Мэлори иногда говорит Тому:
– Думаешь, я перфекционистка? Знал бы ты свою тетушку!
Мэлори входит на кухню. Теперь она в доме, откуда бежала двенадцать лет назад. Том-старший здесь. Хорошо бы обсудить с ним Гари.
– Все, хватит! – приказывает себе Мэлори. Нелегко пятнадцать лет жить с ужасными воспоминаниями – они всегда рядом, в любой момент могут возникнуть, как картонные фигурки в лабиринте страха на летней ярмарке округа Маркетт.
Мэлори минует кухню, подходит к лестнице, ведущей в подвал. Прежде чем спускаться, несколько раз взмахивает перед собой ножом, чтобы убрать паутину. Она часто приносит на плечах паучков, когда ходит в кладовую.
– Не приближайтесь! У меня нож! – снова возглашает Мэлори.
Даже сквозь закрытые веки и повязку она чувствует, что вступила в кромешный мрак. Ощущает характерный запах подвала – холодного цемента и плесени. Раньше она первым делом стала бы шарить по стене в поисках веревки выключателя – чтобы дернуть и поскорей осветить помещение. А в новом мире темнота уже никого не пугает.
Мэлори идет по подвалу. «Я просто пришла за консервами», – успокаивает она себя. Или их с Шеннон послали за клюквой для праздничного ужина в честь Дня благодарения. Или Том-старший показывает ей запасы в первое утро ее пребывания в доме на Шиллингем-лейн. Или она просто пришла за консервированными бобами.
Мэлори отличает консервы по крышкам даже в перчатках. Банок на полках поубавилось.
«Да, запасы тают», – думает Мэлори. Привычные мысли и действия успокаивают. Она шарит по полке, а сама прислушивается и пытается поймать запах человеческого пребывания – не жил ли в доме этот «переписчик»? Мэлори почти уверена, что он наврал насчет переписи.
– И что он себе думал? – возмущается она.
Бобов она пока не нашла. Все же ткань перчаток мешает.
– Что я его просто впущу в дом?
Она снимает одну перчатку, и снова, как в лабиринте страха, возникает яркий образ – тварь дотрагивается до ее оголенной руки. «И кто, по-вашему, будет вести перепись? В стране ни одной организации не осталось!» – думает Мэлори.
Она быстро находит бобы и надевает перчатку. Разворачивается к выходу.
Шум наверху… Или показалось?
Детям велено оставаться дома, пока Мэлори обходит лагерь. Они знают правило, только не факт, что послушаются. Подростки… Из подвала нет надежды различить звуки из третьего домика.
– Если тут кто-нибудь есть… – начинает Мэлори.
Голос срывается. Она свыклась со страхом, однако и у нее еще бывают моменты, когда ужас берет верх. Как сейчас – когда она стоит одна в подвале, в заброшенном лагере. И совсем недавно в дверь ее дома стучал подозрительный незнакомец. И она не видела его лица.
«Мне бы пистолет», – невольно думает Мэлори. Олимпия давно убеждает – им пора завести оружие. Цитирует тысячи книг, где огнестрельное оружие спасает героям жизнь. Мэлори против. Не хватало еще, чтобы Том экспериментировал с ружьем. Он непременно изобретет какую-нибудь автоматическую наводку и будет бесконечно горд. Однажды Мэлори откроет дверь и получит пулю в лоб. Да и не только Том представляет опасность. Любой из них может стать убийцей, если увидит кое-что.
Однако сейчас Мэлори не отказалась бы от дополнительной защиты – помимо острого ножа и боевого духа.
Надо слушать. Принюхиваться. Ждать.
Последние десять лет она только это и делает. Иногда реальность смешивается с воспоминаниями, и ей кажется, будто они всегда так жили. Уже трудно представить, что она не замирала на пороге, принюхиваясь, всякий раз, когда входила в комнату. А когда родители возвращались из магазина – неужели она отпирала дверь и даже не спрашивала, закрыты ли у них глаза?
Повязка размывает границы – во мраке нет ни прошлого, ни будущего. Ощущение времени теряется.
Банка с бобами в одной руке, нож – в другой, палка под мышкой. Мэлори снова идет к лестнице. Наталкивается ногой на ступеньку быстрей, чем ожидала.
«От страха», – понимает она.
