Владычица морей - Задорнов Николай Павлович

Николай Задорнов

Владычица морей

Знак информационной продукции 12+

© Задорнов Н. П., наследники, 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Книга первая. ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Глава 1. Зеленый остров

Облака над морем и над берегом, разорванные ветром, шли белыми горами с плоскими днищами в один уровень, затененными до грозовой сини. В просветах проглядывала озерная голубизна. Солнце прикрыто, видимость в такую погоду отличная, словно умелый фотограф, задернув кое-где сукнами стеклянную крышу мастерской, заполнил ее ровным светом.

И душевная видимость сегодня отличная у лейтенанта Алексея Сибирцева, стоявшего у борта госпитального судна, шедшего из Южной Африки, ясней наблюдаешь в себе при этой прохладной погоде. Казалось бы, уже здоров, а выздоровление, видимо, продолжается. С заключением мира чувствуешь себя свободней. Алексей, как и все его спутники и товарищи, взят был в плен, но потом не считался пленным. Офицеры и экипаж погибшего в Японии фрегата «Диана» были задержаны в море, когда возвращались на немецком бриге. Они оказались потом в Гонконге[1]. За минувший год судьба разбросала всех кого куда. Алексей возвращался в одиночестве с надеждой, что скоро попадет домой, оживал после тяжкой болезни; дома стены лечат. Временами он чувствовал себя как маленький мальчик, соскучившийся по папе с мамой и по своему углу. Вера ждет ли, помнит ли? Ведь, когда он уходил, она была почти ребенком, два года от нее не получал писем. Вера выросла, ей скоро девятнадцать. Признаем ли, понравимся ли друг другу? Чем ближе север, тем горячее рвется сердце.

А время идет медленно, и медленно катятся волны моря. Да, и до этого условия были сносные, грех жаловаться, не как у многих других. Про Алексея говорят товарищи, что он в рубашке родился. А болезнь все же была очень тяжелая; холера не шутка.

Долго тянулась волнистая синева берега в белых обрывах, как в солонцах. Проступали готические силуэты церковных башен, крыши ферм, стали разглядываться каменные изгороди. Ветер, сырость, прохлада. После тропиков все походит на петербургскую Россию.

Тускнеет прозелень волн, спокойней светит солнце во внезапно очистившемся небе, в сером по-северному море все больше судов и лодок. Идут они и идут, со всего света, сбиваясь у входов в порты. Такое иногда бывает, когда кончается полоса штормов, ветры разгоняют остатки ненастий и воздух обретает чистоту. Свой привычный климат.

Кажется, что до Петербурга – рукой подать. Там, под столицей, на заводе, ждут родители. Чувствует ли Вера мое приближение? Ветер с севера веет и веет ее девичьей нежностью.

Алексей уверен, что закалился, возмужал, стал старше, и уж не юность манит его, чем взрослей Вера теперь, тем лучше. А если отец спросит: что видел, чему научился? Мама смолчит, обижаясь за сына, неприятны ей будут намеки. Чему же учиться? Мы свое знаем и готовы умереть за веру, царя и отечество. Как в песне поется: «По твоим горам Балканским разнеслась слава о нас».

Подходим к маяку на островке. Алексей помнит это место. Перед островком большая мель, видно ее по мелкой рябой волне со всплесками; есть на карте, названа Лошадиным хвостом – Horse Tail. Тут есть и Dean Tail – то есть Фалда или Пола Настоятеля Собора, и Dean Elbow – Локоть Декана или Епископа. Кое-где буи, обсыхающие банки, островки. У одного стоит груженая баржа, и с нее сбрасывают камень в воду.

