Сказывалась и невиданная острота оперативной обстановки. Достаточно привести лишь одну фразу из директивы Ставки ВГК командующим войсками Юго-Восточного и Сталинградского фронтов от 9 августа 1942 г.: «Верховное Главнокомандование обязывает как генерал-полковника Еременко, так и генерал-лейтенанта Гордова не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага»[127].
И.В. Сталин, мотивируя в приказе № 227 необходимость создания штрафных частей, ссылался не на отечественный опыт, а на действия командования вермахта, в котором после поражения под Москвой были введены такого рода части. «Как известно, эти меры возымели свое действие, и теперь немецкие войска дерутся лучше, чем они дрались зимой», – заявлялось в приказе № 227. Далее следовал риторический вопрос: «Не следует ли нам поучиться у наших врагов, как учились в прошлом наши предки у врагов и одерживали потом над ними победу?»[128].
Автор приказа предпочел не вспоминать публично отечественный опыт строительства штрафных формирований в Вооруженных силах, о котором шла речь выше и о котором он не мог не знать, и сослался на опыт армии противника, как на успешный и результативный.
Такую ссылку на репрессивную практику неприятеля вряд ли можно считать морально оправданной. Не случайно военная история нашего Отечества до того не знала примеров заимствования у врага подобных методов принуждения к ведению боевых действий. Но, судя по формулировкам приказа № 227, Верховный Главнокомандующий был в те дни в таком эмоционально-психологическом состоянии, что не считал необходимым обращать внимание на эту сторону дела.
Не исключено, что И.В. Сталин поступил таким образом и потому, что хотел избежать напоминания о лицах, в годы Гражданской войны имевших прямое отношение к учреждению в Красной армии штрафных частей, – Л.Д. Троцком и Э.М. Склянском, которые были его злейшими политическими противниками. Это, однако, не помешало советскому военному командованию в годы Великой Отечественной войны на практике использовать опыт штрафных (дисциплинарных) формирований, накопленный в РККА за годы ее существования.
Приказ НКО СССР № 227 зачитывался во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах. Уже на следующий день после его подписания начальник ГлавПУ Красной армии генерал-лейтенант А.С. Щербаков обязал начальников политуправлений фронтов, военных округов, начальников политотделов армий лично проследить за тем, чтобы документ был немедленно зачитан и разъяснен всему личному составу. «Не должно быть ни одного военнослужащего, который не знал бы приказа товарища Сталина», – подчеркивалось в директиве начальника Главного политуправления[129]. Все политорганы должны были дважды в день информировать ГлавПУ не только о ходе разъяснения приказа, но и о его выполнении.
15 августа 1942 г. А.С. Щербаков направил военным советам и начальникам политуправлений фронтов, округов, армий новую директиву, в которой вскрыл непонимание некоторыми из них политического значения приказа № 227. Он потребовал не ограничиваться формальным ознакомлением личного состава с содержанием приказа, а увязывать эту работу с воспитанием у него стойкости и упорства в бою, с организацией штрафных частей и заградительных отрядов. Члены военных советов и начальники политуправлений обязывались лично заниматься организаторской работой и подбором подходящих кадров, не передоверяя эту работу подчиненным[130].
О реакции личного состава на приказ № 227 командованию докладывали по своей линии особые отделы. Из донесений ОО НКВД Сталинградского фронта в Управление ОО НКВД СССР следует, что часть военнослужащих, несмотря на энергичную разъяснительную работу политорганов, по-прежнему не верила в благоприятные перемены на фронте и скептически относилась к мерам, предусмотренным приказом № 227.
«Всегда после приказов все вдвое скорее делается, – без обиняков заявил интендант 3-го ранга Филипченко из 226-й стрелковой дивизии. – Так будет и теперь. После этого приказа Красная Армия удирает от Ростова до Сальска вдвое быстрее…» Помощник начальника штаба 6-й гвардейской кавалерийской дивизии Глагаев говорил своим сослуживцам: «Если бы этот приказ был раньше, то мы были бы давно разбиты».
