Это сомнение, однако, не помешало ему сделать заключение, что «…кинестезические клетки коры могут быть связаны, и действительно, связываются, со всеми клетками коры, представительницами как всех внешних влияний, так и всевозможных внутренних процессов организма. Это и есть физиологическое основание для так называемой произвольности движений, т. е. обусловленностью их суммарной деятельностью коры» [1951, с. 446]. С этой точки зрения возбуждение любого анализатора, имеющего временную связь с двигательной зоной коры, вызовет спонтанное движение животного.
Именно такие спонтанные условнорефлекторные движения лап собаки И. П. Павлов принимал за произвольные (спонтанное слюноотделение у одной из подопытных собак Павлов тоже называл произвольным [1951, с. 220], из чего можно заключить, что произвольное и спонтанное для него были синонимичными словами).
Но если в случае образования пищевого рефлекса появление слюноотделения в ответ на движение лапой имеет целесообразность (движение лапой является сигналом о скором появлении пищи, в результате чего появляется подготовленность к ее принятию – слюноотделение), то увидеть целесообразность движений лапой после возбуждения пищевого центра трудно. Движения животного в экспериментах Н. И. Красногорского, на которые ссылается И. П. Павлов, спонтанны и ни на что не направлены. Они лишены биологического смысла. А с точки зрения Н. А. Рожанского (1957), произвольные движения должны обладать этим смыслом, биологической направленностью.
Сказанное можно отнести и к эксперименту Г. И. Широковой (1956), которая случайные, спонтанные движения собаки между условными сигналами превращала в закономерные (но ни на что не направленные) и на основании этого называла их произвольными. Но спонтанность – это не произвольность, не преднамеренность и не сознательность акта.
Можно, конечно, считать, что эта связь пищевого и двигательного центров является прообразом того, что в естественных условиях животное при возбуждении пищевого центра вследствие голода будет осуществлять двигательную поисковую активность. Однако между такой активностью и спонтанным движением лапой дистанция большая. Вероятно, не случайно сам И. П. Павлов говорил о «так называемых произвольных движениях».
Животное управляется своими органами, человек управляет своими органами и господствует над ними.
(И. Гете).В то же время эксперименты павловской физиологической школы показали, что «кинестетические клетки коры могут быть связаны (и действительно связаны) со всеми клетками коры, представительницами как всех внешних влияний, так и всевозможных внутренних процессов организма. Это и есть, – считал И. П. Павлов, – физиологическое основание для так называемых произвольных движений, т. е. обусловленность их суммарной деятельностью коры» (1951, с. 446). Данное положение действительно нашло подтверждение в отношении произвольных движений человека. Они представляют собою сложно афферентированные движения, связанные с сигналами, идущими от различных анализаторов, среди которых базовым является кинестетический анализатор. Кинестетические клетки коры, как и предполагал И. П. Павлов, образуют условную связь с двигательными клетками коры, от которых начинаются пирамидальные эфферентные пути, и таким образом обеспечивают системную регуляцию мозгом произвольных движений.
Несмотря на эти важные положения, в целом работы школы И. П. Павлова, проведенные на животных, не затрагивали существа произвольности и волевого регулирования поведения, тем более что у человека управление своим поведением намного сложнее и касается не только произвольных движений, но и познавательных процессов – внимания, восприятия, памяти, мышления, воображения.
Что касается так называемых произвольных, волевых движений, то и здесь есть у нас некоторый материал. Мы, в согласии с некоторыми ранними исследователями, показали, что двигательная область коры есть прежде всего рецепторная, такая же, как и остальные области: зрительная, слуховая и другие, так как из пассивных движений животного, т. е. из кинестезических раздражений этой области, мы могли сделать такие же условные раздражители, как и из всех внешних раздражений. Затем обыденный факт, воспроизведенный нами и в лаборатории, – это образование временной связи из всяких внешних раздражений с пассивными движениями и получение таким образом на известные сигналы определенных активных движений животного. Но остается совершенно не выясненным, каким образом кинестезическое раздражение связано с соответствующим ему двигательным актом: безусловно или условно? Вне этого конечного пункта весь механизм волевого движения есть условный, ассоциационный процесс, подчиняющийся всем описанным законам высшей нервной деятельности.
[Павлов, 1951, с. 390].Очевидно, что регуляция поведения животных, не говоря уже о человеке, даже на непроизвольном уровне является гораздо более сложной, чем полагал И. П. Павлов (см. представления Н. А. Бернштейна и П. К. Анохина о механизмах управления поведением). Что же тогда говорить о произвольном поведении!
Павлов отрицал наличие в коре головного мозга ассоциативных зон. Так, он писал: «Наши факты решительно противоречат учению об отдельных ассоциационных центрах и вообще о каком-то особом отделе полушарий с верховной нервной функцией» (Полн. собр. трудов. Т. IV. С. 310). В настоящее время доказано, что сознательность и преднамеренность действий связана с аналитической и синтетической работой ассоциативных лобных отделов больших полушарий по созданию программы двигательного действия, т. е. его обдумыванием и представлением.
