Заметим, что принцип методологического объективизма имеет одно значительное отличие от двух других – оно заключается в том, что допускается дистанция между личным мировоззрением ученого и его методологической позицией, которую он занимает как исследователь; иначе говоря, вне научного исследования, «как частный человек», ученый может быть и верующим, и убежденным атеистом, и агностиком, – главное, чтобы это никак не проявлялось в его научной работе. Вот что пишет об этом Флурнуа: «Разумеется, ничто не мешает психологу, как и всякому человеку, иметь свое личное убеждение относительно этих выключенных проблем и отдавать предпочтение (тайное или явное) той или другой метафизической теории. Но эти индивидуальные мнения о сущности религии и реальности невидимого мира не должны отражаться на научных исследованиях психолога, как личное мнение физика о существовании или несуществовании в себе материального мира совсем не препятствует его опытам в лаборатории»[14].
То есть, как исследователь, он должен «сконструировать» такое методологическое основание в своей работе, в рамках которого ему удавалось бы обходить вопросы об истинности или ложности тех или иных верований и избегать ввязываться в мировоззренческие коллизии (именно поэтому объективизм только «методологический», то есть парциальный; это объективизм, практикуемый в одной только области – в науке, а другие области жизни того же человека не затрагивающий).
Этот принцип не просто призывает исследователя встать на нейтральную точку зрения в изучении и трактовке религиозных явлений – он предписывает ему действовать так, и только так. Иначе говоря, он провозглашает, что действительно нейтральная позиция, о которой прямо или косвенно заявляет религиовед, во-первых, возможна и осуществима на практике (что бы там ни говорили марксисты о бессознательной партийности), а во-вторых, она необходима как условие истинной научности, объективности, ценности и значимости полученных результатов. И разумеется, он требует полной осознанности и последовательности в конкретном проведении данного подхода (в этом отношении он, пожалуй, с марксистским принципом партийности сближается).
Кроме того, принцип методологического объективизма имеет отчетливую социальную подоплеку, о которой тоже надо сказать несколько слов. Очевидно, он многим представляется более «демократичным», чем другие два: в конфликте мировоззрений он не защищает и не опровергает ни одну из сторон, признавая их «равноправие» и одинаковое право на существование; подобно тому как демократическое государство предоставляет правовую защиту и пространство для деятельности различным религиозным организациям в социальном плане, так и принцип методологического объективизма охраняет целостность и защищенность различных вероучений в плане идейном. Этот принцип, безусловно, ближе других к толерантности и политкорректности, и в этом смысле несомненна его укорененность в современном социальном дискурсе.
Но свидетельствует ли созвучие некоего научного принципа социальным ценностям о безусловной научной ценности этого принципа? Является ли это достаточным основанием для предпочтения его иным принципам? Что вообще может послужить оправданием принципа методологического объективизма – не на уровне социального контекста, а в рамках движения идей? Можно ли сказать, что этот принцип на чем-то основывается, чем-то доказывается? Предваряя выводы данной статьи, сразу скажем, что мы склонны давать положительный ответ на поставленные вопросы. Ниже мы приведем некоторые соображения, разъясняющие наш подход.
Три пути усвоения и верификации ценностных суждений
Зададимся вопросом, какими путями движется сознание обычного человека (не философа), когда он оценивает тот или иной тезис на истинность. Подчеркнем, что вопрос ставится не в плоскости эпистемологии, а в плоскости именно психологии, то есть это вопрос о том, что рождает в нас склонность, предрасположенность поверить во что-то, принять что-либо как истину, пока мы остаемся в рамках обыденного мышления[15].
Что мы предпримем, если захотим удостовериться в правильности того или иного фактического утверждения? Например, существует ли Антарктида – покрытый льдами материк в высоких южных широтах? Для нашего обыденного знания традиционно существуют три пути: во-первых, мы поинтересуемся мнением людей, которым доверяем. Например, мнением путешественников, которые видели Антарктиду своими глазами, летчиков и моряков, исследователей и т. п. Мы можем также обратиться к энциклопедиям, справочникам и учебникам, исходя из того, что эти источники составлены также компетентными людьми, заслуживающими доверия. Почти все познания, которые мы получаем в процессе учебы, усваиваются в силу доверия к учителю и к учебнику – лишь очень немногую их часть педагоги предоставляют нам проверить экспериментально или вывести логически самим. Вбльшая часть тех сведений, которые мы имеем о мире и принимаем как истинные, представляются нам таковыми благодаря воздействию авторитета, в том числе авторитета, выступающего генерализованно, – как общественное мнение, как наиболее распространенное убеждение, как нечто «само собой разумеющееся» в той среде, в которой мы формируемся и живем. Назовем этот фактор «фактором социального признания» – такой термин будет включать в себя и авторитет в собственном смысле слова, и все прочие виды «санкции на истинность», выдаваемой обществом.
