Мишико задумчиво провел пальцем по губам.
– Готовы ли мы к тому, что сейчас увидим? – спросил он, поворачиваясь к одной из камер.
– Готовы, – ответил Райан за несколько миллиардов зрителей и, откинувшись на изголовье, прикрыл глаза.
Часть его воспоминаний проецировалась вокруг него. Подвал Замка, детский смех, отскакивающий эхом от влажных стен, едва освещенный погреб и темные взгляды бутылочных стекол, сотни пытливых глаз, взирающих на него, восьмилетнего, со своих деревянных стеллажей. Секунда, пара секунд, они взметнулись и растаяли.
Мишико, окруженный этими видениями, сидел не шевелясь, только успевал поворачивать голову. Съемочная группа не двигалась с мест. Они застыли, будто статуи, пораженные реальностью происходящего.
Райану восемь, Мэри шесть. Должно быть так. В тот день Мэри потеряла своего пса Арчибальда навсегда. Но ни собака, ни Мэри не появлялись, потому что мысли Райана, как назло, уносились все дальше и дальше от того, что он хотел показать зрителям.
Толстые древесные стволы, недвижимые, они загораживают двенадцатилетнему Райану путь. Упругие мхи пружинят под его ногами, повсюду валяются тонкие прутья, ветки щелкают и подламываются, когда белые кеды Райана наступают на них. Красная ягода спряталась под листом – никто не учил его отличать ядовитые ягоды от съедобных, поэтому Райан, с опаской покосившись на спелую бусину, идет дальше. За деревьями шорох. Он знает, что в лесу никого нет. Потому что никогда не было – за все годы он ни разу не встречал в землях Замка чужих людей. Но это не человек.
Райан заерзал в кресле экстракции. Воспоминания сами шли к нему на зов. Опасные, сокровенные. У него был четкий план – собака Мэри. Все посмеются, поохают, подивятся. А все, что важно для Райана, так и останется не разворошенным. Но теперь все выходило из-под контроля. Он хотел остановиться, но почему-то не мог.
Он стоит как вкопанный. За деревьями что-то движется. Большое и неторопливое. Оно важно ступает по мхам, и кажется, весь лес расступается перед ним. Самец оленя, красивее которого Райан никогда не видел. На стене в холле Замка висели десятки оленьих голов, но ни одна из них не могла тягаться с этой гордо поднятой, массивной, шумно дышащей головой. Олень шел к Райану неспешно, поводя носом в воздухе, и совсем его не боялся, потому что Райан был меньше самца и казался олененком по сравнению с ним. Сильные ноги делали шаг за шагом, не перетаптываясь в страхе, но целенаправленно, смело, и каждое движение самца было ладным и уверенным. Он подошел так близко, что Райан ощутил его травянистое дыхание. Олень поднял голову вверх – рога, ветвистые, плотные, будто корона властелина мира, а через них с неба светит солнце и кажется, что он держит светило рогами, словно так оно и должно быть.
Райан был рад этому воспоминанию, хотя и боялся его. Потому что то, что пришло вслед за ним, было страшным.
Он отдал бы все на свете, чтобы остановиться сейчас. Но сила прошлого тянула его за собой, волочила, сбивала с ног.
Кровавая полоса на полу от входа в дом, она тянется до самой кухни. Толстая красная полоса, ее ничем не отмыть, сколько бы прислуга ни терла ее тряпками. В его руках топор, удобный, легкий, идеально лежит в ладони. Руки бессильно повисли вдоль тела. Входная дверь открыта. В дом вползают гонимые ветром осенние листья и прочий мелкий мусор. Бирн О’Коннелл стоит в проеме – спина все еще в тени, подпирает холодную ночь. Райану страшно до смерти. Он хочет бежать, но не может сдвинуться с места.
Впервые за много лет он снова увидел его, Бирна О’Коннелла, своего деда, который так и остался настоящим хозяином Замка и по сей день.
Озеро наступает. Райан не делает ни шагу вперед, но озеро само идет к нему навстречу. Как такое возможно?
