– Мама…
Затем перед глазами женщины всё стало расплываться и она решила, что это от слёз. Но тут, всё стало уменьшаться и исчезать с огромной скоростью. Она уже не видела, кричащего в телефон мужа:
– Что с Лизой? Где это произошло? Она уже не слышала вдруг одновременно, горько и безутешно, заплакавших своих детей.
Женщина летела над землёй, подчиняясь какой-то неумолимой и великой силе. Она знала, что всё окончательно и предопределено. И её мнение, желания и требования здесь также смешны, как и неуместны. Просто случилось так, как должно было случиться…
Она испытывала невероятную лёгкость и покой. А ещё огромную благодарность, что получила возможность ещё раз увидеть своих дорогих людей и особенно за то, что удалось заглянуть в глаза своей дочери и ощутить на своей щеке прикосновение её тёплой ладошки.
Последнее, что видела в тот вечер, вечер своей смерти молодая женщина Лиза, – это искорёженная, врезавшаяся в дерево её машина, суетящиеся вокруг люди и она сама, лежащая на земле, накрытая с головой тяжёлой брезентовой тканью. Лиза мельком глянула на это и равнодушно отвела глаза. Это было уже неважно…
И пришла тишина…
Она медленно шла по очередному, длинному и однообразно-унылому больничному коридору и чувствовала непомерную усталость и недовольство. Чтобы хоть как-то отвлечься, размышляла о том, чем займётся, когда сегодняшняя бесконечная смена, наконец, закончится. Она чувствовала, ползущий из некоторых палат, мучительный, липкий, но такой знакомый ей человеческий страх, который вызвал в ней только новую волну гнева и раздражения.
– Да что за люди!? – в который раз недоумевала она, – Что это за дикая манера меня бояться!? Что я вам сделала, в конце концов? Я ведь так же, как и многие из вас, просто выполняю свою работу! И делаю её, между прочим, отлично! Говоря на вашем языке – профессионально работаю! Если хотите знать, я ни одного нарекания за столько лет от начальства не получила. Ни единого!
Женщина остановилась возле одной палаты, посмотрела на дверь, потом сверилась со своими записями:
– Так, кажется, здесь, – она сунула худую руку с длинными пальцами в карман тёмного платья и достала часы, – 3.18, самое горячее время. Ей, как всегда, когда приходилось работать в эту пору, вспомнилось: "Самое тёмное время суток – перед рассветом…" И действительно, работёнки именно в этот предрассветный час заметно прибавлялось. Женщина открыла дверь и вошла в палату.
– Итак, – снова глянула она в свой блокнот, – Голенков Иван Николаевич? Правильно? Правильно, – сама себе ответила она, – 57 лет, женат, двое детей, трое внуков, так, так, ну, это к нам отношения не имеет, – пробегала она глазами написанное, – Ах да, вот же оно: обширный инфаркт, причём уже второй, ага, молодец, Иван Николаич, можно сказать повезло, не каждому и первый-то инфаркт удаётся пережить…– мужчина, к которому она обратилась по имени, приподнял голову и уставился прямо ей в лицо, тяжело дыша, судорожно что-то бормоча и заикаясь…
– Ну, вот начинается снова представление, – ворчливо проговорила женщина, – Я говорю, на выход, пожалуйте, Иван Николаевич, – попробовала пошутить она, – но мужчина захрипел, сделал несколько взмахов и откинулся на подушку.
В это время проснулся его сосед и громко, совершенно не обращая внимания на стоящую в изножии женщину, зашептал:
– Эй, Николаич, ты чего это, плохо тебе что ль? Сестричку, может, позвать?
– Позови, позови, родимый, – милостиво разрешила она, выходя из палаты, – Можно, конечно, и сестричку, но лучше сразу санитаров с носилками, – она слабо улыбнулась собственной шутке и ускорила шаг. Скоро здесь будет привычная суматоха, связанная с перемещением того, что ещё недавно было Иваном Николаевичем, а она этого очень не любила. Особенно, когда кто-то в такой ситуации начинал креститься или принимался читать молитвы. Бр-р-р… Она передёрнула худыми плечами…
– Терпеть этого не могу, – вслух сказала она себе, – провожая взглядом молоденькую медсестру, пробегающую мимо:
– Скоро, девонька, скоро, а жаль, 24 года всего-то, – покачала головой женщина, – А не нужно дорогу перебегать в неположенном месте, на работу она, видите ли, опаздывает, – она прерывисто вздохнула и подумала, хорошо, что будет не она в то утро, когда это произойдёт. У неё за большие заслуги и приличный стаж сейчас узкая специализация – только медицинские учреждения: больницы, фельдшерские пункты, аптеки, да, случается и такое, и тут же разозлилась на себя:
– Слезу давай ещё пусти, – она тряхнула головой и оглянулась по сторонам, – Что это со мной, старею, что ли?
