Правая нога тоже полосатая, а левая закована в такой же ярко-розовый, но без рисунка, гипс. Девушка походит на плод любви зебры и психоделического клоуна.
Она въезжает в круг из стульев и обводит нас взглядом.
– Хм, что-то это не похоже на сборы перед забегом по пересеченной местности.
Скрывая смешок за кашлем, я замечаю, что кроме меня никто не смеется. Девушка улыбается мне, а доктор Лейн терпеливо улыбается ей.
– Мы как раз собираемся познакомиться друг с другом. Пайпер, может, начнем с тебя?
Девушка выпрямляется в кресле.
– Я Пайпер. Попала в автокатастрофу шесть недель назад, в канун Нового года. Бо́льшая часть правой стороны моего тела покрыта ожогами второй степени. Все кости в моей ноге раздроблены. – Она хлопает по розовому гипсу. – У меня немного поврежден позвоночник, но это излечимо, так что в кресле я, тьфу-тьфу, ненадолго. А вот шрамы останутся со мной навсегда. Что еще? – Она задумчиво гладит подбородок. – Ах да, я люблю долгие прогулки на кресле по пляжу. По гороскопу я Телец.
Вторым представляется парень, но закончить у него не получается – он начинает плакать, и сквозь всхлипы мне удается разобрать что-то о костре и взрыве канистры с бензином. Я угадала.
Девушка без ожогов почти десять минут рассказывает о своих невидимых нам повреждениях от пожара, произошедшего из-за утечки газа, когда она была маленькой. Почему она до сих пор об этом переживает?
Слушая их признания, я мысленно переношусь в ожоговое отделение, пациенты которого мерились степенями ожогов и процентами повреждений кожи, словно наградами.
У меня обожжено шестьдесят процентов кожи, и почти везде третья степень – просто жуть. Огонь уничтожил все на своем пути: волосяные луковицы, потовые железы, жировые клетки и нервы. Руки обгорели практически до костей – это четвертая степень. Есть ожоги и второй степени, но они выглядят несерьезно по сравнению с остальной выжженной территорией. Да, они красные, припухлые и бросаются в глаза, однако затронут только верхний слой кожи.
Самое странное, что поначалу именно они чертовски сильно болят, в то время как ожоги гораздо хуже практически не ощущаются – нечем чувствовать, нервные окончания сожжены. Настоящей боли не чувствуешь, пока медсестры не начнут удалять обожженную кожу перед пересадкой.
Когда раны настолько глубоки, боль причиняет их излечение.
Я понимаю, что все смотрят на меня.
– Повторите, пожалуйста, что я должна сказать.
– Что-нибудь о себе. Решай сама, сколько и о чем, – говорит доктор Лейн.
Шею закололо, будто иголками. Все смотрят на меня и ждут подробностей возникновения моей лоскутной кожи.
– Меня зовут Ава. Я недавно переехала сюда из Юты. Учусь в школе «Перекресток».
Они ждут, но я молчу, и все взгляды устремляются на доктора Лейн. Первой тишину нарушает Розовая Зебра.
– Э-э… ты не собираешься рассказать нам о своих шрамах?
– Пайпер, я же просила тебя, – вмешивается доктор Лейн.
– Доктор Лейн, по-моему, она знает, что обожжена. – Розовая Зебра поворачивается ко мне и в насмешливом испуге прижимает руку к губам. – О боже, неужели я только что раскрыла твой секрет?
– Пайпер! Хватит! – обрывает ее доктор Лейн. – Следующие несколько месяцев вы все можете рассказывать о себе ровно столько, сколько захотите. Не существует правильных ответов и правильного количества информации.
Бросив пристальный взгляд на невинно улыбающуюся девушку в инвалидном кресле, доктор Лейн принимается рассказывать о том, что каждую неделю мы будем обсуждать новые возможности, придающие нам силы.
– Сегодня мы вкратце обсудим силу слов. Они имеют силу, потому что мы придаем им значение. Ненависть. Любовь. Надежда. Гнев. Давайте начнем со слов, которые описывают вас. Какое слово подходит вам больше всего?
Воцаряется неловкая тишина. Доктор Лейн обводит нас взглядом, однако молчит даже Болтушка без шрамов.
Доктор Лейн приятно удивлена, когда я поднимаю руку.
– Сегодня одна девушка назвала меня Фредди Крюгером.
