– Послушайте, я вовсе не собираюсь советовать вам, как лучше поступить. И я не буду настаивать, чтобы вы непременно встретились с нашими психологами. Просто… просто мне хотелось бы, чтобы имели эту возможность в виду. Наши специалисты дежурят в больнице круглосуточно, семь дней в неделю. Такие ситуации, как ваша, встречаются гораздо чаще, чем можно предположить, а наши врачи из группы семейной поддержки прекрасно подготовлены… Самое главное, чтобы вы знали: вы не один и всегда можете рассчитывать на профессиональную помощь или совет.
Он говорил совершенно серьезно, но его слова показались мне насмешкой. Или особо утонченным издевательством. Доктор Сингх описал ситуацию предельно точно. Я один. Я один и я чувствую себя даже более одиноким, чем до того, как с Мэгги случилось то, что случилось. Да и как человеку понять, каково это – остаться совершенно одному, покуда он не испытает это на собственной шкуре?
– Как я уже сказал, на данном этапе мы мало что можем сделать – только наблюдать за состоянием миссис Хоббс, поэтому я рекомендовал бы вам вернуться домой. Вам необходимо поспать, поесть, успокоиться… Но сначала можете навестить вашу жену, если хотите.
– Да, – пробормотал я. – Да, да, конечно! Я хочу ее видеть!!
– Я уверен, профессор, вас не нужно ни о чем предупреждать, но мы обязаны говорить это всем родственникам. В настоящее время ваша жена находится в состоянии, близком к критическому, поэтому пусть вас не беспокоит то, как она выглядит. Если у вас есть какие-то пожелания или просьбы – сообщите мне или кому-нибудь из сестер. Миссис Хоббс лежит в отдельной палате, но наш персонал всегда находится поблизости на случай каких-либо… осложнений.
Доктор поднялся, и я последовал его примеру – правда, не так проворно. В мои шестьдесят семь двигаться быстро уже непросто, но я сделал все, чтобы не привлекать внимание доктора Сингха к своему возрасту. А вдруг врачи быстрее сдаются, если видят, что ты уже стар и тебя не окружает толпа встревоженных детей и внуков? Ради Мэгги я надеялся, что это не так, но все же…
Вслед за врачом я вышел из кабинета в коридор, заполненный ходячими больными и пустыми креслами на колесах, между которыми, огибая многочисленные препятствия, сновали врачи и медсестры, старательно избегавшие встречаться взглядами с родственниками. Хотел бы я знать, сколько еще семей столкнулись сегодня со своим худшим кошмаром? Вскоре, впрочем, закрытые пластиковыми занавесками боксы по обеим сторонам коридора закончились, и доктор Сингх повел меня через отделение интенсивной терапии, сразу за которым я увидел несколько дверей с блестящими металлическими ручками.
За одной из дверей лежала Мэгги. Я понял это по тому, как врач вдруг замедлил шаг, поглядел сначала в одну сторону, потом – в другую, и наконец потянулся к пейджеру якобы для того, чтобы проверить сообщения. «Нет!» – хотелось воскликнуть мне. Мне хотелось прижать его руки к бокам и остановить, чтобы он не мог больше сделать ни шагу, но… Чего бы я этим достиг? И что бы это изменило?.. Как ни старайся, рано или поздно мне все же придется столкнуться с тем, что я натворил, так что тянуть кота за хвост было бессмысленно. И я как мог заправил рубашку в брюки и засунул руки глубоко в карманы, чтобы они перестали дрожать.
Наконец доктор Сингх нажал блестящую ручку и толкнул дверь обеими руками. Тихо щелкнул замок. Шагнув вперед, он остановился, удерживая дверь для меня, но мои плечи оказались шире, чем оставленный им проем. Чтобы войти следом, мне пришлось повернуться боком и к тому же нагнуть голову – и все равно я стукнулся макушкой о притолоку. Да, я знаю, это немного странно, но за шестьдесят с лишним лет я так и не привык к своему слишком большому росту.