От начальников не отставали и подчиненные. Особый отдел зафиксировал следующее высказывание красноармейца 23-го гвардейского кавалерийского полка Филюкова: «Приказ остается приказом, но когда немецкая авиация начнет бомбить, тогда придется обратно бежать. Мы эти приказы знаем…» Командир отделения роты противотанковых ружей из 76-й стрелковой дивизии Галето так «разъяснял» суть сталинского приказа: «Все равно люди, попавшие в штрафные роты, убегут на сторону противника, так как отступать им будет нельзя». «Подогнал [немец] уже всех к р. Волге, что тогда делать, или топись, или убьет он нас на берегу, или же всех заберет в плен. Возле города Сталинграда – Царицына будет большая бойня». Это – строки из письма рядового Чечкова[131].
Неверие части военнослужащих в благоприятные перемены на фронте, скептическое отношение к мерам, предусмотренным приказом № 227, возникали не на пустом месте. Перелом на фронте был еще далеко впереди. Пока же враг продолжал сохранять инициативу, он по-прежнему превосходил советское командование в способности использовать силы и средства, прежде всего танковые войска, в умении массировать силы и средства на направлении главного удара за счет ослабления второстепенных участков, вести разведку.
К середине августа армии Сталинградского фронта, оборонявшие правый берег Дона в его излучине, попали в окружение. Разгрому подверглись семь стрелковых дивизий, две механизированные и семь танковых бригад, еще две стрелковые дивизии были серьезно ослаблены. Только в полосе наступления 6-й армии Паулюса немцы пленили около 57 тыс. советских воинов, уничтожили и захватили более 1 тыс. танков, до 750 артиллерийских орудий и почти 650 самолетов[132].
Поэтому, хотя органы безопасности традиционно характеризовали людей, допускавших «пораженческие» оценки, как «враждебный и малоустойчивый элемент», это было бы слишком простое объяснение их неуверенности в будущем.
В то же время многие командиры и бойцы рассматривали приказ «Ни шагу назад!» в качестве дополнительного и сильного средства укрепления стойкости войск. «Приказ тов. Сталина справедливый и своевременный, – заявил на митинге командир пулеметного эскадрона 20-го гвардейского кавалерийского полка старший лейтенант Компаниец. – Я теперь сам буду, невзирая на лица, призывать трусов и паникеров к порядку. Погибнет Родина, погибнем и мы». Кое-кто даже сетовал на то, что документ издан с некоторым запозданием. Красноармеец 1034-го стрелкового полка Найман говорил: «Если бы этот приказ был издан в начале июня, наша дивизия не оказалась бы в Сталинградской области, а крепко дралась бы за Украину»[133].
Впечатлениям от приказа, зафиксированным по горячим следам, созвучны и воспоминания фронтовиков – от маршала до солдата.
Маршал Советского Союза А.М. Василевский с 23 июля находился на Сталинградском фронте в качестве представителя Ставки ВГК. «Я был очевидцем, как заслушивали его воины в частях и подразделениях, изучали офицеры и генералы, – вспоминал он о том воздействии, которое сталинский приказ оказал на личный состав. – Приказ № 227 – один из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряженности». И далее: «Я, как и многие другие генералы, видел некоторую резкость и категоричность оценок приказа, но их оправдывало очень суровое и тревожное время. В приказе нас прежде всего привлекало его социальное и нравственное содержание. Он обращал на себя внимание суровостью правды, нелицеприятностью разговора наркома и Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина с советскими воинами, начиная от рядового бойца и кончая командармом. Читая его, каждый из нас задумывался над тем, все ли силы мы отдаем борьбе. Мы сознавали, что жестокость и категоричность требований приказа шла от имени Родины, народа, и важно было не то, какие будут введены меры наказания, хотя и это имело значение, а то, что он повышал сознание ответственности у воинов за судьбы своего социалистического Отечества»[134].
