– Слушаю, – строго ответил Горин.
Ответил молодой мужчина. Голос, судя по металлическому отзвуку, специально искажён. Кто-то шифровался.
– Вы меня не знаете, я вас знаю. Странно, да? – сказал неизвестный.
– Ничего странного. Кто вы?
– Будете удивлены, инспектор, но когда-то мы встречались. И не в этом городе, не в этой стране. Интересно знать где?
– Если честно, не очень, – Горину не понравилась эта дешёвая манипуляция, и он уже хотел отрубить связь.
– У меня есть информация, которая вам нужна, – незнакомец перешёл к делу.
– Это уже интереснее.
Тот назвал время и место встречи – одиннадцать утра в заведении «У Грасо».
Когда разговор закончился, Горин нехотя дошёл до кухни, откинул крышку лэптопа. Подключившись к ведомственной сети, он пробил номер по базе. Корпоративный, числится за корпорацией НОВА. Что ж, может, парень что-то знает.
Взгляд Дмитрия упал на последний протокол допроса. Он так и лежал рядом с грязной тарелкой. Горин отсканировал код на документе телефоном, и текст тут же отобразился на экране компьютера. Включив диктовку, Дмитрий принялся мыть посуду. Ему хотелось отвлечься. Программа монотонно заговорила.
«Протокол допроса Данейко Людмилы Андреевны, 2 апреля 1998 года рождения. По существу заданных вопросов, поясняю, что я занимаю должность технического оператора корпорации «Новая эра». 1 марта 2040 года я находилась…»
Сквозь шум воды пробивались лишь отдельные слова. Одно и то же: была, видела, ничего больше пояснить не могу. Так говорили все, кого допросили. Но фамилия показалась знакомой. Застыв с намыленной тарелкой в руках, он произнёс её вслух несколько раз, потом разложил на слоги, склеил вновь.
И тут его как ошпарило. Он вспомнил: шесть лет назад она приходила к нему с заявлением о домогательствах Митичева к её дочери. Горин тогда посмеялся: где Митичев и где ты? Дело замяли. Митичев уже тогда стал большой шишкой. Дочь Данейко странным образом пропала. «Вот тебе и мотив», – подумал он, – «дело раскрыто». Не вытирая рук, он торопливо набрал номер телефона. В конторе уже никого не было, помощника беспокоить не хотелось – время позднее.
– Ладно, разберёмся утром, – сказал он вслух, – не сбежит. Бежать некуда.
Он упал на диван в гостиной, некоторое время пялился в тёмный потолок, на котором то пропадал, то появлялся бледно-жёлтый неоновый отпечаток вывески автосервиса на другой стороне улицы. Незаметно сон обвил его липкими щупальцами и утянул на дно.
Ему снилась Аврора. В обволакивающей темноте женщина появилась неслышно, опьяняя едва уловимым ароматом цветочных духов. Он расстегнул одним движением молнию на платье, коснулся бархата кожи, и лёгкий стон пробудил в нём животную страсть. Аврора опустилась на колени. Он почувствовал дыхание совсем близко. Затем, толкнув его на кровать, она сбросила с себя одежду, и оба растворились в игре переплетённых тел. Движения становились быстрее и вот уже ногти до боли впились в его плоть. Он убрал волосы с её лица, желая коснуться жарких губ, но тут же по нему прокатилась ледяная волна ужаса: на него взирали пустые глазницы мертвеца. Попытался вырваться, но тварь, обратившаяся в Аврору, до хруста костей сжала его бёдрами. Он почувствовал, из мертвого нутра что-то посыпалось. Холодное, живое. Черви! К горлу подкатил приступ рвоты. Мертвец стиснул его шею руками. «Будь ты проклят!» – выкрикнула восставшая из ада Аврора, и голос её, умножаясь эхом, стал нестерпимым звоном в ушах. Умирая во сне, он вспомнил этот голос.
Модель № 037
Он боялся этих воспоминаний. Они приходили внезапно, терзали его, как китайский палач, неделя за неделей отрезающий лоскуты плоти приговорённого. Опять нахлынуло. Долгий тревожный звонок, потом: «Она попала в аварию, мне жаль». Каждое слово – свинцовая пуля. Несколько часов в больнице показались вечностью, кошмарным сновидением, где мелькающие призраки говорят, но голоса, проходя сквозь вату сумеречного сознания, становятся бессвязными плоскими звуками.