Когда мичманом уходил на «Диане» из Кронштадта, товарищей провожали жены и невесты с цветами и поцелуями, и матросов провожали жены с детьми и юные нежные подруги жизни в платочках с младенцами на руках, обреченные на бесконечную разлуку и нищенство в общих бараках, на долю матросок; яркой простонародной толпой стояли они по стенке гавани поодаль от офицерского общества. А Вера – ребенок, постеснялась приехать к отвалу корабля. В Петербурге на бульваре подарила незабудки, поцеловала, разволновалась и сказала: «Я буду ждать!» Этого было достаточно, чтобы долго Алексей чувствовал себя счастливым. Письма пришли на сибирские порты в устье Амура через год, писала, что ждет и будет ждать, чувствовалась ее вера в него как в идеал. В письмах становилась смелей и старше. Прошло еще почти два года. Временами отходила в глубокую даль, слишком сильны были новые впечатления, и только в глубине сердца оставалась о ней устойчивая память. И надежда, что она юна и чиста и верно сохранит все наши душевные драгоценности; сам он образумится, вернется, и все будет как прежде. Теперь он шел к ней.

Тяжелые муки принял в болезни после трудов, наслаждений, утех, веселья и успехов в Японии, словно в наказанье Божье. И в Гонконге. Заболел холерой на переходе оттуда. Долго лежал на корабле, был при смерти и спасен любовью товарищей и аккуратностью лекарей. Их жесткий педантизм и порядок обернулись пользой и участием к молодому пленнику.

Потом лечился в Африке на Капском мысу, в умеренном климате.

Казалось бы, теперь все хорошо, но неприятное чувство нет-нет да шевельнется.

И вдруг горячий стыд охватил Алексея. Ведь он не мальчик, соскучившийся по дому, а, несмотря на двадцать два года, бывалый моряк, поживший в разных странах и, по циничному выражению французских офицеров, колониальных прожигателей жизни, «питавшийся» там «местными продуктами».

Сибирцев отпрянул от борта, прошелся по палубе и, бессознательно желая переменить вид перед глазами и настроение, ушел на корму.

Выйдя из-под тента, натянутого еще в тропиках, он увидел зелено-голубую даль моря в солнце; там было тепло, заманчиво, там была пройденная Атлантика.

Там были не просто «местные продукты». Сверстницы Алексея оказывались не безропотными и бесправными созданиями. Энн Боуринг была дочерью губернатора Гонконга.

Алексей жил среди разных народов, но с одинаково прочными нервами. Такими были и их женщины.

Но нужно переломить себя, взять в руки. Все забыть.

А пройденная Атлантика посылала привет, напоминала, что еще не все кончено, что еще с океаном рано прощаться, что где-то там, еще дальше, в южных морях, цветущие города на островах, где Алексея помнят и, может быть, ждут. Да, там был Атлантический океан, а за ним целый мир, и он манил к себе заново, напоминая, что годы прожиты не зря, что молодость еще не прошла, что, так долго и настойчиво набираясь сил и опыта, Алексей лишь готовился к чему-то большему, чего еще сам не мог угадать.

Было не просто увлечение, нельзя легко отбросить. Ах, если бы не сказал «да», отвечая на вопрос Энн, по сути, в такой решающий миг, когда означало, что дал слово, равно клятве. Нужны силы, чтобы теперь обрести себя, найтись. Неужели я так раним, что при воспоминании об Энн Боуринг чувствую стрелу в пяте?

Но может ли он забыть ее и вернуться к дням юности? Неужели это лишь инерция, привычка стремиться домой, к заданной цели…

Я обязательно вернусь к себе. Я так решил, возврата к слабостям не будет.

Алексей перешел обратно на старборт и стал смотреть на север. Корабль уже в заливе. Яхты падали остриями парусов на стороны, по всей его сини. Издали подступают форты и стены Портсмутской крепости. Церкви на берегах, мокрые газоны на крепостных валах блестят после дождя яркой зеленью, как шелка. И всюду зелень, леса и парки.

А ведь я подхожу к берегам, где выросла Энн, к стране ее детства и юности. Подплывающий остров напоминал о ней. Форты и стены вставали между Алексеем и Петербургом. Через них еще надо перейти в прямом смысле, и, образно говоря, тут еще многое придется передумать и перебороть в себе, прежде чем вернешься домой, в свой былой мир.

«Если поплыл на корабле, то уж обратно не вернешься!» – вспомнилась японская пословица.

