– Слушай, – едко бросает он, – мне жаль, что у тебя такая тяжелая жизнь, а твой отец женился на какой-то девке. Но знаешь что? Мне моя жизнь нравилась, а ты просто ее сломала.
Чувствую, как вскипает кровь. Он ничего не знает обо мне. Голди – наименьшая из моих проблем.
– Как ты смеешь? – холодно говорю.
На секунду он кажется озадаченным, и я вижу, как на его лице мелькает, но быстро исчезает беспокойство.
Мне хочется ударить кулаком в стену, хлопнуть дверью, сделать что-нибудь громкое, врубить панковскую песню, которая и так должна была тут звучать. В отчаянии оглядываю комнату. Единственная дверь – в ванную со стороны Оливера, а приближаться к нему не хочется. Задергиваю пластиковую штору между нашими койками. Она едва шуршит. Это злит меня еще сильнее.
17. Оливер
Сижу на своей половине палаты, слышу тяжелый вздох с половины Флоры, и тут, конечно же, снова звонит мама.
Моя очередь издавать тяжелые вздохи.
– Да, мам, – резко отвечаю я.
– Оливер, вынести не могу этой разлуки. Я так переживаю, что ты болен. Ты ведь не болен, да? Прошу, скажи мне, что ты не болен. Твой папа никогда не болел, а потом пошел на работу и умер за столом, а я так и не попрощалась с ним, – она всхлипывает.
Хотелось бы напомнить матери, что они с отцом были в разводе, когда он умер, и никто из нас годами не вспоминал о нем. Но молчу. Еще хотелось бы напомнить Флоре, что она – причина, по которой я оказался в больнице, застряв на карантине, но по-прежнему молчу. Вместо этого жду, когда мама перестанет плакать. И так всегда: она постоянно плачет, я постоянно жду.
– Я велела врачам, чтоб они заботились о тебе наилучшим образом. Знаю, какой ты хрупкий.
– Хрупкий? Спасибо большое, мам.
– О, дорогой. После всего, через что мы прошли, быть хрупким – нормально.
Все, через что мы прошли, – это известие о смерти человека, которого мы уже едва знали. Но я не в настроении указывать ей на это, да и на что бы то ни было. Просто хочу покончить уже с телефонным звонком.
– Ну, мам, мне, наверное, лучше больше отдыхать и не тратить силы на разговоры, чтобы оставаться здоровым. – Я город тем, как быстро нашел повод прервать беседу.
– Ладно, – неуверенно отвечает она. – Звони мне по возможности чаще.
– Да, конечно.
– Я люблю тебя, Оливер, – она снова плачет. – И буду в Майами уже завтра!
– Я тоже люблю тебя, мам.
Повесив трубку, вижу сообщение от Келси. При виде ее имени на экране телефона чувствую себя виноватым. Лучше бы врач не говорил моей маме о поцелуе Флоры. Теперь, когда она знает, ни за что уже об этом не забудет. Я тоже никак не смогу стереть это из памяти, как бы мне этого ни хотелось. Я же этого хочу? Конечно, хочу. Качая головой, читаю сообщение от Келси:
«Видел мой пост на “Фейсбуке”?».
Впервые с прошлого вечера открываю «Фейсбук». Одно за другим всплывают оповещения, и вижу, что Келси отметила меня в посте:
«Молимся об Оливере на карантине!».
Сначала чувствую возбуждение. Хочется как-то отметить это мгновение, сохранить пост, чтобы еще раз посмотреть его позже. Останавливаюсь на самом простом варианте – делаю скриншот. Но затем смотрю на комментарии: большинство – от людей, которых не знаю, некоторые – от тех, с кем я едва знаком.
«Надеюсь, тебе лучше» – от девушки из моего языкового класса.
«Как страшно. Надеюсь, ты в порядке!» – от парня из класса по химии.
«А разве в прошлом году он не перевелся в другую школу?» – от Клейтона Кроула, чей шкафчик находится через два от моего и которого вижу почти каждый день.
Прокручиваю комменты, вижу еще несколько «поправляйся».
А затем: «Разве моно – это не болезнь поцелуев? Кто его поцеловал?» – от Блейна Роберта. Мы были друзьями в младших классах, вместе играли в «Звездные войны». Дружба кончилась, когда он начал набирать популярность. Открываю сообщения и пишу Келси: «Спасибо!» – хотя понятия не имею, почему благодарю ее за то, что она заставила меня почувствовать себя дерьмом.