Проходя через больничный холл, увидела зеркало и на секунду остановилась перед ним, поправляя чёрный, закрывающий пол-лица капюшон и перекладывая косу на другое плечо. В этот момент она услышала новый сигнал. Это означало, что снова для неё есть работа. Значит, об отдыхе думать пока рано.
Не оставляй меня
Это случилось, когда Нина с мужем мчались по четырёхполосному загородному шоссе, с двух сторон окружённому плотным лесным массивом. Сергей внимательный и нарядный уверенно вёл машину, о чём-то сосредоточенно размышляя. Они ехали на свадьбу его закадычного армейского друга, в областной центр. Был небольшой туман, но видимость оставалась приемлемой. В дороге Нина с Сергеем находились уже больше часа, и за это время успели обсудить текущие дела, вспомнить кое-какие байки из прошлой холостой жизни нынешнего новобрачного и один раз даже слегка поссориться. Когда Нина, которая сама водила машину уже третий год, скосив глаза на спидометр, посоветовала мужу сбросить скорость. 130 километров в час по мокрой дороге, да ещё в туман… Сергей огрызнулся в ответ, (он терпеть не мог, когда она давала ему советы по вождению), но скорость всё-таки сбавил. Теперь они удовлетворённо замолчали, и Нина смотрела в окно, на опускающиеся ранние сумерки и ритмично покачивала головой в такт сладкоголосому итальянцу, прорвавшемуся с популярной радиоволны и заполонившему своим бархатным пением салон автомобиля.
Нина не очень хорошо поняла, что именно произошло в следующий момент. Хотя потом они много раз посекундно вспоминали события того дня. Она помнит, что повернулась, чтобы проверить огромный, роскошный букет на заднем сиденье, и затем, расправив невидимые складочки на специально для этого случая приобретённом вечернем платье, увидела, как прямо на них несётся, вынырнув из тумана, громадная махина, оказавшаяся невероятно грязным, с кое-где проступающими оранжево-чёрными проплешинами, камазом. "Вот и всё", – мгновенно пронеслось в её голове. Она отчётливо поняла, что ситуация безнадёжная: четыре потока машин, едущих почти вплотную друг к другу. Сплошное, мерно гудящее, иногда пронзительно сигналящее, обдающее окружающее пространство бензиново-влажным ароматом, автомобильное море. Кто-то страшно закричал, позже выяснится, что кричала она. И в ту же минуту, Нина широко распахнутыми от ужаса глазами, явственно заметила, как на лобовое стекло их машины опустилась белоснежная пелена.
Потом врезался в мозг и словно распилил его пополам множественный и истошный сигнал автомобильных клаксонов. Сергей машинально включил аварийку и остановился. Ещё она хорошо запомнила, как побелели костяшки пальцев у её мужа, судорожно продолжающего сжимать руль. Они посмотрели друг на друга, а потом, с опаской, назад. Камаз стоял в нескольких метрах, на одной линии с ними, развернувшись почти перпендикулярно к дорожной разметке, и будто, извиняясь, виновато моргал левым поворотником.
Когда через какое-то время Нина осторожно рассказала эту историю своей матери, всю жизнь относящейся с недоверием и страхом к любому транспортному средству, кроме, пожалуй, велосипеда, она серьёзно посмотрела на дочь, и, качая головой, как бы давая понять, что сомнений в этом не может быть ни малейших, твёрдо произнесла:
– Это же Ангел-Хранитель был… И заметив недоумённый взгляд Нины пояснила:
– То не пелена была от тумана, как ты думала… Это, доченька, Ангел закрыл вас своим крылом, понимаешь? Мать улыбнулась, – Только я уж не знаю, чей это был Ангел, твой, Серёжин или может того, кого ты сейчас носишь под сердцем…
Нина подошла к окну, погладила свой, пока ещё не слишком заметный живот, и долго смотрела вдаль, благодарно улыбаясь.