Собака Мэри забыта. Шутка не удалась. Все, что должно было остаться в глубинах души, выходит наружу, как подземные воды, разливаясь и ширясь. Зрители приклеены к экранам. Они жаждут видеть, они жаждут знать, они жаждут убедиться, что этот человек, лежащий в кресле экстракции памяти, сможет сотворить нечто подобное и для них самих. Ткань времени с треском расходится, швы рвутся, в полотне настоящего зияет необъятная дыра, гигантский глазок, через который видно все, и ничего нельзя скрыть.
Мэри сидит на корме лодки. Ему шестнадцать, ей четырнадцать. Она такая красивая, его светлячок. Рыжие волосы, встрепанные ветром, свисают к поверхности воды – мелькнула и исчезла серая длинная тень. «Рыба, большая», – ее голос немного настороженный, не такой веселый, как обычно. Потому что они оба знают, сейчас что-то случится.
Райан окончательно потерял контроль. Его тело в кресле экстракции памяти лежит, будто кукольное, набор костей, мышц и кожи, а память скачет галопом взбесившейся лошади.
В озере очень холодно. Тень Мэри едва видна под толщей воды. Пузыри воздуха поднимаются мимо Райана к поверхности. Он тоже уходит на дно, не сопротивляясь. Длинные листья озерной травы касаются его голых щиколоток. Достаточно опустить глаза вниз, и он увидит ее – рыжие волосы, бледное личико, испуганные глаза. Наверное, они заслужили уйти так, вместе. Или не заслужили даже этого? Днище лодки качается над его головой, высоко, недостижимо. И что-то страшное таится в ней, в безобидной деревянной лодочке, все зло мира, глубоко ненавидимое им, отчаянно пугающее, зло, которое он так и не смог победить. Растянутая нить времени снова сворачивается в клубок: Мэри из лодки смотрит на рыбу, промелькнувшую у поверхности. Кровавая полоса в холле стягивается к двери, дед Бирн исчезает в холодной осенней ночи. Топор повисает на стенке стеклянного шкафа.
Мэри показывает пальцем на светлячков – она счастлива, и ее лицо озарено их магическим светом. А теперь они бегут по погребам Замка. А вот и пес Арчибальд. Мэри, совсем еще малышка, сидит на дороге, склонившись над его изувеченным автомобилем телом и содрогается от рыданий (как глупо, как эгоистично было шутить над ее болью, собираться воскресить собаку на потеху публике!).
А вот Райану года три, он стоит в холле Замка и смотрит вверх – дед Бирн спускается по ступеням, чтобы впервые взглянуть на своего внука. Рука отца, до того крепко державшая его ладонь, отдергивается, и мальчику становится страшно. Бирн смотрит на него сверху вниз внимательно и властно, и отныне его власть будет над Райаном всегда.
Остался лишь один узелок времени: Мэри с криком падает в воду, в руке Райана застыло весло, на конце которого алеет пятно крови. Последний узелок наконец развязан.
Озеро посреди студии волнуется. Из него быстрыми уверенными шагами выходит нечто, вздымая воду вокруг себя, вспенивая ее, сводя Райана с ума. Странная форма – широкая, прямоугольная, разлапистая. Нет, это не человек. Рога показываются из воды, ветвистые и могущественные, сколько озерных трав уместилось на них, с них стекает вода. Из озера выходит он, самец оленя. Уверенным прыжком выскакивает на берег, оглядывает Райана, лежащего в кресле экстракции, пораженного Мишико и застывшую съемочную группу и удаляется по направлению к виртуальному лесу.
Райан срывает с головы нейронный дешифратор. Он провалил интервью.
Перерыв на рекламу даст ему время собраться с мыслями.
– Что за черт?
Мишико в ужасе уставился на Райана. Он снова отключил микрофон.
– То, что мы видели, выглядит очень дурно, Райан, прямо-таки жутко!
– Да все в порядке! – замотал головой Райан. – Я сам не понял, куда меня понесло. Это просто осколки памяти. Не вздумай сказать в эфире нечто подобное. Все и так печально, теперь в проект никто не придет, я испортил все дело.
Мишико удовлетворенно похлопал Райана по плечу.
– Ну нет. Видно, что ты ни хрена не смыслишь в сенсациях. Это бомба, дорогой, атомная бомба. Теперь держись, люди наводнят Замок и будут умолять тебя принять их в программу. А мне ты сделал рекордный рейтинг.