– Ого, неслабо отожгла, – хихикает Пайпер.
Прищурившись, доктор Лейн смотрит на Пайпер, но обращается ко мне:
– Имена – тоже слова, но сегодня мы все же обсудим слова, которые используем для описания себя.
Она поворачивается к белой доске и пишет слово «жертва».
– Какие ощущения вызывает у вас это слово?
– Боль, – отвечает девушка без шрамов.
– Безнадежность, – добавляет парень.
Доктор Лейн пишет слово «выживший».
– А это?
– Надежда, – говорит парень.
– На этой неделе обращайте внимание на то, как говорите о себе. Используйте слова, которые придают вам сил, а не отнимают их.
Она пишет еще несколько слов, над которыми нужно подумать – «безобразный, искалеченный, обожженный, красивый, слабый, сильный, исцеление», – и раздает нам толстые блокноты в бело-серой обложке.
– Пишите в них все, о чем не хотите говорить вслух. Самое главное, что вы контролируете ситуацию. Вам не под силу изменить то, что произошло, но вы можете контролировать свои мысли. Ваша жизнь изменилась. Моя цель – помочь вам найти свою новую норму.
Предварительно рассказав об этикете групп поддержки, доктор Лейн разрешает нам подойти к столу с закусками. Она объясняет, что группа – это наше безопасное место и что важно рассказывать о своих травмах. Чушь, в общем.
У стола с закусками Пайпер подъезжает ко мне ближе.
– Это первая твоя группа?
Я качаю головой.
– Не-а, я просто ошиблась дверью. Думала, здесь кастинг моделей.
Пайпер смеется.
– Ох. Не дай бог Лейн услышит твои шутки. – Ее лицо принимает нарочито постное выражение. – Ведь терапия выживших при пожаре – дело серьезное.
– Понятно. Значит, ты уже не новичок? – интересуюсь я.
– Ага, я преданная поклонница групп поддержки. Родители себя не помнят от радости, считают, что у меня наметился прогресс.
Пайпер пытается взять чашку, но не дотягивается. Я передаю ей чашку, и когда наши пальцы соприкасаются, Пайпер даже не вздрагивает.
– Спасибо. Значит, тоже учишься в «Перекрестке»?
И вдруг я понимаю, что именно эту девушку имел в виду Гленн. Именно она, по мнению Коры, может стать моей лучшей подругой.
– Типа того. Сегодня был первый день.
– О боже, могу себе представить, как тебя приняли – с таким-то лицом. Трудно пришлось?
Вспоминаю взгляды, перешептывания, парня, швырнувшего в меня карандаш, – лицо у него было такое, словно он призрака увидел…
– Несладко.
– Точно, мы не слишком добры к аутсайдерам, – сунув в рот печенье, признается Пайпер. – Ты же видела талисман школы? Того ксенофобного Викинга, у которого проблемы с управлением гневом?
– Его трудно не заметить. Но я там долго не пробуду. Это нечто вроде пробной вылазки в реальную жизнь. Через две недели все смогут забыть о моем существовании.
Склонив голову набок, Пайпер насмешливо улыбается.
– Самое душещипательное признание из всех, что я слышала. – Она достает свой телефон – ярко-розовый, в тон полоскам на ее одежде. – Ну, раз уж я знаю о твоем существовании, скажи свой профиль.
– У меня его нет.
– Кем надо быть, чтобы не вести страничку в социальной сети?
– Не хочу быть Капитаном Очевидностью, но… – Я указываю на свое лицо. – Наверное, нужно быть человеком, которому фильтры не помогут.
Положив телефон на колени, Пайпер складывает руки на груди и обводит меня задумчивым взглядом.
– Беру назад свои слова. Самое душещипательное признание прозвучало только что.
– Эй, это же терапия, могу себе позволить.
– Туше, – улыбается Пайпер. – Что ж, Ава, пусть тебя и нет в социальных сетях, я рада, что ты почтила нас своим душещипательным присутствием.
Смяв салфетку в шарик, она подбрасывает ее в воздух и быстрым ударом руки отправляет в мусорную корзину.
– В яблочко! Ты после свободна?
– Для чего?
– Для потусоваться, – поясняет она с таким видом, словно мы уже договорились.
Я пристально смотрю ей в глаза, пытаясь разобраться.