В палате царил полумрак, и я не сразу разглядел Мэгги. Ее койка оказалась достаточно высокой и была к тому же окружена множеством каких-то медицинских аппаратов, которые попискивали, вздыхали и перемигивались лампочками. В первые секунды мне даже трудно было представить, что теперь жизнь Мегс зависит от машин, похожих на электроосушитель воздуха – тот самый, который я по просьбе Мэгги каждую осень стаскивал с чердака и устанавливал на зиму в подвале.
Наконец мои глаза привыкли к скудному освещению, я сделал шаг вперед и вдруг почувствовал, как у меня перехватило дыхание. Несколько секунд я вовсе не мог дышать, наконец я выдохнул, издав протяжный низкий стон, который, разумеется, тут же всполошил врача.
– Мне очень жаль, профессор… – начал он.
– Можно мне прикоснуться к ней? – спросил я, отмахнувшись от его извинений, и сделал еще один шаг вперед.
– Да, разумеется. Не бойтесь, ей вы не повредите. Сейчас сюда придет одна из сестер, она подробно расскажет вам о нашем распорядке, о необходимых процедурах и прочем. С ней вы можете обсудить даже план лечения миссис Хоббс… Ну а я пока оставлю вас наедине с супругой.
Он вышел, и на несколько секунд я почувствовал себя так, будто мы с Мэгги – снова молодожены, и хозяева пансиона поспешно пятятся от нашей комнаты, боясь, что мы накинемся друг на друга еще до того, как закроется дверь. И я действительно готов был отдать все, что у меня есть, лишь бы снова вернуться в те дни, когда Мэгги была непредсказуемой и импульсивной, я – неловким и стеснительным, но нам все равно не нужен был никто, кроме друг друга.
Сейчас Мэгги, полулежавшая среди казенных больничных подушек, казалась мне еще более миниатюрной, чем я помнил. Ее руки – тонкие и по-прежнему изящные – покоились на простыне, под тонкой, как бумага, кожей проступили синеватые вены, в одной из которых торчала грубая игла капельницы. Ни рядом с койкой, ни вообще в палате не было ни одного стула, и я решил, что мне, наверное, нельзя здесь оставаться. Но, с другой стороны, как оставить Мэгги одну? Как бросить ее здесь? Если бы она была в сознании, она бы, конечно, очень испугалась. Мэгги испугалась бы и само́й больницы, но еще больше – того, что ей не с кем поговорить, поделиться своими наблюдениями и мыслями, которые пришли ей в голову после пробуждения. Да, я знал, что подвел Мэгги. Я понимал, что в последние месяцы ей был отчаянно нужен кто-то, с кем можно поговорить, а не молчаливый – и молчащий – слушатель, каким был я, и теперь я просто не мог ее бросить!..
Преодолев какую-то непонятную робость, я осторожно, словно пытаясь погладить пугливую соседскую кошку, прикоснулся к ее руке. Кожа Мэгги оказалась теплой, и я невольно вздрогнул: это было совершенно неестественно! Даже в самые жаркие летние вечера, когда мы возвращались на велосипедах домой, Мэгги клала свои ладони на мой разгоряченный лоб, и они всегда оказывались сухими и прохладными. Прохладными!.. Да и на протяжении всей нашей совместной жизни Мэгги то и дело просила меня согреть ей руки. А теперь?.. Да, мы всегда нуждались друг в друге, но не только. Мы выбрали один другого, мы хотели быть только друг с другом, и в этом заключалось наше, увы, не слишком безмятежное счастье. К сожалению, понять это я смог лишь теперь, когда самое дорогое оказалось у меня отнято.
Позади послышались тихие шаги, и я осторожно повернулся, не отпуская руку Мэгги. Это пришла медсестра. Ее голубые пластиковые бахилы негромко шуршали по линолеуму, когда она двинулась к каким-то приборам в глубине комнаты. Не знаю, как давно она уже была здесь, но, когда я обернулся, медсестра сразу это заметила, и я подумал, что ее, возможно, прислали, чтобы за мной присматривать.
– Если хотите, я могу принести вам стул, – проговорила она с мягким йоркширским акцентом, который казался очень уютным и ободряющим. – Не годится вам все время стоять.
