Я смотрю на телефон. Не могу сдержать досаду и страх. Пот стекает у меня по рукам и лбу. Я стараюсь дышать медленнее.
– Двадцать минут – все равно что час, – говорю я. – За это время он успеет увезти ее куда угодно. В округе ничего нет, кроме лесов и проселочных дорог.
Тереза молчит. Наверное, думает то же самое. Она протягивает руку в мою сторону, но передумывает. Я пытаюсь ее утешить.
– Все будет в порядке. Ее найдут. С ней все будет хорошо. Она сильная. Очень сильная. Душевно. И физически.
Тереза немного успокаивается, а Обри уже без спасательного жилета прижимается ко мне изо всех сил. Я обнимаю ее в ответ и стараюсь не думать о красных разводах, которые остаются на ее футболке с мультяшками от моих исцарапанных рук – лучше бы это была клубника, которую я положил утром на ее вафли. К нам приближается мужчина с черным лабрадором. На вид старику лет семьдесят, и он говорит с легким акцентом, который мне не удается определить. Нидерландский, может быть?
– Что-то случилось? – спрашивает он. – Я услышал, как вы кричали. Вызвал 911.
– Я тоже. Полиция скоро приедет, – говорит ему Тереза Дибли, кивком указывая на меня. – Он говорит, что кто-то похитил его жену.
Она смотрит на своих внуков, наблюдающих за нами с террасы их маленького коттеджа. – Прямо здесь, – продолжает Тереза, безуспешно пытаясь сдержать эмоции. – Прямо на пляже!
– Вы что-нибудь видели? – спрашиваю я у мужчины.
Он кивает и бормочет что-то про то, какой это ужасный шок, но я едва слышу его слова: очевидно, он видел еще меньше, чем я. Людей притягивают опасности и трагедии; они хотят выразить сожаление, да. Но еще и порадоваться собственной удаче, ведь с ними ничего подобного не случилось. Будто Бог или другая высшая сила не допустит, чтобы такое произошло с ними, раз они уже видели трагедию собственными глазами.
Я в безопасности.
Такое не может произойти дважды в одном и том же месте.
Мне ничего не грозит.
Господи, пожалуйста.
* * *
Я заканчиваю свой рассказ и перевожу дыхание. Детективы продолжают меня расспрашивать. Допытываются о деталях, которые я, к своему сожалению, действительно упустил в суматохе происходящего. Ли просит меня сохранять спокойствие, пока они с напарником дописывают свои заметки и переглядываются. Должно быть, они еще никогда не сталкивались ни с чем подобным.
– Нужно ее найти, – повторяю я срывающимся голосом.
Ли опускает блокнот: «Мы этим займемся, Адам».
2
Ли
Пока Монтроуз собирает осколки разбитого бокала, на случай если на них окажутся отпечатки пальцев похитителя, а криминалист берет у Адама образец крови, чтобы сравнить его с брызгами на осколках, я методично обхожу коттедж по периметру в поисках улик. Софи тридцать три, моя ровесница. Но в отличие от меня, у нее есть ребенок. Она графический дизайнер в офисе «Старбакс» в Сиэтле и разработала многие рекламные акции этой сети кофеен. По словам Адама, между ними не было никаких конфликтов, и нет причин полагать, что его жена знакома с похитителем. Адам не знает, зачем кому-то вообще понадобилось ее похищать.
Солнце светит мне в затылок. К зарослям малины у дороги ведет твердая, иссохшаяся тропинка. По бокам растут папоротники и триллиумы; их никто не потревожил. Я не вижу ни одного отпечатка ног. Но отдельные следы подтверждают рассказ Адама о том, как он продирался сквозь кусты в погоне за похитителем. Поднявшись наверх, я оборачиваюсь. Коттедж загораживает мне обзор, но отсюда можно разглядеть часть пляжа и бетонной дамбы, где сидела Софи. Я поворачиваюсь еще раз. На земле валяется доказательство того, что кто-то вполне мог наблюдать отсюда за коттеджами. Я подбираю окурок и фотографирую растревоженный гравий рядом с тропинкой, ведущей к «Глицинии». Следы означают, что здесь был припаркован автомобиль или маленький фургон. Конечно, мы не знаем, когда именно это было и связано ли это с происшествием на пляже.
Я возвращаюсь и встречаю Монтроуза внутри одноэтажного коттеджа «Глициния», окаймленного сбоку массивными зарослями одноименных фиолетовых цветов.
– Как он? – спрашиваю я.
Монтроуз слегка пожимает плечами.