– Доктор Лейн попросила тебя подружиться со мной?
Это было бы очень в стиле Комиссии. Кора и доктор Лейн вполне могли обсудить мое общественное положение и выбрать эту девушку с горящим взглядом, одетую в ярко-розовое компрессионное белье, для воздействия на меня.
Пайпер примирительно поднимает руки.
– Всегда настороже, да? Нет, она меня не просила, и я бы в любом случае не выполнила ее просьбу. Просто воспользовалась возможностью завести подружку по несчастью.
– Мне не нужны подруги. Я здесь всего на две недели.
– Неважно, на две недели или на четыре года, в старших классах не выжить одной.
Лучи вечернего солнца ложатся на пол перекошенными многоугольниками, подсвечивая яркую одежду Пайпер и золотистую подвеску в виде птички на ее шее. Мифическая птица феникс, возрождающаяся из пепла.
– Это точно не подстроенная благотворительная миссия? Потому что мне такое не нужно.
Пайпер кладет одну руку на сердце, а другую поднимает в приветствии вулканцев из «Звездного пути»: безымянный палец сдвинут к мизинцу, а средний к указательному.
– Честное скаутское!
Я вспоминаю сегодняшний день: девушек, нашедших меня в убежище за черным занавесом, толпу в коридоре, расступающуюся передо мной, как перед современным прокаженным Моисеем, парня, глазеющего на мой пересаженный палец…
Пожалуй, друг – не самая худшая идея Комиссии.
– Планов на вечер у меня нет.
Улыбаясь, Пайпер салютует мне чашкой с фруктовым пуншем.
– За новую нормальность! – Она чокается со мной. – Что бы это ни означало.
Глава 8
Узнав, что я пригласила в гости подругу, Кора чуть не умерла от счастья. Она набрасывается на меня с расспросами, пытаясь выяснить все буквально за несколько минут до появления Пайпер.
– Я хочу услышать все подробности, – заявляет Кора, хлопая по дивану.
Она надеется, что я усядусь рядом с ней и расскажу ей все о своей новой жизни. Однако я слишком устала за целый день притворства, что я сильнее, чем есть, и на разговор с Корой сил не осталось. Будь на ее месте моя мама – другое дело: тогда бы я плюхнулась рядом, вдохнула ее сладкий запах и рассказала все-все, а она бы гладила меня по голове. Сара, вероятно, сделала бы то же самое с Корой.
– Ну же, расскажи что-нибудь о школе или группе. Что угодно, – просит Кора.
– Все хорошо.
– Я весь день умирала от желания узнать, как у тебя дела.
– Ладно. Директор шутник, большинство учеников придурки, а я для них повод для насмешек.
Кора хмурится.
– Вряд ли там все поголовно придурки. Что насчет той девушки, которая скоро приедет? Она, кажется, в аварию попала?
– Ага.
– Она-то хорошая?
– Она странная.
– По-хорошему странная?
– По-странному странная.
Излучая раздражающе агрессивный оптимизм, Кора выжидательно смотрит на меня с дивана, и я отступаю в кухню.
– Значит, ты останешься в школе? – повысив голос, спрашивает Кора.
– Об этом говорить рано.
– А когда будет пора?
– Когда там не будет стремно.
Кора перехватывает меня на пути в мою комнату и осторожно обнимает. Когда она отстраняется, ее глаза блестят.
– Ты меня вдохновляешь, Ава. Ты выживаешь, снова и снова.
Стук в дверь. Пайпер. Я высвобождаюсь из объятий Коры.
– Мне все об этом твердят.
* * *
Гленн помогает Пайпер переехать через порог и замирает, оценивающе глядя на длинную лестницу, которая ведет на второй этаж, где находится моя комната.
Поерзав в кресле, Пайпер слабо улыбается.
– Не беспокойтесь, мне больше нравятся первые этажи.
Нахмурившись, Гленн качает головой.
– Я доставлю тебя наверх. – Он смотрит на лестницу, потом снова на Пайпер. – Ты не против, если я понесу тебя?
Пайпер кивает, и Гленн осторожно вынимает ее из кресла. Он несет Пайпер, держа ее под колени и под спину – совсем как меня после больницы, когда эта лестница казалась мне высотой с Эверест, – а подруга болтает в воздухе ярко-розовым гипсом.
Следом я затаскиваю инвалидное кресло, и в моей комнате Гленн сажает в него Пайпер.