18. Флора
Мой телефон издает звук: отец пытается создать видеочат. Наверное, это ошибка, скорее всего, он сел на трубку или что-нибудь в этом роде, можно не отвечать. Телефон снова издает тот же звук. Я скептически нажимаю «принять». Тут же появляется изображение отца. Он одет в какой-то поношенный банный халат, который я помню еще с раннего детства. В голове сразу возникают оладушки и субботние утра.
– Флора! – говорит он, и я не узнаю выражения его лица. – Ты в порядке? – голос тоже звучит странно. Понимаю, что это страх.
Не знаю, почему, но на глаза наворачиваются слезы. Я видела его лишь вчера, но внезапно чувствую, что ужасно соскучилась. Хочется снова вдохнуть запах кленового сиропа и папин собственный запах – аромат его геля после бритья. Вспомнить, как он читал со мной всякие смешные истории и относил в постель, когда я засыпала на диване, – он делал это до развода.
А затем в кадре появляется Голди, и очарование рушится.
– Флора! – говорит она. – Мы ужасно за тебя беспокоимся. Ты получала мои сообщения? Видела мои посты?
Это «мы» заставляет меня содрогнуться.
– Да, конечно. – Как всегда, разговаривая с Голди, не пытаюсь скрыть раздражения, а она, как обычно, кажется, этого не замечает.
– Мне так жаль, что мы пригласили тебя в гости как раз перед вспышкой болезни. Мы и представить не могли, – говорит отец.
Мы, мы, мы. Меня снова передергивает.
– У тебя жар? Как ты? – отец вдруг склоняется к камере, и его голос эхом гуляет по палате. Осознаю, как тихо на стороне Оливера, и невольно задаюсь вопросом, что он там делает, потом напоминаю себе, что мне плевать. Он сказал, что я разрушила его жизнь.
– Твоя мать звонила и рассказала, что случилось. Сказала, у тебя жар, но все другие показания в норме и пока не проявилось никаких симптомов.
– Я в порядке, пап. – Его озабоченность вновь выводит меня из себя. Особенно когда вижу руку Голди на его плече.
– Но мне, наверное, пора отключаться, нужно отдохнуть, поберечь силы. – Я только что слышала, как Оливер говорил так своей маме, и надеюсь, он не посчитает, что его жизнь разрушится снова, если я позаимствую эту отговорку.
– Конечно. Мы понимаем, – отвечает отец.
Мы. Я едва сдерживаюсь, чтобы не содрогнуться.
– Мы тебя любим.
Секунду они смотрят на меня, потом я быстро отвечаю:
– Я вас – тоже, – и прекращаю звонок раньше, чем они успевают сказать что-либо еще.
На стороне Оливера все еще тихо, и я снова оглядываюсь, желая хлопнуть дверью, бросить что-нибудь и закричать, топая ногами.
Но ничего не делаю. Не могу сделать ничего такого.
Выглядываю в окно, смотрю на пустую палату в другой стороне коридора.
Интересно, там кто-нибудь еще будет? Заболеет ли еще кто-нибудь? Болезнь. Все считают, что я больна.
Кто-то появляется с той стороны двери и надевает костюм химзащиты. Не могу понять, мужчина это или женщина; да и какая разница? Человек проходит сквозь шлюз, и я вижу Джои с двумя подносами.
– Обед! – говорит он. – Прошу прощения, что так поздно. Уже почти ужин! Обычно я не доставляю еду, но обсуживающий персонал побоялся идти к вам. Не то чтобы они плохо к вам относятся, просто думают, что у вас тут кишмя кишат вирусы, так что я вызвался волонтером, – улыбается он.
Значит ли это, что он хочет провести со мной время? Снова чувствую то легкомысленное настроение и сдерживаюсь, чтобы не захихикать. Я не из тех, кто хихикает. Хотя мне не удается взять под контроль появившуюся на лице широкую улыбку. Он поглаживает меня по голове – жест, который кажется мне одновременно успокаивающим и странным, поскольку его рука спрятана в огромную резиновую перчатку костюма химзащиты. Он ставит поднос на прикроватный столик и идет к Оливеру.
Пока поклевываю обед, звонит мама. Сложно сосредоточиться на том, что она говорит.
– Хорошие новости. Я прилечу в Майами через два дня. Жаль, что не завтра! Но мы с твоим дядей пытались найти сиделку для Рэнди, а у дяди не так уж много подходящих знакомых. Отыскали лишь на завтра, и…
– Мама, прошу, не надо объяснений, – говорю мягко. – Я просто очень… рада, что ты сможешь приехать. Спасибо, что взяла все это на себя. – Чувствую такую вину, что кружится голова.