– Да вроде ничего, учитывая обстоятельства. Нашла что-нибудь?
– Не особенно. Только окурок. И он, кажется, там уже давно валялся.
Мы продвигаемся вглубь коттеджа. В раковине на кухне стоят миска из-под теста для вафель и пара тарелок. На бумажном полотенце на стойке сложены зеленые черенки от клубники. Через окно мне виден Адам, сидящий на террасе. Он держит на коленях дочь и прижимает к уху телефон.
Монтроуз смотрит в их сторону.
– Звонит родителям жены.
– Незавидная работа, – говорю я.
– Хуже и не придумаешь.
Это верно. Но, если верить Адаму, Софи – сильная и храбрая женщина. Если ее похитил какой-то псих, у нее есть шанс спастись, по крайней мере я на это надеюсь. Прежде чем пойти в полицию, я проводила уроки самообороны.
– Кто вообще станет творить такое средь бела дня? – говорю я.
– Сумасшедший, – отвечает Монтроуз. – Кто-то, кто либо следил за ней, либо просто воспользовался удачным моментом.
Мы переходим в спальню с двухъярусной кроватью. Нижняя постель не убрана, на полу валяется одеяло с корабликами. Рядом с подушками лежит мягкая игрушка – персонаж из «Щенячьего патруля», того же мультфильма, что и на футболке Обри.
– Нужно поговорить с девочкой.
– Не слишком ли она мала? – сомневается Монтроуз.
Мы направляемся в главную спальню. Я замечаю женские солнечные очки рядом с сумкой, по-видимому принадлежащей Софи. Словно символ приостановившейся жизни.
– Верно, – говорю я, оглядываясь по сторонам. – Но она может что-то нам рассказать.
Монтроуз первым обращает внимание на странную деталь: правая половина кровати аккуратно застелена, подушки сложены у изголовья.
– Похоже, в постели спал только один человек, – говорит он. – Любопытно.
– Ты ему не веришь, – к моему собственному удивлению, в мой голос закрадывается нотка обиды. Хотя я не так уж близко знакома с Адамом Уорнером.
Монтроуз работает детективом гораздо дольше меня. Несмотря на то что ему пришлось на два года уйти с должности из-за алкогольной зависимости, которая вполне могла разрушить его жизнь, у него отлично развита интуиция. Но я не всегда с ним соглашаюсь: мне тоже нравится убеждаться в собственной правоте.
– В его рассказе есть пара несостыковок, – говорит он.
– Например?
– Например, то, что он не смог вовремя добраться до берега. Сотня ярдов? С такими-то бицепсами? Он явно немало времени проводит в качалке. Вполне мог догрести вовремя.
– Да он едва видел, что происходит вокруг.
– Точно. Его очки.
– Да, он их уронил.
Монтроуз корчит гримасу: «Удачное совпадение».
– Ты злишься, потому что не успел пообедать.
– Я злюсь совсем чуть-чуть.
Я вздыхаю: «Ладно, еда подождет. Давай не будем забывать. Главное – доказательства. А не то, что ты нутром чуешь».
Монтроуз похлопывает себя по животу, свисающему из-за ремня брюк: «Мое нутро меня не подводит».
Я улыбаюсь ему. В животе у него пусто.
– К тому же, таких похищений попросту не бывает. Прямо напротив дома.
– Это не чей-то дом, – говорю я. – Его арендуют на время отпуска. Люди здесь не задерживаются: приходят и уходят.
В гостиной почти все место занимают резная вешалка, украшенная фигурой медведя, и диван с выцветшими синими подушками. Я замечаю покрывало на диване.
– Может быть, кто-то из них спал на диване, – говорю я, обходя комнату.
– Ты имеешь в виду, он врал и между ними не все было гладко?
Я бросаю на Монтроуза взгляд.
– Я имела в виду ровно то, что сказала. Я не знаю причины, и ты не знаешь.
Ванная комната оказывается неожиданно просторной, учитывая, что коттедж построили в двадцатых годах. У стены стоит ванна на когтистых лапах; остальное пространство занимают унитаз и душевая кабина. Рядом с раковиной лежит открытая косметичка. На медных крючках у двери висит пара чистых белых полотенец, слегка влажных на ощупь.
По пути к выходу Монтроуз заглядывает в помещение, которое я приняла за кладовку.
– Ого, – говорит он. – Сауна.
– Не люблю сауны, – отзываюсь я.
– Еще и джакузи. Я бы и сам не отказался здесь пожить.
