в братьев Эразмусов, генерала и комманданта, которые, во-первых, оказались неспособными составить хороший план атаки, и, во-вторых, никогда сами не принимали участия в сражении.
Месяцы, проведенные рядом с Ледисмитом, были для большинства из нас самыми утомительными за всю войну. Делать было практически нечего, а жара среди раскаленных солнцем каменистых холмов была ужасна. Единственное наше занятие было не из приятных и заключалось в основном в несении караульной службы днем или ночью. Вначале это было особенно тяжело. Позднее мы должны были подниматься на копье по вечерам, сменяя друг друга, чтобы проводить там долгие ночи, причем наши пустые палатки были совсем недалеко за нашими спинами.
Когда утром мы возвращались со скатками на спине, смертельно уставшие, то просто шлепались на камень, и сидели, ожидая чашки кофе, или просто любовались прекрасным пейзажем или, по настроению, сидели в грязном лагере и обменивались шутками с соседями. Когда постоянно находишься начеку, чувство опасности притупляется. Нам намного больше нравится участвовать в перестрелках или патрулировании, чем просто сидеть на позициях. Для бурского характера несвойственно постоянно сидеть далеко от дома. Его очень скоро начинает тянуть домой, и в скором времени в нашем лагере вспыхнула эпидемия отпусков. Это была одна из причин, по которой враг смог прорваться сквозь наши позиции.
Из-за предвзятого отношения к людям со стороны офицеров многие буры отпуска не получали, другие получали очень редко, следствием чего были постоянные ссоры. С другой стороны, многие бюргеры получали отпуск и иногда не возвращались из него – с ведома офицеров или без оного. Поэтому неудивительно, что мы никогда не были в полном составе.
Все эти проблемы не давали генералам возможности осуществить их планы.
К счастью, многие бюргеры были здесь по своей воле, и если нужно было сражаться, они всегда добровольно шли в бой. Было примечательно, что те, кто был под началом способного генерала, дрались хорошо, в то время как те, кто был под началом плохого или неспособного генерала, сами были очень слабы. Иногда некоторые бюргеры, проявив инициативу, творили настоящие чудеса. Иногда, чтобы скоротать время, мы играли в какие-нибудь игры, но особенно расслабиться нам не давали. Иногда, когда все лениво валялись на земле, раздавался сигнал тревоги. Нам приходилось вскакивать, искать лошадей, седлать их, разбирать оружие и патронташи. Но через некоторое время и к этому мы привыкли. Крик: «Англичане идут! По коням!» стал шуткой.
Когда мы не были заняты в охране, то сидели или лежали, слушая вечерние звуки и пение псалмов на соседних фермах. Иногда мы подтягивали. Особой музыкальностью мы не отличались.
Больше всего мы любили дневные часы. В это время нам часто выпадал случай пострелять по неосторожным англичанам на Роойрандьес. Некоторым из наших молодых ребят нравилось думать, что они находятся в постоянной опасности. Время от времени над нашими головами пролетал снаряд, что вызывало приступы хохота у целого коммандо, прятавшегося среди камней.
Тогда мы все еще чувствовали, что настоящая война еще предстоит. Когда, некоторое время после нашего нападения на Роойрандьес, мы пошли на запад от Ледисмита, чтобы атаковать Платранд, мы чувствовали себя не в своей тарелке, хотя и вызвались добровольно. Это была прекрасная поездка в темноте, галопом, но, когда мы прибыли а Платранд, оказалось, что там не собралось столько людей, сколько было нужно, и мы уехали обратно, довольные тем, что нам не пришлось идти в атаку. Разве мы сами не решили более не атаковать Роойрандьес?
Подрыв орудия в Ледисмите – один из эпизодов войны, который мы вспоминаем с чувством позора. Спустя несколько дней после того, как «Длинный Том
1
Когда рассвело, мы пошли, чтобы посмотреть на мертвых и раненых, возможно из чувства бравады, возможно чтобы привыкнуть к их виду. Храбрый враг дорого заплатил за эту операцию. Число своих убитых и раненых англичане знали лучше нас, потому что имели достаточно времени, чтобы унести их с собой. У нас было только четверо убитых и несколько раненых. Среди убитых были Нимейер, получивший несколько штыковых ранений, ван Зил и Вильерс. Потт был тяжело ранен.
После этого мы были, конечно, вдвойне осторожны. Мы так никогда и не выяснили, на ком из часовых лежала ответственность за эту неудачу. Обвинялись в этом Купер и Тоссель. Их арестовали и послали для разбирательства в Преторию, но и там следствие ничего не выяснило. Есть основания считать, что наши бюргеры под Ледисмитом не раз были виновны в предательстве. Правительству с самого начала следовало бы принять строгие меры против предателей и шпионов.