О наличии продумывания при осуществлении движений пишет и сам И. П. Павлов: «Давно было замечено и научно доказано, что, раз вы думаете (выделено мною. – Е. И.) об определенном движении (т. е. имеете кинестезическое представление), вы его невольно, этого не замечая, производите» (там же, с. 446). Говоря об этом, И. П. Павлов имеет в виду так называемые идеомоторные акты, когда при мысленном представлении человеком движения изменяется тонус мышц в соответствии с программой представляемого движения. Отсюда известный фокус с вращением шарика на длинной веревочке в ту или другую сторону, когда человек держит его на вытянутой вперед руке и мысленно представляет себе это вращение. Распределение тонуса мышц в соответствии с программой двигательного действия происходит непроизвольно. Объяснение этому – наличие условнорефлекторной связи между зрительным и кинестезическим представлением движения, с одной стороны, и двигательными центрами – с другой стороны. Но ведь идеомоторный акт начинается с произвольного представления человека о том или ином действии, т. е. с психического акта! Так что здесь условнорефлекторный механизм участвует в произвольном акте, но не подменяет его целиком.
Участие условнорефлекторного механизма в произвольном поведении человека хорошо видно на примере динамического стереотипа, о котором говорил И. П. Павлов. Суть его в том, что последовательная выработка условных рефлексов на разные индифферентные прежде раздражители приводит к формированию условнорефлекторной цепочки ответных реакций, запуск которой начинается лишь с использованием первого условного раздражителя, а остальные условные сигналы становятся уже ненужными, так как сигналом для следующей условнорефлекторной реакции является окончание предыдущей. Этот механизм срабатывает и у человека, когда он формирует относительную сложную череду действий (например, при попадании к себе в квартиру: думая о чем-то другом, мы как бы механически, не задумываясь, достаем ключ из кармана, открываем им дверь, входя в коридор, протягиваем руку к выключателю и т. д.). Правда, здесь не исключена и пусковая роль получаемых через зрительный канал сенсорных сигналов о том, в каком месте мы находимся.
Игнорируя психику, бихевиористский подход нанес существенный урон и психологии, и физиологии. Важные открытия, сделанные в психофизиологии И. П. Павловым, остались незамеченные им, так как он сознательно отказывался принимать в расчет психику. Суть этих открытий заключается в экспериментальном доказательстве прямой связи психического образа, возникающего у животного при изменении внешней реальности, с физиологическим ответом его организма в форме двигательных и вегетативных реакций… В первую очередь в том, что психическое явление, актуализируясь в сознании, способно самим фактом своего появления вызвать физиологический ответ, в том числе ответное действие животного. Этот принципиально важный факт давно вроде бы был очевиден, но, тем не менее, впервые был столь отчетливо зафиксирован. Остался без внимания и факт образования связи между определенным чувственным образом и конкретным физиологическим ответом, а также возможность распространения этой связи на чувственные образы других объектов, которые в свою очередь связаны во внешней реальности с первым объектом.
[Поляков, 2004, с. 290].Да и произвольные акты ходьбы, письма, чтения во многом базируются на использовании условнорефлекторного механизма динамического стереотипа.
Правда, позволяя с большой легкостью реагировать на предсказуемые стимулы, динамический стереотип создает трудности при приспособлении к новой среде.
Таким образом, произвольность не исключает использования непроизвольных механизмов управления, которые встраиваются в произвольные (психические) механизмы управления действиями. Однако в целом наши действия являются произвольными, т. е. преднамеренными и сознательно контролируемыми, не сводимыми к классическим условным рефлексам, как это понимал Павлов.
3.4. Попытки И. П. Павлова отождествить с рефлексами социальное поведение
Узкие рамки выбранного Павловым метода изучения условных рефлексов не позволяли ему объективно изучать многие поведенческие реакции животных и человека. Поэтому Павлов вынужден был высказывать предположения о таких поведенческих рефлексах как о «рефлексе свободы», «рефлексе рабства», «рефлексе цели» и «рефлексе осторожности», используя при этом психологические и социальные понятия.
Рефлекс цели. «Анализ деятельности животных и людей приводит меня к заключению, что между рефлексами должен быть установлен особый рефлекс, рефлекс цели – стремление к обладанию определенным раздражающим предметом, понимая и обладание, и предмет в широком смысле слова» [1951, с. 197].