Тогда был тяжкий день, когда владеть собой и даже отвечать за свои поступки невозможно, я был разбит, раздавлен. Гонконг праздновал победу над Севастополем. Для наших пленных известие было ужасным, ошеломляющим.

Но ведь порядочный человек и в час тяжких испытаний должен таким и остаться.

Энн чуть моложе Алексея. Знакомство началось на докладе в научном обществе. Потом они встречались, чувствуя себя ровесниками. Она не светская неженка, учит китайских детей в школе, говорит на их родном языке, читает иероглифы. Иногда помогала Алексею.

На параде, заметив опечаленного Алексея в толпе ликующих, Энн все поняла в мгновение и, как рыцарь, очертя голову бросилась на выручку. Она увлекла Алексея прочь из толпы и прочь из города. Они ушли на яхте. Она была нежна, как мать, а страсть оказалась так близка.

Энн пожертвовала собой ради его спасения. Верила ли она себе и мне? Она не думала об этом.

Она умело завязала разговор о его сыне в Японии. Цельная, искренняя натура.

Энн отбросила свойственную ей застенчивость, вся в трепете, но преисполненная решимости с жестокой беспощадностью к себе, с какой они воюют, а может быть, и грабят, или спорят… Какая у нее оказалась сила, отчаяние и зрелость.

…Она сказала, что пойдет в Японию и найдет его сына, что для нее в Азии нет ничего невозможного.

Освеженный ветрами морей и любовью, Алексей обрел силу. Горе тому, кто оскорбит эту доверчивость, поэтому, видно, так нехорошо теперь на душе.

Ее отец – посол в Китае, губернатор Гонконга, самой богатой и при этом самой злодейской и воровской из всех колоний. Сэру Джону предстоит война, расправа с Китаем. Но он, как казалось Алексею, по-своему гуманен и не похож на злодея, и предстоящее предприятие ему не по душе. Но он решителен. И он уверяет, что слишком оскорблен мандаринами. Может быть, там уже началось. Пока мы шли из Африки, известия о вспыхнувшей войне могли достигнуть Лондона через Суэцкий перешеек и далее по австрийскому телеграфу.

Но больше всего Алексей желал сейчас возвращения домой и хотел бы на все закрыть глаза и все забыть. Время излечит. Казалось бы, уж начали затягиваться душевные раны. Если бы не этот промах. Он дал ей слово! Но промах ли? Может быть, я не мог иначе? Все остальное пусть как было, но сказанная фраза, произнесенное признание. Но разве во фразе дело… Подлость?

Но разве с другими не бывает чего-то подобного? Разве сильные молодые люди в плаваниях не сносят все стойко и терпеливо? И неужели она встретит японку Оюки и найдет моего сына?

Но слова – это только слова Я не смею придавать им мистического значения. Я должен прислушаться к себе, понять и решить, чего я хочу. А я это знаю. Я рвусь домой. Я должен возвратиться к себе, к Вере, цель моя ясна, и я совладаю с собой. Пусть это сочтется преступлением, но еще большим преступлением было бы решение поступить лишь ради данного слова и этим обмануть и себя и всех.

Очень может быть, Энн поступила не из чувства, а из убеждений. Она проявила высшую степень независимости и риска, желая спасти его. Но потом она спросила: «Могли бы вы жениться на мне?» Это было очень наивно, почти по-детски. Она не обнаружила гордости или разочарования. Уязвленная гордость еще может явиться в ней.

В своей бесчестности я должен притвориться, что поступаю честно? Или честней не перекладывать все на Веру, а сохранить тайну в себе, перебороть ее, справиться самому, как настоящему мужчине. Не прибегать к ее суду, зная, что простит и примет на себя грех и тяжесть, себе на муку.

А на палубах полно: выздоравливающие и здоровые, команда и прислуга, белые, негры, индусы и китайцы.

Подплывает тучный форт со скошенными стенами.

Начинается прилив. Ряды темных амбразур, таящих жерла орудий, оседают, проваливаются, словно прячутся в воду. Атлантический прилив налетает, как шторм, его первая волна бьет в каменную стену с ураганной силой.