Спустя несколько дней после взрыв орудия я растянул левое колено, которое уже повредил еще до начала войны. Генерал Эрасмус дал мне отпуск на неограниченное время, чтобы я мог поехать домой. По пути домой я обогнал, не зная об этом, моего брата Виллема. Он приехал из Голландии, где учился, чтобы принять участие в войне.
Какая была встреча с родственниками и друзьями! Как много надо было рассказать! Тогда еще перемен было не так много, а сколько могут теперь рассказать родственникам буры, вернувшиеся из дальних стран! Будет, увы, много горя, потому что многие погибнут на той войне, и многие пожертвуют жизнью за свою страну!
III. Восьмидневное сражение при Тугеле – Разговоры о вмешательстве –Освобождение Ледисмита
Прежде, чем мое колено было окончательно вылечено, я возвратился к Ледисмиту. Первым, что попало мне на глаза по возвращению в лагерь, был воздушный шар, висевший в небе над Ледисмитом. Он выглядел, как большой крокодилий глаз, потому что казалось, что он следит за всеми моими движениями. Когда я ходил, чтобы найти лошадь или принести воды, он стоял высоко в небе, и у меня было ощущение, что он следит только за мной, и казалось, что в любой момент на меня упадет снаряд.
Мы никогда не видели столько мух, сколько их было под Ледисмитом. Есть нужно было очень быстро, потому что они делали процесс еды почти невозможным. К счастью, я пробыл там недолго, как к концу января 1900 года часть нашего коммандо, включая моего брата и меня, была послана к Тугеле в качестве подкрепления. Пути туда было четыре с половиной часа, и дорога была трудной, потому что враг пытался перерезать нам путь. Прибыли мы в тот же день, спустя всего два дня после того, как враг попытался обойти Спионоскоп с правой стороны и потерпел поражение. Приближаясь к высоким горам рядом с Тугелой, мы слышали все более отчетливый шум винтовочных выстрелов, прерываемых ревом орудий и стрекотом наших «пом-помов
2
На следующее утро мы пошли, чтобы залечь в окоп, который был вырыт нашими на возвышении справа от Спионоскопа. Накануне там были ранены восемь бюргеров. Фельдкорнетом был Рэд Дэнни Опперман. Недалеко слева от нас стояло несколько наших орудий, а перед нами, тоже слева, на длинном склоне горы, мы видели четырнадцать вражеских. Прямо перед нами рос большой лес, а рядом с ним располагался английский лагерь. Мы видели, что враг перемещается большими плотными квадратными массами. День был ужасно жарким, а мы должны были целый день лежать в окопе, потому что враг целый день обстреливал нас с небольших позиций, которые были перед нами на расстоянии в 1500 шагов, и снаряды все время взрывались над нашими головами. Начиненные лиддитом снаряды, от взрывов которых все сотрясалось, равномерно летели со стороны леса в сторону нашей батареи слева от нас, но только часть нашего окопа (где, по счастью, в тот момент никого не было) была разрушена.
Всякий раз, когда наступала недолгая пауза, мы поднимали головы над краем траншеи, чтобы взглянуть на прекрасный окружающий пейзаж и на позиции врага. В тот день никто из нас не был ранен. Только артиллерия пострадала. Едва несколько наших орудий рискнули обнаружить себя, восемь или больше снарядов, один за другим, заставили их замолчать. Рядом со мной лежал человек, слуга которого, беспокойный, нетерпеливый бушмен, фамильярно называл его Джонни. Бушмен непрерывно ходил туда-сюда к своему «приятелю», который лежал за камнем рядом с нами. Однажды, при одном из его посещений «приятеля», пуля ударила в землю рядом с его пяткой. Он остановился, не спеша провел взглядом от пятки до врага и серьезно сказал: «Будьте вы прокляты, англичане!» и спокойно продолжил свой путь.
Справа от нашей позиции было открытое место, почти в одном уровне с окружающей местностью, но заканчивающееся крутым склоном приблизительно в 900 шагах далее. Туда мы пошли к вечеру с подкреплением коммандо Претории, которое следовало за нами. Фельдкорнет построил нас в шеренги, и отсчитал сорок человек, которые должны были этой ночью выкопать окоп. Следующей ночью их сменили бы остальные. Мы с братом были в первой группе. К утру, когда мы все еще рыли окопы , по всей линии фронта был открыт огонь. Мы решили, что нас атакуют, и забились в узкие окопы. Но поскольку атака не начиналась, а пули летели высоко над нашими головами, мы продолжали рыть до рассвета. Тогда мы заметили, что враг залег в окопы приблизительно в 800 шагах от нас. Мы сделали по ним несколько выстрелов, но потом решили сберечь боеприпасы на случай возможного штурма.