Апокалипсис: наши дни
…Не важно, где ты живешь. Не важно, во что ты веришь. Одна дата объединит нас всех…
Двое мальчишек одиннадцати и двенадцати лет, гуляя в обычный, ничем не примечательный день по городу, вдруг остановились в немом восхищении перед чудесным зрелищем, в самом выгодном свете выставленном за стеклом. Это был универсальный магазин детских товаров, с заманчиво оформленной витриной. И он был действительно замечательный. Здесь располагались модели деревянных кораблей, наборы элементов военной и строительной техники, воздушные змеи, космические бластеры и целая батерея новейших электронных гаджетов… Глаза у пацанов загорелись, они тихо переговаривались, делясь впечатлениями, и совершенно не замечали, что за ними уже некоторое время кое-кто наблюдает.
В какой-то момент, один из мальчиков обернулся к своему приятелю, и заметил, что тот, поодаль, о чём-то беседует с высоким мужчиной в чёрном длинном пальто, на которое был изящно наброшен белый шёлковый шарф. Мальчик, глядя на себя в стеклянное отражение, постарался пригладить рыжие вихры, которые немедленно, как только он убрал руку, возвратились в прежнее положение, шмыгнул носом и усмехнулся, – Ну надо же, какие элегантные знакомые у Кольки!
Настроение у него почему-то испортилось, – Что толку торчать тут, – подумалось Саньке. Ни ему, ни Кольке покупки в этом магазине, по крайней мере, в ближайшее время, явно не светят. Мама их с сестрой воспитывала одна, работала на двух работах, и так еле сводили концы с концами. К тому же эти два трояка в году, мать ужасно расстроилась… А Колька – тот вообще из многодетной семьи, да ещё со старшим братом такое несчастье случилось… Так что нечего стоять здесь пялиться зря и пускать слюни. Он вздохнул и оглянулся. На этот раз он не увидел ни своего закадычного дружка ни его родственника-франта. Почему-то Саша решил, что это какой-то приезжий родственник, из Москвы, возможно, а может даже из-за границы. Но точно не местный. Санька глубоко вдохнул и, глянув в стеклянное отражение, остолбенел до такой степени, что забыл выдохнуть.
В витрине, кроме Санька с выпученными глазами, отражался тот самый мужчина в пальто, с белым пижонским шарфом и, улыбаясь, смотрел прямо в глаза мальчишке. Санька затравленно оглянулся, Кольки нигде не было видно. И тут мужчина подошёл прямо к нему и вкрадчивым, бархатным голосом, не представляясь, стал объяснять условия какой-то сделки. Особенно при этом, напирая на бесконечные выгоды, которые он Санёк, может приобрести в результате подписания одного документа. Несмотря на то, что Саша перешёл уже в шестой класс, ему ещё ничего не предлагали подписывать, кроме, помнится, дурацкой школьной анкеты. Да и там это была, скорее, его личная инициатива, ему хотелось просто продемонстрировать свою уникальную и размашисто-виртуозную, как он считал, подпись. Тем более, он никогда не видел такой красивой бумаги. Глянцевый лист, где указана его, Санькина фамилия, оформленная с немыслимыми вензелями с золотым теснением, была заполнена сверху до низу неизвестным шрифтом на нескольких языках.
Мужчина терпеливо ждал, ласково глядя на мальчика и предусмотрительно приготовив переливающуюся, в свете заходящих солнечных лучей, ручку.
– Золотая, что ли? Вот, блин… – мелькнуло в голове у Саньки. Мимо шли люди, совершенно не обращая внимания на эту странную парочку. Как будто это было в порядке вещей, что в центре города, возле одного из самых крупных магазинов, стоит претенциозно одетый иностранец (а кто ж ещё?), который предлагает вихрастому рыжему мальчишке, не в самых чистых джинсах, испуганно на него взирающему, что-то подписать на глянцевой бумаге с гербом.