«Мы восприняли приказ 227 как управу на паникеров и шкурников, маловеров и тех, для кого собственная жизнь дороже судьбы своего народа, своих родных и близких, пославших их на фронт… – писал генерал армии П.Н. Лащенко, бывший в тот момент заместителем начальника штаба 60-й армии, оборонявшейся под Воронежем. – Обстановка была сверхтяжелая. Что говорить, полстраны захватил враг. Мы держались, казалось, на пределе возможного… Приказ прозвучал для всех нас тем набатным сигналом, в котором было одно – отступать некуда, ни шагу назад, иначе погубим себя и Родину. Именно это, я бы сказал, главное в приказе, и было воспринято сердцем и разумом… Я не скажу, что мы плохо воевали, но нужен был решительный перелом, и потому приказ 227 оказался своевременным»[135].
«Все мы, от “простого матроса” (мемуарист воевал в составе Волжской военной флотилии. – Ю.Р.) до командующего фронтом, жили тогда приказом № 227… – вспоминал генерал-майор юстиции в отставке П.Д. Бараболя, в дни Сталинградской битвы командовавший пулеметным взводом в 610-й ОШР Волжской военной флотилии. – В твердых, непререкаемых параграфах приказа заключалось короткое, как выстрел, и емкое повеление: “Ни шагу назад!” В войсках оно мгновенно обрело живой, конкретный и беспощадный смысл: “За Волгой для нас земли нет!”…»[136]
«Мне эта горькая правда казалась справедливой, а суровая жесткость – оправданной. Ясно было, что дошло до края, до точки, дальше некуда, – рассказывал о своем потрясении от приказа писатель Л.И. Лазарев, бывший командиром стрелковой роты 28-й армии Юго-Западного фронта. – Так был настроен не только я, но и все мои товарищи… Очень многие понимали или чувствовали, что надо во что бы то ни стало выбираться из той страшной ямы, в которой мы оказались, иначе гибель, крах всего… И дело не в самом по себе приказе, как это иногда представляют, ставшем спасительным, а в том, что он совпал с настроением великого множества сражавшихся на фронте. Надо было, чего бы это каждому из нас ни стоило, упереться. И уперлись. Уперлись в Сталинграде, Воронеже, Новороссийске. Из мрака и ожесточения, которые были в наших душах (Пушкин, размышляя о том, что решило дело в 1812 году, назвал это “остервенением народа”), и родилась та сила сопротивления, с которой так победоносно наступавшие немцы справиться не смогли, сломались»[137].
«В то время, когда зачитывался приказ № 227, я был курсантом школы младших специалистов топографической службы, которая после эвакуации из Харькова находилась в Ессентуках, – воспоминал ветеран Великой Отечественной войны Н.А. Сухоносенко. – Был свидетелем и участником того страшного отступления наших войск (если можно так назвать беспорядочный отход массы людей в военной форме) от Ростова-на-Дону на Кавказ. Тогда, совсем еще юношей, я воспринимал это страшное бегство… как катастрофу. Теперь, по прошествии стольких лет, становится еще страшней от одной мысли: что могло бы произойти, если бы не были приняты суровые, но необходимые меры по организации войск…»[138].
Возвращаясь к распорядительной части приказа № 227, нельзя не разделить мнение маршала А.М. Василевского, что те дисциплинарные меры, которые вводились приказом № 227, «перестали быть непременной, настоятельной необходимостью еще до перехода советских войск в контрнаступление под Сталинградом и окружения немецко-фашистской группировки на берегу Волги»[139].