Весь этот день и два последующих нас постоянно обстреливали. Пули пролетали над нашими головами, как зяблики, и не причиняли нам вреда, но мы должны были опасаться снайперов, которые иногда едва не задевали нас. В тот день (24 января), произошло славное сражение при Спионоскопе, где наши бюргеры, будучи застигнутыми врасплох и вынужденными отступить с холма, после упорного сражения вынудили врага снова его оставить. Буры из Претории, которые должны были сменить нас, принимали в этом сражении активное участие. Рейнеке, Йеппе, Малерб, де Вильерс и Оливье были убиты. Ихриг был тяжело ранен.
Целый день мы лежали, слушая звуки сражения, поскольку не могли спать. Мы должны были провести в окопе три дня и четыре ночи прежде, чем мы были свободны. Воду и еду нам приносили, или же наши люди сами ходили за этим по ночам, поскольку днем мы не рисковали покидать окопы. Мы были в безопасности, потому что окоп хорошо защищал нас от снарядов, если вовремя пригнуться. Следующим утром нам сообщили новость о том, что враг оставил всю линию фронта и отступил в направлении Чивили.
Сражение у Тугелы длилось восемь дней.
Я снова повредил колено, и должен был уехать от Ледисмита в Преторию, откуда отправился в Уормбад в Ватерберге, чтобы остаться там в течение нескольких недель с госпожой Клеин-Фрайкки Гроблер, которая приняла меня очень доброжелательно. Мой брат Фриц тогда же впервые получил отпуск, а Виллем оставался в Ледисмите. В течение моего отсутствия англичане прорвались в районе Питерс Хайтс, где Виллем был взят в плен, а Люттиг, Малерб и Стюарт де Виллирс были убиты. Тем временем Фриц с некоторыми другими преторийцами отправились, в Оранжевую Республику, где враг окружил генерала Кронье.
С самого начала осады наши бюргеры всегда думали, что город скоро падет. «Хаки не могут долго протянуть! У них нет продовольствия, а боеприпасы должны закончиться! Буллер никогда не может пересечь Тугелу, наши позиции слишком хороши! Какая разница, что я в отпуске? Хаки не пройдут!» Так думало большинство бюргеров, и если кто-то пытался указать, что враг может прорваться, потому что многие из нас не выполняют свой долг, ему не верили или обвиняли в предательстве. Тем временем первоначальный энтузиазм постепенно заглох. Бюргеры сидели в лагерях или разошлись по домам, надеясь на немногих оставшихся, которых в конце концов оказалось недостаточно, чтобы противостоять подавляющей силе Буллера, которую он сосредоточил в одном месте, чтобы любой ценой прорвать наши позиции.
Никаких отпусков во время войны нельзя было предоставлять, и я также могу добавить (хотя мой рассказ не претендует на то, чтобы быть историей этой войны) что все это усиливалось некомпетентностью наших генералов и деморализующим действием кумовства и личных интересов. Нам следовало отправить свои силы в Капскую колонию, чтобы получить помощь от наших братьев в этой войне, которую нам навязала Англия. Жившие там африканеры не имели возможности помочь нам, потому что у них не было оружия и боеприпасов, и мы не протягивали им руки. Не имея помощи от наших сил, они не могли самостоятельно поднять восстание, потому что в случае неудачи сильно рисковали потерять все свое имущество в результате конфискации.
Мы должны были пострадать – мы сами заслужили это своим поведением. Наш враг, как волна, прорвавшая дамбу, разрушил наши дома, опустошил наши поля, и доставил нам бесконечные страдания. Помимо этого, на боеспособность коммандо оказывали сильное влияние разговоры о вмешательстве третьих держав. В нашем коммандо, которое в значительной степени состояло из неосведомленных людей, пересказывались самые странные истории. Одна из них была о том, что русские высадились где-то в Южной Африке со 100 орудиями. Постоянно возникали слухи о большой европейской войне, которая вот-вот начнется, и последствием этого было то, что буры рассчитывали на вмешательство или помощь от других государств, вместо того, чтобы надеяться на собственные силы и упорство. Самые разумные из нас говорили о том, что все это ерунда. Ни для кого не было большого интереса в том, чтобы вмешиваться в дела Южной Африки, и не было и никакого разумного оправдания, потому что Чемберлен своим поведением сам вынудил нас стать агрессорами.