Она знала. Матери всегда чувствуют, когда жизнь детей вдруг обрывается. Их ребёнку не было и года. Смерть забрала его мгновенно, не мучила. Слабое утешение. Когда он зашёл в палату, она смотрела ему в глаза и всё понимала. Что она могла сказать? Прости, мне жаль, я так виновата?
Это произошло в новогодние каникулы. Машину занесло на обледенелой загородной трассе в километре от горнолыжного курорта, куда её вытянули подруги подышать после нескольких месяцев добровольного заточения в роли кормящей матери. Она взяла малыша с собой, оставив старшую дочь дома. Только туда и обратно. Поездка не займёт и двух часов. Ничего не произойдёт. Ничего бы и не произошло, не трепись она по телефону. Младенец вылетел через лобовое стекло, когда машина на полном ходу врезалась в дерево у обочины. Её же, переломанную и едва живую, полчаса выковыривали спасатели. Горину позвонил начальник дорожной полиции. «Мне жаль» – как осколок мины, засевший у сердца.
А её глаза, – непросто вынести такое, – бездонные голубые глаза, наполненные отчаянием и мольбой о пощаде. Он не пощадил. Не смог остановить себя.
Горин тряхнул головой, чтобы избавиться от тяжёлых мыслей, поставил машину на «ручник». Он запарковался возле бара «У Грасо» в восточном районе. Не любил здесь бывать. Эта часть города представлялась ему гангреной, захватывающей железобетонными ульями живой организм города. Квартиры дёшевы, – копейки, по сравнению с центром, – поэтому едва отстроенные кварталы быстро наполнялись людьми, бежавшими из провинции от нищеты. Они надеялись найти счастье в столице, но едва ли один процент из них обрёл место под солнцем. Остальные же теснились в «машинах для жилья», – по другому эти квартирки не назовёшь; в них не живут, в них приходят переночевать после смены на заводе, а по пятницам – выпить водки, пытаясь хоть так придать смысл существованию. Казалось, даже воздух другой – плотный, пропахший отработкой механизмов, и люди не те – многие в рабочих комбинезонах, движения рук резче, слова грубее, взгляды едва ли не волчьи, как у обитателей тюрем.
В баре Горин устроился за грубым деревянным столиком в углу. Улица отсюда хорошо «простреливалась», никто не войдёт незамеченным. Из динамиков, как помои лились тошнотворные речитативы новоявленных реперов из списка запрещённых экстремистов. Видно, власти здесь не было. В такую рань бар не пустовал. Неудивительно для этих мест. Через три столика от Горина дремал за кружкой «светлого» пропитый мужик, похожий на разлохмаченную дряхлую болонку. Возле дальней стены зала, увешанной под ретро-бар виниловыми пластинками и номерными знаками, приютилась парочка мелких дельцов в спортивных костюмах. Они спорили о чём-то полушёпотом, никак делили добычу, оживлённо кивая головами. Руки их будто бы приклеились к опустевшим кружкам. Едва ли кто-то из этих троих звонил вчера. Оставалось только ждать. Горин пожалел о решении не брать пистолет. Он вообще не часто носил оружие, но район – почище латиноамериканских фавел, кулаками и ногами тут не отмашешься, каким бы мастером ни был.
Человек по кличке «Грасо», – никто не знал, откуда она пошла, – слыл контрабандистом, торговцем оружием и технологиями. В молодости он связался с проституткой, влип в неприятности и сел. После лагеря остепенился, открыл бар, ставший местом притяжения тёмных личностей. Полиция совалась сюда редко. На памяти Горина здесь проходила только одна спецоперация – брали наркоторговцев, но никого в итоге не арестовали. Инспектор предполагал связь Грасо с военной разведкой. Как ни крути, «друзья» у контрабандиста были по всему свету, грех не использовать его таланты на благо Родины.
– Что будешь? – крикнул возникший за стойкой черноволосый с большим крючковатым носом громила в клетчатой фланелевой рубашке с закатанными до локтей рукавами; обнаженные руки его покрывали вьющиеся волосы – едва ли не звериная шерсть.
– Давай пива, – небрежно ответил Горин. Он подумал, заказывать кофе в этом месте не прилично.