Страх – это плохо. Сначала электрическим разрядом проходит по телу дрожь – от макушки до пяток. Бегут по спине мурашки. Если страх не остановить, он разрастется в полной мере – станет паникой.
Что-то шевелится за спиной – в глубине! Мэлори резко оборачивается. Нет, почудилось. Том с Олимпией сказали, что он ушел – значит, ушел. Детей никогда не подводит слух.
Допустим, кроме нее здесь никого нет. Но вполне может быть нечто.
В голове звучит голос Тома-старшего – он умолял впустить его на чердак, когда она рожала Тома-мальчика.
Дети знают правило. Мать ушла на разведку, они должны тихо сидеть на месте, пока она не вернется. Они могут ослушаться только в крайнем случае.
– Не подходи! – грозно говорит она в пустоту.
«Тварь или человек – пусть только сунется», – думает Мэлори, и ей становится немного легче.
Однако по ступеням она бежит как в детстве. Они с Шеннон взяли бы баночку с клюквой и неслись бы из подвала наперегонки, толкая друг друга локтями. Мэлори вспоминает, как один раз упала на лестнице в спальню, ободрала оба локтя и перепугалась – из-под деревянной ступеньки на нее зыркнули круглые глаза. Она тогда вскочила и с криком помчалась наверх. Оказалось, это был давно потерянный плюшевый кот Сильвестр.
Вот и кухня. Мэлори тяжело дышит от волнения. Она думает про незнакомца. Какая нелепая выдумка – перепись населения! Он говорил: кто-то поймал тварь… И угораздило же его рассказать это при Томе! Том верит в подобные сказки и обязательно захочет сам убедиться.
Мэлори медленно идет через кухню к столовой. Замирает после каждого шага. Слушает. Она теперь хорошо распознает звуки – слышит, как человек переносит вес с ноги на ногу или набирает воздух, прежде чем что-то сказать.
Сейчас ничего такого не слышно. Мэлори вспоминает голос незнакомца и вдруг понимает: несмотря ни на что, в глубине души она отчасти ему верит. Она, конечно, не повторит ошибку Дона – тот доверился Гари. И не будет полагаться на чутье – нельзя распознать намерения человека по голосу. И все же переписать выживших – не худшая затея. Кто-то наверняка этим занимается.
Ее охватывает чувство вины. Она не впустила путника передохнуть часок, не выслушала, не поделилась опытом. А ведь она кое-чему научилась. Вероятно, ее знания пригодились бы другим.
Мэлори отметает вину. «Нет!» – твердо говорит она себе. Неважно, как меняется и приспосабливается к тварям мир. Она и дети всегда будут полагаться на повязку – и только на повязку!
Мэлори у входной двери. Тянет за ручку, делает шаг и наталкивается на человека – кто-то стоит прямо на пороге. Мэлори заносит для удара нож, однако Олимпия успевает ее остановить:
– Мама! Это мы!
Мэлори не сразу верит. Она слишком погружена в мысли о Гари, Анетт, тварях, загадочном госте и его намерениях.
– Что вы тут делаете?! – Голос Мэлори звенит от ярости. – Вы забыли правило?
– Мама, случилось непредвиденное, – говорит Олимпия.
– Мы должны были тебе сообщить, – добавляет Том.
– Он вернулся! – пугается Мэлори.
– Нет, – успокаивает Олимпия, – не совсем…
Мэлори ждет. Слушает.
– Он оставил бумаги, – наконец говорит Том.
– Что?!
Сразу приходит мысль: там могли быть фотографии тварей. Мэлори ясно представляет, как дети смотрят на фото и теряют рассудок.
– Вы посмели их взять?!
– Мама, – перебивает Олимпия, – там длинные списки выживших, на много страниц.
«Наверняка они нашли имя Гари», – думает Мэлори. Ей тяжело представлять даже имя.
– И? Говорите!
Олимпия подходит ближе. Наверное, на случай если Мэлори закачается от новостей.
– Там есть список Сейнт-Игнаса, штат Мичиган… – начинает Олимпия.
– И что?
Сейнт-Игнас на Верхнем полуострове. Мэлори там выросла. Список выживших… Напрашивается предположение, однако Мэлори пока не допускает мысли…
– Мама, там твои родители. В списке. Они живы.