Тем не менее командование и органы правосудия руководствовались этим приказом, учитывая, что он не был отменен, даже в третьем периоде войны. Так, согласно донесению председателя военного трибунала 1-го Украинского фронта генерал-майора юстиции Г.Я. Подойницына от 13 февраля 1944 г. № 00781, направленному в Учетно-статистическое управление Главного управления кадров НКО СССР, 29 января 1944 г. был приговорен к расстрелу командир 38-й стрелковой дивизии полковник А.Д. Коротков за нарушение приказа НКО № 227[140]. 4 февраля 1944 г. он был расстрелян перед строем офицерского состава управления и штабов частей дивизии. По иронии судьбы находившийся в должности всего лишь с 3 января 1944 г. А.Д. Коротков менее, чем за месяц до приговора, 10 января был удостоен ордена Ленина. Правда, будучи представлен еще в качестве заместителя командира 337-й Лубненской стрелковой дивизии к званию Героя Советского Союза[141].
Это наглядный пример того, как выход в свет приказа НКО № 227 вызвал целый ряд организационных, правовых и иных мер со стороны органов государственной власти, военного управления и органов правосудия, отразившихся, нередко трагически, на судьбах сотен тысяч военнослужащих.
2.4. Законодательная и нормативная база функционирования штрафных частей и заградительных отрядов в период Великой Отечественной войны
Только при наличии четкой организационно-должностной структуры и поддержании базирующегося на законах строгого воинского порядка возможно успешное выполнение тем или иным военным институтом возложенных на него задач. Воссозданные в 1942 г. в РККА штрафные части и реорганизованные – заградительные – формирования не являлись в этом смысле исключением.
Однако приказ наркома обороны СССР № 227 от 28 июля 1942 г. во многом не соответствовал характеру нормативного акта высшего органа военного управления и в этом смысле не мог быть полноценной основой для их институционализации. Неясен был механизм реализации приказа, в нем отсутствовали четкие, основанные на требованиях закона указания на порядок формирования и комплектования штрафных и заградительных частей, не оговаривался правовой статус личного состава, который должен был воевать в их составе, и прочее.
На подобного рода недочеты сразу же обратили внимание многие руководители. Так, нарком Военно-морского флота адмирал Н.Г. Кузнецов в директиве военным советам флотов и флотилий № 360/ш от 30 июля 1942 г. не только потребовал принять приказ И.В. Сталина к исполнению и руководству, но и информировал, что «по вопросам создания заградительных отрядов, штрафных рот и порядке снятия с постов командиров и комиссаров соединений» им будут даны специальные указания[142].
Анализ текста приказа № 227 свидетельствует о его действительно крайне слабой юридической проработке. И это имеет свои объяснения, если учесть условия, в которых он рождался. По воспоминаниям генерала армии С.М. Штеменко, который в 1942 г. служил в Оперативном управлении Генерального штаба РККА, И.В. Сталин лично продиктовал основные положения приказа[143]. Верховный Главнокомандующий и нарком обороны явно заботился в первую очередь об эмоциональном воздействии приказа на личный состав, в том числе угрозой применения карательных средств, а не о соответствии его действовавшим на тот момент нормам закона.
Так, приказ объявлял военнослужащих, отступивших без приказа старшего начальника, «предателями Родины». Однако с точки зрения юридической это определение являлось ничтожным, поскольку ни Основные начала уголовного законодательства СССР и союзных республик, ни Уголовный кодекс РСФСР такого состава преступления не предусматривали. Приказ требовал поступать с такими военнослужащими, «как с предателями Родины», но какие конкретно шаги органов правосудия должны были последовать в отношении них, оставалось неясным, поскольку определение конкретного состава совершенных им преступлений было сопряжено с большими трудностями.
Следующая коллизия заключалась в явном смешении понятий, которыми нарком обороны определял круг лиц, подлежащих ответственности. Если это – нарушители только воинской дисциплины (ведь в тексте приказе так и говорилось: «провинившихся в нарушении дисциплины»), то их действия должны были повлечь за собой применение статей Дисциплинарного устава. Если это – лица, совершившие воинские преступления, то их противоправные действия должны были подпадать под соответствующие статьи Уголовного кодекса. Однако ответа на эти принципиальные вопросы приказ № 227 не содержал.