В качестве такого рефлекса Павлов приводит примеры из жизни человека. Он пишет, что человеческая жизнь состоит в преследовании всевозможных целей, причем обращает на себя внимание то, что не существует никакого постоянного соотношения между затрачиваемой энергией и важностью цели: сплошь и рядом на совершенно пустые цели тратится огромная энергия, и наоборот. Поэтому Павлов приходит к выводу, «что надо отделять самый акт стремления от смысла и ценности цели и что сущность дела заключается в самом стремлении, а цель – дело второстепенное» [1951, с. 197]. Из всех форм рефлекса цели Павлов как наиболее типичную и удобную для рассмотрения выделил коллекционерскую страсть. Генезис этого рефлекса-влечения Павлов видит в пищевом и ориентировочном рефлексах и проистекающем из них стремлении прикоснуться, взять, ощупать предмет, изучить его соответствующими органами чувств, положить в рот даже несъедобные предметы, если имеется сильный аппетит. «До чего сильно и непосредственно наше стремление прикоснуться к интересующему нас предмету, явствует хотя бы из тех барьеров, просьб и запрещений, к которым приходится прибегать, охраняя выставляемые на внимание даже культурной публики предметы. В результате ежедневной и неустанной работы этих хватательных рефлексов и многих других подобных должен был образоваться и закрепиться наследственностью, так сказать, общий, обобщенный хватательный рефлекс в отношении всякого предмета, раз остановившего на себе положительное внимание человека, – предмета, ставшего временным раздражителем человека» [1951, с. 199].
Характерной особенностью этого рефлекса является, по мнению Павлова, его периодичность возникновения, наподобие того, как периодично возникает потребность в пище. Периодичность этого рефлекса Павлов видит в том, что большие беспрерывные задачи и цели, как умственные, так и физические, все люди обыкновенно дробят на части, уроки, и это способствует сохранению энергии, облегчает окончательное достижение цели. Нетрудно заметить, что приведенный Павловым пример не имеет никакого отношения к периодичности возникновения потребностей и влечений.
С точки зрения Павлова, рефлекс цели имеет огромное жизненное значение, так как он есть основная форма жизненной энергии человека. «Жизнь только того красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делается рефлексом цели, делается только людьми, стремящимися к той или другой поставленной ими себе в жизни цели» [1951, с. 199].
Нельзя не заметить противоречия в заявлениях Павлова относительно этого рефлекса. Так, он пишет, что жизнь перестает привязывать к себе, как только она становится бесцельной. «Разве мы не читаем весьма часто в записках, оставляемых самоубийцами, что они прекращают жизнь потому, что она бесцельна. Конечно, цели человеческой жизни безграничны и неистощимы. Трагедия самоубийцы в том, что у него происходит чаще всего мимолетное, и только гораздо реже продолжительное, задерживание, торможение, как мы, физиологи, выражаемся, рефлекса цели. Рефлекс цели не есть нечто неподвижное, но, как и все в организме, колеблется и изменяется, смотря по условиям, то в сторону усиления и развития, то в сторону ослабления и почти совершенного искоренения» [1951, с. 200]. Но если рефлекс цели врожденный («закрепленный наследственностью»), то как он может исчезнуть? Примеры с коллекционированием, с несвоевременным кормлением ребенка и самоубийцами убеждает, что речь идет не о рефлексе цели как таковом, а о возникающих и исчезающих потребностях.
…Для полного, правильного, плодотворного проявления рефлекса цели требуется известное его напряжение. Англосакс, высшее воплощение этого рефлекса, хорошо знает это, и вот почему на вопрос: какое главное условие достижения цели? – он отвечает неожиданным, невероятным для русского глаза и уха образом: существование препятствий. Он как бы говорит: «пусть напрягается, в ответ на препятствия, мой рефлекс цели – и тогда-то я и достигну цели, как бы она ни была трудна для достижения». Интересно, что в ответе совсем игнорируется невозможность достижения цели. Как это далеко от нас, у которых «обстоятельства» все объясняют, все оправдывают, все примиряют! До какой степени у нас отсутствуют практические сведения относительно такого важнейшего фактора жизни, как рефлекс цели… Когда отрицательные черты русского характера: леность, непредприимчивость, равнодушное или даже неряшливое отношение ко всякой жизненной работе, навевают мрачное настроение, я говорю себе: нет, это не коренные наши черты, это – дрянной нанос, это проклятое наследие крепостного права. Оно сделало из барина тунеядца, освободив его, в счет чужого дарового труда, от практики естественных в нормальной жизни стремлений обеспечить насущный хлеб для себя и дорогих ему, завоевать свою жизненную позицию, оставив его рефлекс цели без работы на основных линиях жизни. Оно сделало из крепостного совершенно пассивное существо, без всякой жизненной перспективы, раз на пути его самых естественных стремлений вставало непреодолимое препятствие в виде всемогущих произвола и каприза барина и барыни. И мечтается мне дальше. Испорченный аппетит, подорванное питание можно поправить, восстановить тщательным уходом, специальной гигиеной. То же может и должно произойти с загнанным исторически на русской почве рефлексом цели. Если каждый из нас будет лелеять этот рефлекс в себе как драгоценнейшую часть своего существа, если родители и все учительство всех рангов сделает своей главной задачей укрепление и развитие этого рефлекса в опекаемой массе, если наши общественность и государственность откроют широкие возможности для практики этого рефлекса, то мы сделаемся тем, чем мы должны и можем быть, судя по многим эпизодам нашей исторической жизни и по некоторым взмахам нашей творческой силы.
[Павлов, 1951, с. 200–201].