Санька помнит, что мужчина был довольно красив. Но описать его не мог потом никогда. Он отлично запомнил чёрное пальто и белый шарф, а ещё его удивительные, какие-то прозрачные глаза. Они почему-то ужасно страшили его своей бездонностью и пустотой. А ещё Санька запомнил золотую ручку, и очень красиво выведенную собственную фамилию, на очень важном документе, смысла которого так и не понял. Речь там шла о душе. Санька сразу вспомнил свою бабушку, которая часто говорила о ней. О том, что душа самое большое богатство, какое только может быть у человека, она бесценна, она суть его самого.
Санька отчаянно замотал головой и попятился назад. Сказать он ничего не мог. Только мотал головой и медленно удалялся. Он боялся заглянуть в глаза этому человеку и боялся повернуться к нему спиной. Свернув за угол, он бросился наутёк. Остановился Санька только на своей улице, когда заметил Кольку, разглядывающего что-то на лавочке.
– Ты почему бросил меня?! – кинулся он к приятелю, – Ты знаешь, что со мной произошло? И Санька рассказал в подробностях всё, что запомнил. – Он же к тебе подходил? Коля утвердительно кивнул, глядя в сторону… – Да что с тобой, Колян? Скажи, кто это был? Колька пожал плечами:
– Да не знаю я, мне он тоже предлагал… подписать бумагу… – Колька вздохнул, – А к брату снова скорая приезжала, опять приступ… Саша сочувственно замолчал. – Надоела эта бодяга, честное слово,– продолжил Коля и сердито замолчал, – Ну, сколько можно, всех замучил уже…
Из открытого окна кондитерской доносились волшебные запахи.
– Есть охота, – протянул Санька, – Жаль, денег нет совсем…
– Пошли, – сказал, вставая Коля, и направляясь к кафе, – Зато у меня полно…
В парке
Григорий Матвеевич ещё издали увидел "свою" лавочку в парке, обрадовался ей, как старой знакомой, и слегка прибавил шаг. С тех пор, как мужчина выписался из кардиологии, он каждое утро, не меньше двух часов гулял. Это посоветовал ему лечащий врач. Григорий Матвеевич до сих пор помнит повисшую тревожную тишину в кабинете "сердечного" доктора, во время которой тот с явным неудовольствием разглядывал его последнюю кардиограмму.
– Гулять вам нужно ежедневно, в любую погоду… Давать сердцу необходимую, разумную нагрузку, – наконец, сказал он хмуро. И ещё что-то добавил про последствия стресса, про "поменьше нервничать" и про то, что движение, как известно, это жизнь. Словом, всё то, что Григорий Матвеевич уже раз сто слышал, по мере возможности применял и даже сам советовал некоторым знакомым. Его слух только неприятно резануло слово "стресс".
– Это он уход Надюши стрессом называет? – Ну и ну…– возмутился про себя Григорий Матвеевич. – Не дай бог тебе, – глянул он исподлобья на кардиолога, – пережить внезапную смерть любимой жены… И чтобы потом, кто-нибудь, походя, назвал это стрессом… Но предписание доктора всё же тщательно выполнял. Причём по определённой программе. Первый час Григорий Матвеевич обходил бодрым, почти строевым шагом, по которому в нём безошибочно можно было угадать бывшего военного, самую длинную, центральную аллею в парке. Затем сворачивал к открытой, почти заброшенной концертной площадке, под названием "Зелёный театр", делал несколько разминочных упражнений, совмещённых с дыхательным комплексом, и уже не торопясь, направлялся к парковой скамейке. Отдохнуть, послушать пение птиц и восстановиться. Он сейчас довольно быстро уставал.
Людей в это раннее летнее утро было совсем немного. Несколько велосипедистов, парочка уже почти знакомых девушек, выбегающих на утреннюю пробежку в одно и то же с ним время, да несколько "собачников". Григорий Матвеевич с наслаждением опустился на скамейку. Что-то сегодня он чувствовал себя уставшим больше обычного. Мужчина достал платок, снял шляпу и промокнул лоб и голову. Затем глянул на часы: всего полвосьмого, а солнце уже печёт вовсю. Какая-то птаха над его головой неистовой и страстной трелью переговаривалась со своей подружкой. Григорий Матвеевич поднял глаза, пытаясь разглядеть в густой листве пернатого исполнителя, и в этот момент зазвонил телефон.