Глава 4
Мэлори в кабинете директора лагеря. На письменном столе до сих пор разложены канцелярские принадлежности бывшего владельца. Прямоугольный магнит для скрепок, желтый блокнот, календарь семнадцатилетней давности. Когда-то кабинет отделялся от столовой залы зеркальным стеклом – чтобы директор мог наблюдать за постояльцами, а они его не видели. Стекло давно перекочевало под кровать Тома как материал для очередного приспособления, которое Мэлори все равно не разрешит конструировать. Окно в столовую затянуто черной тканью.
Мэлори места себе не находит.
Это совершенно невозможно! Даже надеяться не стоит.
Или возможно?
Нет!
Или да?.. Она видела собственными глазами: Сэм и Мэри Волш.
Ну и что? У родителей очень распространенные имена. Сэмов – хоть отбавляй. Мэри и того больше… Да и Волш не самая редкая фамилия.
Однако совпали оба имени и фамилия, к тому же в списке с Верхнего полуострова… Она не знала, что надеяться так больно. Щемит сердце, все внутри сжимается. Даже ломит кости.
Семнадцать лет назад они с Шеннон поехали за тестом на беременность. На Земле уже случилась непоправимая беда, только они с сестрой еще этого не знали. Потом Мэлори позвонила родителям, чтобы рассказать о ребенке. Это был последний разговор. Сэм и Мэри Волш больше не отвечали на звонки.
Семнадцать лет назад…
Том и Олимпия ждут в бывшей приемной – примыкающей комнатке, где раньше сидел секретарь. Мэлори благодарна, что ей дали побыть одной. Она садится, вскакивает, вновь садится. Бумаги разложены перед ней на столе. Дверь закрыта. Она тщательно проверила кабинет, прежде чем снять повязку.
Мэлори в тысячный раз читает знакомые имена.
«Неужели правда?»
Ей больно думать.
Надо идти! На север. К ним. Все эти годы она горевала и мечтала еще хоть раз увидеть маму с папой. Сказать им то, что не успела раньше.
Надо идти. Сейчас же!
А если это обман?
И когда был составлен список? Сколько лет назад? Судя по бумагам, составитель обошел почти весь Средний Запад. Сколько времени ему понадобилось? И разве подобное путешествие вообще возможно? И первый ли раз он в Мичигане? Вдруг он занес имена родителей десять лет назад?
Ох, почему же она его не впустила?
Ее Сэм и Мэри Волш жили на границе с Висконсином. А город Сейнт-Игнас расположен у моста между двумя полуостровами. В принципе, им незачем было туда ехать. Особенно когда кругом конец света. Забавно, Шеннон в шутку называла концом света Верхний полуостров. Так почему Сэм и Мэри вдруг решили перебраться в Сейнт-Игнас?
Не в поисках ли дочерей?..
У Мэлори перехватывает дыхание. Нет, это слишком… Она вот-вот упадет в обморок. Или вообще лишится рассудка.
Мэлори мечется по кабинету, время от времени поглядывая на знакомые имена, не в силах сосредоточиться, не зная, что и думать. Представляет Сэма и Мэри Волш. Если они тоже остались в живых, они, должно быть, прошли через горе и ужасы. Приспособиться к новой реальности для них тяжкое испытание. Они растили детей в совсем другом мире.
Был бы здесь Том-старший! Он дал бы дельный совет…
Не слишком ли рано они с Шеннон отчаялись? К телефону никто не подходил, и они обе сразу решили: родители вряд ли выживут – не тот тип.
А как же сама Мэлори? Когда все только началось, какие у нее были шансы на выживание?
– Черт! – яростно восклицает она.
– Мам, ты как?
Это Олимпия окликает ее из соседней комнаты.
Может быть, Сэм и Мэри тоже, как и она, сумели приспособиться. Мэлори теперь мать двух подростков, она понимает, что значит быть родителем. Прежде всего, это путь, полный неожиданностей. Все непрестанно меняется. Она сама изменилась до неузнаваемости, пока воспитывала детей в новом мире. Ее вел инстинкт. Сила инстинкта помогла выжить и уберечь Тома и Олимпию от встречи с тварями.
– Нет! Не может быть! – бормочет Мэлори.
Ее папа и мама до сих пор живут в Мичигане, закрасили окна черной краской, сажают с завязанными глазами овощи. Нет! Мэлори не представляет, что родители пережили ужасы нашествия и сидят по вечерам на диване, взявшись за руки, как сидели раньше перед телевизором.