Госпитальное судно в кильватере кораблей, давая гудки, входило в пролив, глубоко врезавшийся в холмистые побережья. Форт с заплескавшимися вокруг него волнами ушел за корму. Виден Спитхедский рейд с военными кораблями. Ничего не скажешь, движение большое, флот хорош. Но защита подходов к этой твердыне не очень крепка. Раненые офицеры, возвращавшиеся домой, уж говорили Алексею, что до сих пор полагались на свои корабли, а не на береговые укрепления, а теперь, после того как видели они Кронштадт и Севастополь, пора все менять, строить батареи на мелях среди моря, прикрыть надежней Портсмутский залив, чтобы вход простреливался. Опасаются своего же недавнего союзника, которого меж собой называют Бонапартом Малым, больше страшиться пока некого. В Гибралтаре брали раненых из Крыма. Офицеры рассказали много новостей. Войска из Балаклавы и Севастополя отправлены в Гонконг и в Индию, там восстание. В Крыму больше неприязни испытывали к союзникам, чем к русским. С Алексеем держались просто, узнали, что плавал на британских кораблях в Китайском море. Нашлись общие знакомые.

При этом, как знал Алексей, долгу своему послужить умеют, в деле оказываются опасными противниками, обнаруживают единство с союзниками. Полагаться на их разногласия нельзя, и нельзя питать никаких иллюзий, как бы благожелательны ни были. Народ, привыкший к морским ветрам и устойчивый к переменам погоды. Море их растило и воспитывало веками. Знают, что без опасностей не проживешь. Умеют воевать, знают хорошо оружие. Еще герцог Веллингтон, победитель Наполеона, говорил: «Мы насильно хватаем парней из городского отребья, а превращаем их в образцовых солдат».

Вокруг выздоравливающие из Китая, Индии, Африки, участники подавления индийских смут, зулусской войны. Со многими перезнакомился Алексей, единственный русский среди них.

Есть тут и «цветные» офицеры, по большей части пенджабцы. Есть и пассажиры: царек из Африки, со своей свитой в белых хламидах.

Вчера капитан корабля сказал Алексею, что два года не был дома, не видел жены и детей. Судно мобилизовано на время войны. Теперь опять пойдет на коммерческие линии. Сказал и ушел в сдержанной озабоченности во тьму палубы, в сеющий теплый дождь.

А кораблей все больше. Купцы идут с моря и уходят в плавание. Под флагами разных стран, чаще всего попадается Union Jack, флаг Соединенного Королевства. Американский гигант, как сам Новый Свет, под звездным флагом, сбавляя ход и пыхтя сильной машиной, держит курс в вершину пролива, к коммерческому порту Саутгемптон. Идет при полной загрузке, набит товарами до отказа. Как всегда, военное дело живет у британцев в согласии и соседстве с торговлей.

Брат Джонатан, так называли в Англии американцев, гулко затрубил, приветствуя форты и берега, когда-то выжившие, изгнавшие отсюда его святых предков. Как бас-солист в хоре труб со всего мира. Чем не торговля и промышленная реклама Соединенных Штатов.

Слева по борту – пароход с пушками, стоит на якоре. Справа по борту, за ползущей мимо крепостной стеной, возвышается башня кафедрала Святой Девы Марии. Там, напротив нее, в улочке, есть таверна, куда якобы захаживал Нельсон. Впрочем, тут во всех портах многие таверны этим заманивают моряков. Когда на «Диане» пришли сюда впервые, то молодежи все казалось очень далеким от Кронштадта и надолго покинутого Петербурга.

Дальше, справа по борту, от низкой арки в крепостной стене отходит и тянется длинный Королевский Мол, как проспект из серого камня, проложенный высоко над волнами. На окончании мола опускаются в море каменные трапы в несколько пролетов, по которым королева во время морских парадов сходит на катер. Строен с запасом, с расчетом на здешние перемены глубин. Волны прилива уже накинулись на каменные лестницы, стали заглатывать их, втянули весь нижний пролет.