Рекламная пауза окончилась. Программисты вытащили диск, на котором было записано все, что только что происходило у Райана в голове, отключили станцию виртуальной реальности, уложили ее в кейс и вместе с дешифратором отдали Райану. Он едва ли запомнил, как Мишико прощался с ним под бдительными взглядами камер. Райан что-то говорил зрителям на прощание, благодарил за приглашение в студию, его слова сами выстраивались в правильные фразы, но мозг отказывался думать, из Райана вышли все силы.
Он сядет в такси и через полчаса будет в гостинице. Спать и не видеть снов – и по-детски надеяться, что ничего этого не было на самом деле.
***
Мэри пообещала себе не смотреть эфир – своим тайным отъездом Райан дал ей понять, что ее это не касается. Она прошлась по узким витиеватым тропинкам сада, обогнула беседку, белые занавеси которой взлетали и опадали на ветру, и наконец нашла того, кого искала. Кэссиди сидела на земле, она собирала виртуальное «Лего». Ее серая вязаная кофта с растянутыми рукавами так подходила к ее серым глазам. Мэри погладила девочку по голове.
– Я скачала тебе новые приложения. Попроси у Четверки, она поставит тебе что-нибудь новенькое из игр.
– Да ну их, нет настроения, – пожала плечами Кэссиди. – Ева не хочет со мной играть, и мне скучно.
– Ей шестнадцать, тебе десять. Предложи ей «Визиря Безантиума». Игра закачана в станцию. Думаю, она подойдет вам обеим.
Кэссиди повеселела. Она пнула виртуальную станцию, и та аварийно отключилась. Рождественский домик эльфов рассыпался на разноцветные детали, и те растаяли без следа. Девочка скрылась за кустом желтого дрока, только ее голос, выкликавший имя Евы, разносился над садом.
В кармане весело заверещал телефон. Мэри надеялась, что Райан, наконец, напишет ей, хоть что-нибудь. Она не любила, когда он уезжал, не простившись. Но это был Нис.
«Что делаешь вечером?» – куча разномастных смайликов, значение которых ей было лень расшифровывать.
«На гидрологической станции заняться нечем?» – ответила она вопросом на вопрос, представив, как Нис коротает время в одиночестве, на посту, среди мигающих датчиков и ему совсем не с кем поговорить. Андроиды шестой серии были неразговорчивы, и толку от бесед с ними было мало. Если они не выполняли приказы, то сидели неподвижно, сканируя внутренние процессы.
«Слышал, Райан свалил. Не хочешь прогуляться?»
После имени Райана Нис наштамповал смайликов в виде кучек дерьма. Мэри хихикнула.
«Как ты узнал?»
«Я на тебя подписан, не забыла? И нет, интервью смотреть не буду, даже не умоляй. Мне достаточно его физиономии тут, под боком».
«Завязывай с оскорблениями. Дай мне подумать до вечера. Если освобожусь, свистну».
Рядом с Нисом она снова превращалась в семнадцатилетнюю девчонку: забавную, безбашенную, которая сначала делала, а потом соображала, что натворила. С ним она становилась собой, по-настоящему глубоко дышала.
В Замке было тихо и прохладно. Четверка чистила ковры, в коридоре стоял удушливый запах мокрой шерсти, смешанный со сладким запахом чистящего средства.
– Я иду в мастерскую. Надеюсь, ты не будешь опять преграждать мне дорогу?
– Нет, но если хочешь, могу проводить тебя, – спокойно ответила Четверка, стараясь выполнить свое обещание Райану как можно лучше.
– Не надо, спасибо. Если что, я позову, – сказала Мэри и улыбнулась. Четверка заботилась о ней как могла, и Мэри ценила это. – Прости, ладно? Я не должна была тебе грубить. Ты член нашей семьи, всегда помни об этом.
– Хорошо, – на лице Четверки не дрогнул ни один мускул.
Как же она отличалась от Омеги! Будто они были двумя разными существами, хотя на самом деле сошли с одного конвейера и выглядели, за исключением скальпированного черепа Четверки, одинаково. Но «человеческая» суть Омеги делала ее уникальной, и прекрасное лицо, на котором сменялись сотни эмоций, невозможно было забыть.