Далее мы постараемся убедиться в непротиворечивости общей картины, в которую включается проверяемое суждение. Располагая известными достоверными познаниями в географии, постараемся проверить, не противоречит ли гипотеза о существовании Антарктиды тому, что нам уже известно. При этом мы постараемся удержать некоторые «глобальные истины», воспринятые нами как непоколебимые и определяющие общие рамки, в которых ставится и решается проблема (например, что земля представляет собой шар; что ни один из известных путешественников не прошел на корабле через Южный полюс и т. п.). Поскольку этот путь предполагает рациональное рассуждение, назовем его логическим путем.
Наконец, мы можем удостовериться в правильности суждения лично, то есть на основе непосредственного опыта. Если мы увидим Антарктиду своими глазами, тогда необходимость обращаться к кому-то другому отпадет (поскольку речь идет об обыденном мышлении, мы отвлекаемся здесь от сложных проблем активности субъекта опыта и от необходимости интерпретации любого опытного восприятия); доверие к авторитетам, как и логические рассуждения, окажутся ненужными, ведь мы доверяем своим глазам. Этот путь верификации суждения связан с опытом, с непосредственным переживанием и оценкой данных органов чувств.
Для чисто фактических суждений (во всяком случае, для большинства из них) существует еще один путь – путь практической проверки, включающий, в частности, эксперимент и успешность технического решения. Этот путь сближается с последним из перечисленных – с опытом – и, конечно, включает его в себя (практика предполагает, что результаты ее мы оцениваем при помощи органов чувств), но все же не совпадает с ним полностью. Так, определить, какое из лекарств эффективнее, врач может, используя их в своей клинической практике; практика может показать, например, двигатель какой конструкции мощнее, какая экономическая модель успешнее, какой сорт пшеницы устойчивее к морозам и т. д.
Еще раз подчеркнем: речь идет преимущественно об обыденном мышлении. То есть мы не пытаемся выяснить критерии истины или пути ее доказательства в философском ключе – мы просто описываем те эмпирически наблюдаемые приемы, к которым прибегает человек нашей эпохи и нашей культурной среды, желая удостовериться для себя в истинности какого-либо суждения. Мы выделяем психологический, а не гносеологический аспект этого процесса, то есть мы не утверждаем, что эти четыре пути, взятые порознь или в какой-то комбинации, гарантируют достижение истины; мы говорим лишь о том, что психологически человек склонен принимать на веру те суждения, которые прошли проверку одним из четырех способов, и отвергать те, которые ее не прошли.
Отметим, что этими путями проходит не только оценка тех суждений, которые человек склонен принять за истинные для себя и включить в собственную картину мира, для сообщения принятых для себя истин другим людям; они же используются для убеждения другого, для оправдания своей позиции в глазах других, для агитации, пропаганды, рекламы, идеологической обработки и всех прочих видов влияния одних людей на воззрения других.
Принимая на веру или отвергая суждения религиозные, человек – сознательно или бессознательно – проходит теми же путями: на его оценку влияет фактор социального признания (влияние всего общества, или семьи, или ближайшего окружения, или книжных авторитетов и т. п.); он прибегает по мере сил к интеллектуальной оценке суждения, рассматривая, не противоречит ли оно тем положениям, которые приняты им за аксиомы; он доверяет собственному опыту, особенно в тех случаях, когда у него бывал мистический опыт (видения, откровения, вещие сны и т. п.).
Сознательно вынесем за скобки запутанный и сложный вопрос о роли практики в удостоверении или опровержении именно религиозного суждения. Вполне возможно, что «практика» монашеского послушания, служения священника, продолжительной и регулярной молитвы, медитации, йоги и пр. приводит к таким переживаниям и состояниям, что выполняющий ее человек воспринимает их как подтверждение истинности вероучения, изначально сподвигшего его на эту практику. Однако подобное переживание так же субъективно, как и любой опыт, о нем можно рассказать, но невозможно вложить его в душу другого человека, заставить другого пережить то же самое (в немецком языке есть термин, очень точно выражающий это свойство переживания: Subjekthaftigkei – «привязанность к субъекту», «присущность субъекту»); поэтому «доказательная сила» подобных переживаний реализуется на тех же путях, что и простой непосредственный опыт (визионерский или обычный эмпирический – в данном случае не принципиально), и нет необходимости рассматривать этот путь отдельно. В другом же смысле представить себе религиозную практику как способ удостоверения в истинах вероучения достаточно сложно: нет такой практики, которая подтвердила бы или опровергла существование Бога или богов; такой, которая утвердила бы преимущества Библии перед Кораном, или наоборот; которая подтвердила бы, что жизнь предполагаемого святого действительно была праведной в глазах Бога и что праведность его послужила к его спасению, ибо возможность спасения остается лишь вопросом веры, но никак не вопросом знания. В этом отношении религиозные суждения близки к ценностным суждениям, хотя далеко не все они формально относятся к этой категории (значительная часть вероучения выражена, как правило, в фактических суждениях).