Я наклоняю голову: «Мы, вероятно, проведем здесь немало времени, но вряд ли в сауне или в джакузи».
Монтроуз глядит на меня. В его глазах за стеклами очков загорается лукавая искорка. Я жду дежурной шутки. Что-нибудь про то, что с этим делом мы запаримся и без всякой сауны. Что нужно будет прибавить жару, чтобы вы всем разобраться.
Но мой напарник молчит. И я признательна ему за это.
3
Ли
Тереза Дибли предлагает нам кофе и газировку, но я отказываюсь. Как выясняется, она не просто заботливая бабушка. В свои шестьдесят два она в одиночку воспитывает детей своего сына – двенадцатилетнего Кларка и семилетнюю Дестини, потому что ее сына и невестку больше интересуют наркотики, нежели родительский долг. Мы вместе стоим на террасе «Хризантемы» и наблюдаем, как дети вместе с Обри играют под деревом с привязанным к ветке канатом. Светловолосая Дестини очень застенчива.
– Дестини почти не знает свою маму, и, откровенно говоря, я этому рада. Хотя мой сын не лучше. Но я могу его выносить: у меня, по сути, нет другого выбора.
– Сожалею, – говорю я.
– Я забрала Дестини из роддома на четвертый день. От ее мамаши осталось только это нелепое имя[1]. Надеюсь когда-нибудь его сменить. Жду, пока мне наконец-то позволят официально оформить опеку. Нелепая, жестокая система, но уж какая есть.
Тереза, стройная и подтянутая, одета в шорты и удобные ботинки. На ее футболке логотип «Хама-Хама» – устричного ресторана, расположенного неподалеку от Лилливаапа. Ее седые волосы с вкраплениями темных прядей стянуты в хвост.
– Вы не видели, как пропала Софи? – спрашивает Монтроуз, снимая очки и протирая их платком, который он достал из кармана штанов.
– Нет. Мы с детьми все утро гуляли в лесу, тут неподалеку.
Я киваю, вспомнив собственные прогулки по окрестностям.
– Живописное место.
– Да. Дестини устала, но совсем не жаловалась. Она тихая девочка. Но мы все равно вернулись пораньше. Кларк настоял. Хотел пособирать устриц на берегу во время отлива.
– Что вы увидели, когда вернулись? – спрашиваю я.
– Мистера Уорнера. Адама. Я еще не знала его имени. Они приехали вчера вечером. А сегодня с утра мы ушли рано, никто еще не проснулся. Ночь выдалась долгой. Мы с Дестини спали вместе на раскладной кровати, а Кларк – на диване. Больше никогда не буду арендовать такой крохотный коттедж. Втроем здесь негде развернуться.
– Когда вы вернулись с прогулки, – продолжаю я, – то увидели мистера Уорнера?
Тереза кивает.
– Да. Он стоял на лужайке перед коттеджем, кричал, чтобы я вызвала полицию. Он выглядел очень скверно. Было ясно, что произошло что-то ужасное.
– Что именно он сказал? – спрашивает Монтроуз.
– Что его жена пропала, – говорит она. – Что кто-то ее похитил.
Она резко оборачивается к Кларку, который раскачивается на канате над водой: «Осторожно! Ты чуть не толкнул Дестини!»
Светловолосый мальчик оборачивается к нам: «Прости, бабуль!»
Я замечаю, что Адам все еще говорит по телефону. Он ходит взад-вперед, поглядывая в нашу сторону, как цепной пес, мечущийся из стороны в сторону. В какой-то момент он поднимает руки к небу и оборачивается ко мне.
– Найдите ее! – говорит он. – Сделайте же что-то!
Мы пытаемся, думаю я. Показываю жестом, что мы скоро к нему присоединимся.
– Вы говорили с Софи? – спрашиваю я у Терезы.
Та качает головой.
– Может, ночью вы слышали что-то из их коттеджа? Хоть что-то примечательное?
Она снова качает головой: «Я всегда сплю с берушами. Иначе в одной постели с Дестини никак не уснуть. Она любит поболтать даже во сне».
К нам подходит Кларк. Его губы вымазаны фруктовым льдом.
– А я кое-что слышал, – говорит он.
Я и забыла, какой острый у детей слух.
– Что ты слышал, Кларк? – спрашивает Тереза.
– Дестини разбудила меня, чтобы я дал ей попить. Было поздно. Я принес ей стакан воды и лег обратно и, пока я пытался уснуть, услышал какой-то шум. Потом захлопнулась дверь. Завелся мотор. Я выглянул в окно, но ничего не увидел. Свет не горел.