– Покрепче? С бодуна что ли? – толстяк ухмыльнулся.
– Обычного, – процедил инспектор сквозь зубы.
Бармен отвлёк с разговорами. Горин не заметил, как вошёл высокий худой парень в очках, одетый в чёрный утеплённый бомбер, джогеры с накладными карманами, высокие кеды. Судя по виду, паренёк явно не отсюда. Что тут делает этот студент? Тот прошёл мимо Горина, даже не взглянув в его сторону, и скрылся за дверью для персонала.
– Странное время, – бармен поставил на стол запотевшую кружку пива и чашку солёного арахиса. Горин поднял взгляд. Он оказался на уровне волосатого звериного пупка, торчавшего между расползшихся краёв рубашки.
– Люди как запуганный скот, – продолжал он с горским акцентом, – посмотри: никто не улыбается. Ходят, как говна в штаны наложили. К кому подойдёшь, шарахаются. Я их что, резать собираюсь? А стукачей сколько? Из-за них в лагерях народу битком. Никто не разбирается, есть малява – сядешь. Понимаю, по убийству заехать, но когда кто-то против партии сказал – это перебор. Люди устали от нищеты. А мы всё воюем. Надо учиться уживаться с миром.
– Мы научимся уживаться, когда мир начнет с нами считаться, – обрезал Горин поток полууголовного красноречия.
Грасо перед ним, – следовало сразу догадаться. Бармен упёрся громадными руками в стол, нависая над инспектором, уныло поглядел в окно, где порыв ветра поднял облако пыли.
– Тебе оставили, – Грасо неожиданно хлопнул здоровенной ладонью, – я говорил не связываться с собаками, но ты, инспектор, вроде как особенный.
– Попридержи язык, – огрызнулся Горин, готовый размазать здоровяка по стене.
– Не пугай. Здесь моя территория. Будет надо, живым не выйдешь и всё шито-крыто, – говоря это, он склонился и приблизился к лицу инспектора, обдав его крепким луковым запахом.
– Я тебе кишки выпущу, – прошипел Горин.
Грасо отпрянул и громко рассмеялся, обнажив чёрные зубы.
– Мне нравятся такие люди! Ты особенный. Пиво за мой счёт, инспектор. Без обид.
Он вернулся за стойку и занялся своими делами, как ни в чём не бывало. Горин глянул на «передачу». Это оказался пластиковый квадрат с одноразовым QR-кодом размером в четверть игральной карты. Код можно считать один раз, второй раз выходит битая ссылка. Их контрабандой завозили из Кореи. Хитрая штука. Даже конторские спецы не могли вскрыть ни одной после использования.
Пить с утра не хотелось. Горин съел только горсть орехов. Они оказали чересчур солёными, поэтому глотнуть пива пришлось. Он отсканировал метку телефоном и вышел прочь. Грасо за стойкой не оказалось. Выспрашивать у контрабандиста, кто оставил метку, без толку. Он с ними заодно. Ещё бы знать, с кем. Казалось, с ним вздумали играть в кошки-мышки.
Укрывшись в машине от начинавшегося снега – погода преподносила сюрпризы, Горин нажал на ссылку. Она перенаправила на видеохост. Качество записи было намеренно ухудшено. Изображение подрагивало, расходилось серо-зелёными полосами. Излишняя предосторожность – говорившего всё равно не узнать из-за маски и искажённого голоса, такого же, как у звонившего вчера незнакомца.
– Здравствуй, Дмитрий Андреевич, – показалось, человек под маской скрывал едкую ухмылку, – как я и говорил, ты меня не знаешь, а я тебя знаю. И гораздо лучше, чем ты можешь представить. У тебя есть тайна, Горин. Так? Это мучает тебя. Смею предположить, ты плохо спишь. Не мне тебя судить. Твой разум – твой палач. Меня предупреждали, ты опасен. Но и я – не промах. Предлагаю сотрудничество: ты помогаешь нам решить небольшую проблему, а мы тебе. Честолюбие свойственно людям целеустремлённым, готовым ломать стены ради желаемого. Не бойся желаний. В конце записи ты увидишь ссылку. Там – дальнейшие инструкции. И да, чуть не забыл! Мы знаем, что произошло с твоим большим другом в «Отражении». Я видел нападавших. Это ужасно. Страшно. Сущий ад. Представляешь, в цифровом мире есть нечто, способное убивать. И кто-то хочет вытащить это нечто на поверхность. Понимаю, у тебя много вопросов. Все ответы у тебя здесь, – незнакомец приложил палец к виску, – научись туда забираться и тебе многое станет понятно».