– Ого, сколько Кенов и Барби! – восклицает Пайпер еще до того, как Гленн закрывает дверь в комнату. Куклы – огромная коллекция Сары – смотрят на нас из-за стеклянных дверей шкафа.
– Это куклы моей двоюродной сестры.
Пайпер пытается открыть дверцу, но та заперта.
– Почему она не хранит их в своей комнате?
– Это и есть ее комната. Точнее, была. Сара погибла при пожаре.
Оставив попытки открыть шкаф, Пайпер берет пуанты.
– Здесь все принадлежит ей?
Я смотрю на покрывало с ярко-желтыми маргаритками, на полку с фотографиями танцевальной труппы Сары, на коробку с пуантами.
– Многое. – Забрав у Пайпер пуанты, я кладу их на место. – Но это не проблема. Мои вещи все равно сгорели.
Пайпер указывает на горизонтальную полоску обоев с выцветшими бабочками.
– Ты бы хоть стены покрасила, что ли. А то живешь в комнате умершей девочки.
Я пожимаю плечами. Бо́льшую часть времени мне все равно, что я живу в импровизированном мавзолее. Моей-то комнаты уже нет, а в этой хранятся воспоминания, которые не забрал огонь. Кровать, на которой мы спали вдвоем, когда я оставалась ночевать. Стол, за которым Сара безуспешно пыталась научить меня правилам макияжа. Да те же самые обои с бабочками – под пурпурным крылом одной из них мы мелко-мелко написали свои инициалы.
– Это она? – Пайпер указывает на фотографию Сары в танцевальной юбке и с изящно поднятыми над головой руками.
– Да.
– Красивая.
На фотографии длинные белокурые волосы Сары струятся по ее точеной, как у матери, фигуре. Кузина принадлежала к той породе девушек, которых хочется ненавидеть за их красоту, но не получается – такие они милые. Мы различались, как Барби деревенская и Барби городская – так называл нас Гленн, но нас объединяла любовь к выступлениям. В детстве каждое лето я таскалась за Сарой в танцевальный лагерь, а она терпела ради меня театральный. Во время ее концертов я всегда сидела в первом ряду, а она не пропустила ни одной моей премьеры.
– Это ее или твой? – Пайпер указывает на большой, во всю стену, постер фильма «Лак для волос», который Кора купила на гаражной распродаже.
– Мой. Я раньше участвовала в мюзиклах, – говорю я небрежным тоном, словно мои родители не были заядлыми театралами и я не выросла на бродвейских шоу.
Это была другая жизнь, в которой внезапные танцы и счастливые финалы не только возможны, но и ожидаемы.
Но в какой-то момент наступает миг прозрения, и ты осознаешь, что жизнь – не мюзикл.
– А это ее или твой? – взяв с комода оплавленный колокольчик, спрашивает Пайпер.
Некогда блестящий, теперь он покрыт с одного бока черно-зеленым нагаром, но, по мнению Гленна, это единственное, что можно было забрать с «места происшествия». Я верю ему на слово – мне меньше всего хотелось видеть пепелище на месте бывшего дома.
– Моей мамы. Так что теперь мой.
Пайпер возвращает колокольчик на комод и берет фотографию, где я стою на сцене в съехавшем набок парике и розовом пиджаке в роли Риццо из «Бриолина»[1]. Мама обнимает меня, а отец показывает два поднятых вверх больших пальца, пародируя крутых парней в кожаных куртках из все того же «Бриолина».
– Твои родители тоже умерли? – Пайпер выжидательно смотрит на меня.
Я до сих пор не понимаю, каких слов ждут от меня люди. Что быть сиротой плохо? Что никто и никогда не любил меня так, как родители, – безгранично и безусловно? Что они оставили меня дрейфовать в одиночестве по морю жизни без якоря и без пристани?
– Не хочу об этом говорить, – положив подушку на скрещенные ноги, отвечаю я.
Пайпер возвращает фотографию к другим воспоминаниям, которые я стараюсь забыть.
– Ладно. Я, похоже, слишком прониклась настроем группы поддержки. Хочу предупредить, что у доктора Лейн есть способы разговорить тебя. – Она шевелит пальцами, как злой гений, и передразнивает психолога: – «Позволь нам помочь тебе, Ава. Дай нам исцелить тебя».