Мэри прошла мимо библиотеки. Высокие шкафы с книгами навевали на нее сон. В детстве, когда она навещала Замок, то обходила это место стороной. Мэри помнила, как торчала в ярко-желтом плаще под проливным дождем и с улицы через широкое окно показывала Райану язык – тот делал вид, что усердно читает очередной скучный талмуд. Каждый закоулок Замка напоминал ей о нем. Тут они как-то подрались за джойстик от «икс-бокса», там она вылила ему на голову ягодный морс, когда он обозвал ее дурой, а в кладовой все еще лежала швабра, с которой Райан гонялся за ней по всему дому в надежде огреть ее по спине.
Мэри свернула в узкий коридор с единственной дверью. Из подвала потянуло сквозняком. Тоннель, ведущий в мастерскую, напоминал длинную холодную пещеру. На полу уже которую неделю росла лужа – подземные воды просачивались откуда-то из щелей, из крысиных ходов. Но в самой мастерской было тепло и уютно, в углу горел приглушенный свет. Ящик с инструментами, печь для обжига, дубовый стол с расцарапанной столешницей. В глубоком мягком кресле по-хозяйски раскинулся плед цвета спелой сливы, вязанный крупными косами. «Вот ты где», – Мэри ухватила бутылку виски, забытую на столике возле кресла. В бокале напиток казался насыщенным янтарем, смолой, спустившейся с дерева жизни с десяток лет назад.
На черном от ожогов паяльника столе лежала еще не законченная работа – крошечная, выложенная из серебряной паутинки северная башня Замка с арочным окошком. Мэри подставила заготовку под линзу, зацепила ставню пинцетом – окно отворилось, так же как в настоящей башне Замка. Она провернулась на табуретке, собираясь с мыслями.
К Неделе моды Мэри успевала создать десятки изысканных заколок за пару месяцев, но теперь работа шла с трудом. Ей казалось, что она живет чужой жизнью, отдает всю себя добровольцам, воскресшим, но это было детище Райана. Ее собственное детище, ее вдохновение, так и лежало заготовками. Одна заколка, вторая, третья, спрятанные в ящике стола, живой укор их создателю. С тех пор, как Райан привез Мэри в Замок, ни одна заколка так и не была закончена. Мэри нашла на телефоне любимый трек-лист, взяла со стола деревянную шкатулку. Десятки драгоценных камней на бархатной обивке – живые, алчущие света и внимания, они переливались немыслимыми цветами. Райан считал, что шкатулку нужно прятать в сейф, но Мэри все упрямилась, держала ее незапертой на рабочем столе.
«Кто я?» – она перебирала камни, едва касаясь, поглаживала их кончиками пальцев: зеленые изумруды, алые рубины, голубой аквамарин, розовый империал. Камни думали, смотрели на нее со дна шкатулки и решали, кем будет их Мэри. Глубоким синим сапфиром? Отчего же? В ней нет ничего от вечернего неба. Фиолетовым аметистом? Да нет же! Разве похожа она на лавандовое поле, купающееся в июльском ветре? Она грустна немного, чего-то ждет, волосы рассыпаны по плечам, как рассыпаются осенние листья. Да, она – осень, их Мэри, вот она какая. Камни поворочались в шкатулке, совещаясь, и наконец цитрин выступил вперед. Оказавшись в ее руках, камень засверкал всеми оттенками оранжевого. Словно апельсиновый сок, свет лился из его нутра при ярком свете лампы на столе, а в полутьме мастерской затихал, превращался в густой мед. Мэри приложила локон к камню – почти идентичны. «Я знала, что вы не подведете», – она закрыла шкатулку.
Но до темноты Мэри так и просидела над столом, перебирала обрезки серебряной нити, вертелась на стуле, прохаживалась по мастерской. Отовсюду играла музыка – Четверка развесила колонки так, что Мэри утопала в мелодии. Бутылка быстро опустела, а на столе так и лежал медовый цитрин. Он был ею самой, неприкаянный, потерянный, забывший нечто важное, о чем уже и не вспомнить. Только мысли о Нисе рассеивали тоску. Мэри отчаянно искала путь к себе самой, к жизни, которую оставила ради Замка, и Нис иногда казался ей путеводной звездой к свободе.