Относительно ценностных суждений вообще следует заметить, что четвертый путь удостоверения – практика – к ним практически никогда не применим. Как нет практики, подтверждающей или опровергающей святость, так нет и практики, которая подтвердит или опровергнет эстетические достоинства объекта или нравственные достоинства поступка; в любом случае, определяя это, мы будем полагаться либо на суждение авторитета (социума), либо на непосредственное переживание (чувство прекрасного – в первом случае, совесть – во втором), либо на рассуждение, которое подведет конкретные признаки данного частного случая под более общие максимы. Так, никакие эксперименты не подтвердят, что картины Кандинского лучше или хуже картин Глазунова; нет приборов, точные измерения которых давали бы бесспорный ответ на вопрос, что хорошо и что плохо в плане нравственного достоинства человека, и невозможно провести наблюдения, которые подтвердили бы праведность поста и молитвы в глазах божества, и точно так же никакие вычисления не смогут обосновать, например, догмат о троичности Бога. Примем, что и относительно фактических религиозных суждений работает та же «логика», что в отношении ценностных: желая удостовериться в их истинности, человек не станет привлекать практику, но будет использована либо апелляция к логической последовательности, либо ссылка на авторитет, либо обращение к личному опыту.
Таким образом, мы настаиваем на том, что человек осуществляет оценку на истинность религиозного суждения – а это, в частности, означает, что он или приходит к религиозности, или оправдывает для себя и в глазах других людей собственную религиозную позицию, или же разочаровывается в ней и меняет конфессиональную принадлежность – либо в силу доверия определенному авторитету, либо пережив определенный опыт (который он не может интерпретировать иначе как в категориях религиозного мышления), либо в результате определенной мыслительной, рациональной работы, либо на пути той или иной комбинации этих способов. Заметим, что мы говорим здесь не только о верификации (фальсификации) религиозных суждений, но и об источниках (или каналах) любого ценностного знания – то есть знание «что такое хорошо и что такое плохо» в смысле религиозном (а также эстетическом и этическом) приходит к человеку либо от авторитета, либо в результате рассудочного анализа, либо из непосредственного опыта-переживания). Они же выступают основными «каналами» усвоения ценностей в период социализации человека.
Принципиальная ограниченность возможности верификации ценностных суждений
Следующий шаг нашего рассуждения будет заключаться в следующем: мы постараемся показать, что для каждого из этих путей к подтверждению либо опровержению религиозного суждения (будем называть их для краткости путями верификации) истинно то, что реальная (то есть рациональная, не психологическая) доказательная сила их ограниченна и что ни каждый из них по отдельности, ни какая бы то ни было их комбинация не решают задачу верификации религиозного суждения удовлетворительно и в полном объеме. Каждый из этих каналов верификации суждения действительно «работает» в определенных рамках, но имеет свои границы, то есть имеет достоинство реального доказательства в пределах некоторой ограниченной области, по выходе из которой применение его может с рациональной точки зрения вести только к заблуждению.
Имеют ли рациональную силу аргументы «от авторитета»? В известных пределах да; так, для ребенка суждение взрослого о том, что хорошо и что плохо, должно выступать как истина «в последней инстанции», и это рационально и практически оправдано, так как ребенок через общение со взрослыми познает нормы социума, в который он «врастает»; разумеется, взрослый лучше осведомлен о том, что хорошо или плохо с точки зрения социума, и он может помочь и помогает ребенку в этом разобраться; его авторитет подтвержден самой ситуацией, он оправдан. Также для неофита верифицирующим фактором является авторитет священника, муллы, раввина и т. п., и это тоже совершенно оправдано с рациональной точки зрения: все эти наставники – люди более искушенные в истинах веры. Для спорящих между собой священников или монахов является действенным (и это рационально оправдано) авторитет Библии или писаний святых отцов – так как они (по умолчанию, заведомо) находятся в рамках одной и той же ценностной системы, круг которой описывается этими авторитетными источниками, и за пределы этого круга они «договорились» не выходить (то есть ссылка на авторитет в этом случае оправдана ситуацией и потому рационально основательна); они согласились относительно общих аксиом и спорят по частным случаям, которые должны из этих аксиом выводиться. Их доверие к авторитету обосновано объективной ситуацией, в которой они пребывают.