– Что это был за шум, Кларк?
Подросток смотрит на меня непонимающими глазами: «Не знаю. Просто шум».
Да уж, очень полезно.
– Чей-то голос? – уточняет Монтроуз. – Или что-то еще?
Кларк смотрит наверх.
– Нет. Скорее как будто что-то упало, – говорит он. – Или как будто дверь ударилась о косяк. Не знаю. Просто шум.
Кларк старается, как может. Не так-то просто описать случайный звук, раздавшийся посреди ночи, если это не выстрел.
– Ты помнишь, когда это было? – спрашиваю я.
– В смысле во сколько?
– Да, – говорю я. – В котором часу?
– Поздно, – отвечает Кларк. – Было совсем темно. Наверное, где-то после двух. Дестини обычно просит пить примерно в это время.
– Она все еще так делает? – спрашивает Тереза, когда речь заходит о ее внучке.
– Да, – отвечает Кларк совсем не с детской усталостью. – Каждую ночь. Можно мне еще фруктового льда?
Тереза не возражает: «Возьми своей сестре и Обри».
– Вы встречались с другими соседями? – спрашиваю я, указывая на последний из трех коттеджей.
– Нет, – отвечает Тереза. – Но они были здесь прошлым вечером. Свет горел, шторы были задернуты. Машина стояла неподалеку. Наверное, они поздно встают.
Перед уходом Тереза диктует нам имя и контактный телефон владельца коттеджей. Монтроуз направляется к машине, чтобы позвонить и расспросить его насчет постояльцев. Потом он поговорит с нашим помощником, который опрашивал соседей, собравшихся поглазеть на происходящее, и постояльцем, которого мы еще не встречали.
Я иду по пляжу к дому Акселя Беккера, пожилого мужчины с собакой. Когда я сказала, что нам нужно будет с ним побеседовать, он показал пальцем на свой дом и предложил мне зайти, когда смогу. Дескать они с собакой меня подождут.
* * *
Дом Акселя Беккера, стоящий на Канал-вью-роуд, построен в классическом стиле Худ-Канала двадцатых годов, когда все в Лос-Анджелесе помешались на местности вдоль соленого вашингтонского фьорда. Покрытое обветшавшей черепицей серебристое бунгало с кремовыми ставнями и красной дверью. При моем приближении мистер Беккер машет мне рукой из своего огорода.
– Как поживает горох? – спрашиваю я.
Мистер Беккер пожимает плечами: «Паршиво, как и всегда».
Ему где-то под восемьдесят, но на вид он в прекрасной форме. Цветом и текстурой его лицо напоминает старый бумажный пакет, но в голубых глазах горит ясный ум. У его ног сидит Уинстон, его пес.
– Как, вы сказали, вас зовут? – спрашивает он меня, прищурившись.
Я представляюсь.
– Я уже рассказал вашему напарнику все, что знаю, – он оглядывает меня с ног до головы, потом возвращается к огороду. – Вашему начальству, видать, денег девать некуда.
– Вы бы думали иначе, будь Софи вашей дочерью, – говорю я.
– Наверное, – он заканчивает подвязывать куст томата и приглашает меня войти внутрь.
Войдя в дом, я понимаю, что никакой это на самом деле не дом. Это музей.
Почти вся мебель вырезана из древесины с наплывами. Мне на глаза попадаются декоративные подушки, украшенные салишской вышивкой. Некоторые назвали бы это кощунством. На стенах развешаны реликвии Худ-Канала: таблички «Свежие устрицы!», резная вывеска давно закрытого танцевального зала, череда черно-белых фотографий этой местности, изобилующей медузами и древесиной.
– Отец построил дом во времена сухого закона, – говорит он, заметив мой заинтересованный взгляд. – Смог подзаработать. Вместе с парой других местных жителей. Отсюда легко переправлять самогон в Сиэтл.
– А сейчас и не скажешь, что это такой уж отдаленный район, – говорю я, а мистер Беккер жестом приглашает меня сесть на один из больших деревянных стульев.
– Верно, – говорит мистер Беккер, снимая свои поношенные резиновые сандалии. – Проклятые калифорнийцы все тут испортили. Налоги все растут и растут. Моим соседям пришлось переехать. А они жили здесь почти столько же, сколько и я. Теперь ютятся в какой-то лачуге в Аризоне и каждый день жалеют, что уехали, а не умерли здесь. Надеюсь, меня когда-нибудь хватит сердечный приступ во время прогулки по пляжу…