Кружится голова. Темнеет в глазах. Мэлори присаживается на край стола и погружается в воспоминания. Детство, жизнь до тварей. Это было давно. Мир стал безумным, искореженным.
Семнадцать лет.
Семнадцать лет назад она узнала, что беременна Томом. То есть тогда он еще не был Томом. И Мэлори еще не познакомилась с мужчиной, в честь которого назовет сына. Мужчиной, который оставит неизгладимый след в ее душе. Хотя он погиб семнадцать лет назад, Мэлори и сейчас мысленно советуется с ним по любому поводу.
А ее родители даже не имели шанса познакомиться с человеком, в честь которого назван их внук. Неужели они и правда живы? Через какие ужасы им пришлось пройти?
Кто им помог?
– Они погибли, – говорит Мэлори.
Она не может поверить в обратное. Слишком больно, слишком невероятно.
Мэлори злится, когда вспоминает, как Олимпия сообщала ей новость. По голосу было слышно – она улыбается. Почему же дочь, с ее незаурядным умом и прозорливостью, не распознала наглую ложь?! Нет их в живых! Список врет. Сэмов и Мэри Волш целые тысячи. Нет никакой переписи. Это дар вроде троянского коня. Тот, кто приходил утром, специально вписал родителей и пытается выманить Мэлори и детей из безопасного укрытия.
Он намерен положить конец их спокойной жизни в лагере «Ядин».
И возможно – почему нет? – это действительно Гари.
Мэлори бьет кулаком по столу. Обходит его с другой стороны и оттуда опять сверлит глазами страницу с именами. Когда-то давно она обыскала чемодан Гари и нашла дневник – хранитель преступных замыслов. Очень давно. Но она никогда не забудет почерк Гари и то, какой дьявольской энергией веяло от его записей.
Она изучает наклон букв.
Нет, писал не Гари. Почерк совсем другой.
Ребята ждут за дверью. Наверняка уже рисуют в воображении путешествие, вспоминают, как пришли сюда десять лет назад. Том радуется. Олимпия продумывает, что взять с собой.
Неужели они поверили этим бумажкам? Как они умудрились вырасти настолько наивными? Все эти списки – полнейший бред! Списки выживших – вот ведь выдумали!
Выживших…
Мэлори хочется крушить. Пробить кулаком дыру в стене. Что-нибудь опрокинуть.
Она упирается ботинком в край стола, толкает изо всех сил, и он валится набок. Бумаги разлетаются в разные стороны, как птицы от удара топора по стволу дерева.
– Мама! – кричит Олимпия. – Мама, ты в порядке?
Голос испуганный. Немудрено – если кто-то бушует по другую сторону двери, современные люди сразу предполагают, что этот кто-то в комнате не один.
– В порядке! – кричит Мэлори и прибавляет саркастически: – Лучше не бывает…
Дети шепчутся за дверью.
Том, конечно, спрашивает Олимпию, почему Мэлори так странно реагирует на хорошие новости. Олимпия ему объясняет.
Потому что прошло семнадцать лет. Потому что она давно похоронила родителей. Она свое отгоревала, и чувство невосполнимой утраты уже стало частью ее личности.
И вдруг список…
Это просто жестоко по отношению к ней!
Мэлори начинает плакать. Она представляет, как Гари сидит за столом с другим мужчиной – помоложе, уговаривает его сыграть роль переписчика, обещает золото или что там еще представляет ценность в новом мире.
– Слушай, сынок, можешь кое-что переписать и отнести в лагерь «Ядин»? Третий домик. Сделаешь? Вот эти два имени не забудь внести. Понимаешь, это наживка. Отдай или оставь на пороге. Надеюсь, рыбка клюнет. Ох и давно я за ней охочусь!
– Вранье! – говорит Мэлори. – Сплошное вранье! Это невозможно! Так не бывает!
Однако имена родителей упрямо лезут в глаза.
«Сэм и Мэри Волш», – написано черным по белому. И почерк не Гари.
Еще один листок из рассеянной по полу стопки бумаг привлекает внимание Мэлори. Он выпал из середины и нагло лег на самом видном месте – будто тоже борется за жизнь. На нем еще одна небылица, дополнительный повод не верить ни слову из этих бумажек.