Запись оборвалась. Горин нажал на высветившуюся ссылку. Она вывела на интернет-магазин молодёжного шмотья. Осточертели эти игры!
Убрать телефон в карман он не успел. Пришло сообщение от Арбенина: Митичев умер. Странным образом его это не тронуло. Как будто он и Митичев жили в параллельных мирах.
Модель № 320
Возникший в центре перекрёстка постовой полицейский перерезал поток автомобилей поднятой рукой. В «хвосте» пробки не сразу сообразили, что причина заминки не в заглохшей некстати машине, как это бывает, и отчаянно сигналили, будто их клаксоны обладали сверхъестественной силой и способны разбить этот тромб, закупоривший главную городскую артерию. Столпившиеся пешеходы глазели на автоматчиков оцепления. Случилось что-то серьёзное. Горин, чья машина оказалась впереди, откинулся в кресле, глядя на «дворники», сметающие припустивший мокрый снег. Очевидно, ждать придётся долго.
Но нет. Через секунды с правой стороны донёсся нарастающий гул дизелей армейских грузовиков. Пешеходы оживились, завертели головами, некоторые приподнялись на цыпочки с жадно-любопытными взглядами, чтобы стать первыми зрителями начинающегося действа. Когда железные монстры с рёвом понеслись через перекрёсток, толпа ахнула. Открытые кузова оказались битком набиты людьми, в основном женщинами, укутанными в тряпьё. Некоторые прижимали к себе детей, совсем младенцев. Из мужчин – старики и мальчики. Некоторые пассажиры покачивались, закрыв глаза – дремали или мертвы, не поймёшь. На их меловых лицах застыли маски ужаса и отчаяния. Они остекленело смотрели на горожан. А те лаяли: «Предатели!», «Убийцы!», «Сволочи!»
Пришитые к рукавам белые треугольники говорили сами за себя: с Юга везли сепаратистов, врагов нации. Их перебрасывали в гетто. В новостях говорили о палаточном лагере на сто тысяч человек, разбитом в чистом поле в двадцати километрах от города. «Груз» трясся в кузовах под беспощадным ветром, снегом, в холоде, голоде и страхе. Заслуживали матери и дети этих мучений? Горин не знал. Он смотрел на колонну, как зрители смотрят зацикленные кадры кино, с отупевшим разумом. Инспектор вдруг не без удивления обнаружил немоту души, если таковая вообще в нём оставалась. Он обратился к себе с вопросом, сочувствует ли этим несчастным, но ему отозвалась лишь глухая темнота. Казалось, за годы службы легавым, заточенным под политических преступников, он утратил способность чувствовать.
Последний, двенадцатый грузовик пронёсся мимо горинской машины. Он включил электродвигатель. Автоматчики пружинками попрыгали в замыкающий автомобиль сопровождения. Постовой дал отмашку. Застоявшиеся машины рванули с места, втирая в грязные лужи от талого снега звенящее в воздухе отчаяние матерей и вдов, для которых уготовано одно будущее – скорая смерть.
Когда-то Горин с остервенением разделывался с подпольщиками во имя идеалов революции – чистота крови, аристократизм духа, величие нации. Потом поостыл. Работа превратилась в рутину: донос, допрос, суд, расстрел – таково чрезвычайное положение. Но чем дольше он работал, чем больше разговаривал с теми, кого отправлял на смерть, тем более противоречивые возникали вопросы. Он обнаружил, что лозунги стали прикрытием для новой элиты страны, но их интересовала не страна, а безбедное будущее их кланов. Говорить об этом вслух Горин не решался. В противном случае система разделалась бы с ним так же быстро, как он с контрреволюционерами. Сопротивляться? Об этом не могло быть и речи. Он не смирился. Он стал безразличен, превратившись в автомат исполнения приказов. Философы прошлого говорили, что фашизм исходит из человеческой жажды власти над собой. Но нет. Человека поразило самое большое зло, он стал функцией, инструментом, служебным органом, безразличным к проявлениям истинно человеческого – разума.