– Без проблем, Флора.
Мы молчим секунду, потом мама спрашивает:
– Доктор Демарко сказала, ты на карантине с другим подростком. С парнем? – Она замолкает и ждет, пока я что-нибудь отвечу. Совсем как в детстве, когда она пыталась заставить меня признаться, что я обстригла волосы своей Барби.
– Да, – осторожно отвечаю я.
– Еще она сказала, что этот парень попал на карантин потому, что ты его поцеловала. – Так мы разговаривали до того, как от нас ушел отец. Тогда мы были счастливы, обсуждая хоть что-то кроме тупой Голди и того, как мама зла на папу. – Флора, это был твой первый поцелуй? – она спрашивает мягко, спокойно.
Я ничего не отвечаю и вдруг очень четко понимаю, что на стороне Оливера тихо.
Мама тоже молчит, ожидая ответа. Затем на заднем фоне раздается голос Рэнди, спрашивающий у мамы, где степлер.
– В правом ящике стола в комнате Флоры, – отвечает она, затем спрашивает меня: – Хочешь поговорить с кузеном?
– Не-е-ет! – слышу я в трубке.
Мама вздыхает.
– Прости, Флора. Он не может найти степлер. Ты же знаешь, как это бывает. Я кладу…
– Погоди, мам, прежде чем ты отключишься, – прерываю ее.
Она молчит, и я слышу, что Рэнди уже выходит из себя.
– Я просто хочу извиниться снова.
– Флора, дорогая, за что? Почему ты все время извиняешься? Ты не виновата, что заболела. Ты же не специально.
Неловко смеюсь.
– Нет, конечно.
– Нужно помочь Рэнди. А ты думай только о выздоровлении от этой лихорадки, ладно?
– Ладно, – отвечаю очень тихо.
Как только вешаю трубку, в палату через шлюз входит женщина в защитном костюме.
– Проверка показателей. – Она выглядит такой утомленной, будто каждый день расхаживает в защите. Хотя, если подумать, возможно, так оно и есть. Показатели – точно! Они поймут, что у меня нет никакого жара, что я не больна и Оливеру ничего не грозит. Мы сможем отправиться домой, и все это станет одним большим недоразумением, над которым мы однажды посмеемся. Хотя я не планирую встречаться с ним снова.
Женщина смотрит на часы на стене и что-то бормочет.
– Что вы сказали? – не знаю, почему пытаюсь с ней заговорить.
Она прищуривается, будто чует неладное.
– Сказала, что опоздала. Обычно я тут не работаю и не очень хорошо знаю местную планировку.
– Все нормально, на самом деле я не больна, – говорю, не задумываясь.
Она смотрит на меня сквозь закрывающий лицо прозрачный пластик.
– Как и все, – закатывает глаза медсестра.
– Нет, правда. Я действительно не больна. Это недоразумение.
Слышу, как за шторой ворочается Оливер, и надеюсь, что он слушает.
– Да ну? И что за недоразумение? – Женщина смотрит на меня сочувственно, сложив губы бантиком, будто мне пять лет.
– На самом деле у меня не было жара. Я его симулировала! Теперь мы можем пойти домой?
Сестра вновь закатывает глаза и сует термометр мне в рот.
Когда тот пикает, она достает его и смотрит на цифры, потом переводит взгляд на меня.
– Жара нет, – бормочет она, щурясь, и держит термометр двумя пальцами, словно тот ядовит. Мне вдруг становится обидно за свою слюну. Я не ядовитая. Вспоминаю, как отшатнулся от меня Оливер, и мне хочется вырвать термометр из этих пальцев и ткнуть ей в глаз.
19. Оливер
Сварливая медсестра заканчивает брать анализы у Флоры. Ко мне подкрадывается страх. Это похоже на дурной сон. Мы не больны, но застряли в этой палате, и никто нам не верит. Разве не так происходило в старых домах для умалишенных? Или это было в каком-то фильме, который я смотрел, или в книге, которую читал? В книге, написанной по фильму, снятому по реальной истории?
Внезапно штора распахивается, и какую-то долю секунды я вижу Флору. Сестра вновь задергивает штору, оглядывая меня с головы до ног.
– Проверка показателей, – говорит она, и ее голос еще более уныл, чем когда она была у Флоры.
Примечания
1
Центры по контролю и профилактике заболеваний США (англ. Centers for Disease Control and Prevention, CDC, ЦКЗ).
2
Purell – название американского бренда, выпускающего антисептические средства.