Медсестра была молодой. На вид ей было – сколько?.. Вряд ли больше двадцати пяти. Кроме того, она была наделена тем естественным обаянием, каким обладала и Мэгги: казалось, от одного только ее присутствия в палате сразу посветлело и стало легче дышать. И снова я на мгновение перенесся на сорок лет назад, окунувшись в холодную мелкую морось, желтый свет уличных фонарей и выводимый пьяными голосами рождественский гимн «Добрый король Венцеслав», который стал саундтреком нашего первого свидания.
– Так принести вам стул? – снова спросила сестра, прервав мое путешествие по тропам воспоминаний. – Мне это совсем не трудно, честное слово.
– Спасибо. Был бы вам весьма признателен.
Бо́льшую часть прошедших суток я каким-то чудом держал себя в руках, но сейчас, столкнувшись с самым обыкновенным человеческим участием, я вдруг почувствовал, что вот-вот сорвусь. К счастью, медсестра вернулась быстро и даже разложила для меня легкий складной стульчик, отчего я почувствовал себя чем-то вроде почетного гостя на самом неприятном в моей жизни пикнике.
– Как вас зовут? – спросил я, даже не пытаясь разглядеть ее беджик с именем. Во-первых, в палате было все же слишком темно, а во-вторых, мне не хотелось, сидя у больничной койки жены, пялиться на грудь другой женщины.
– Дейзи.
– Хорошее имя. Вам идет. – Я попытался улыбнуться, но вся нижняя часть моего лица словно превратилась в подсохшую глину, которая грозила осы́паться от малейшего движения.
– Мне очень жаль, действительно очень жаль, что с вашей женой случилось такое несчастье, – проговорила Дейзи, заметив, как опустились уголки моего рта.
Примерно минуту или немного больше мы молча смотрели, как грудь Мэгги вздымается и опадает в такт мерной работе аппарата искусственной вентиляции легких. Ее губы слегка приоткрылись, и от этого лицо Мэгги казалось таким беспомощным, словно она готова была сдаться, уступить. И это тоже было так не похоже на нее, на мою Мэгги! Эта неестественная сдержанность, это молчание… даже присутствие медицинской сестры, которая ухаживала за Мэгги точно так же, как она сама поступала всю жизнь и за что в конце концов была наказана – все это абсолютно не вязалось с той Мэгги, которую я знал и любил.
– Вы можете поговорить с ней, – промолвила наконец Дейзи. – Здесь так тихо, что многие просто боятся или стесняются говорить вслух, но вы об этом не думайте. Вашей жене очень важно слышать ваш голос.
Я сглотнул. Что сказала бы Дейзи, если бы знала?.. Почему-то я решил, что она мудра не по возрасту – должно быть, в силу профессии ей слишком часто приходилось сталкиваться с чужими страданиями. Но даже если я прав, сможет ли она понять?
И я вспомнил тот день, когда голос впервые мне изменил. Я был на грани того, чтобы признаться Мэгги в том, что́ я совершил. Я знал, к каким последствиям привел мой поступок, и испытывал такое острое, такое всепоглощающее чувство вины, что у меня не было никаких сомнений: я просто обязан обо всем рассказать Мэгги. Слова признания уже готовы были сорваться с кончика моего языка – по крайней мере так мне тогда казалось. Набравшись мужества, я на цыпочках подошел к двери нашей спальни и… и увидел ее. Одна в полутемной комнате, она пыталась сесть, чтобы дотянуться до стакана с водой на ночном столике – бледная тень той женщины, какой Мэгги когда-то была. Именно в этот момент я решил, что не должен ничего говорить, чтобы не сделать ей еще больнее. Мэгги и без того едва держалась, и я просто не имел права обрушить на нее еще одну порцию плохих новостей. Я не мог сказать ей то, что собирался, потому что это означало бы, что Мэгги уйдет от меня. И каждый последующий день, когда я не мог найти в себе силы заговорить и когда тишина словно могильным саваном окутывала нас обоих, я жил со все возрастающим ощущением собственной вины и жгучего стыда. Молчание буквально душило меня, но все же это было лучше, чем признаться Мэгги во всем – и потерять ее навсегда.
Дейзи деликатно кашлянула, возвращая меня из мучительного прошлого к мучительному настоящему.
– Вот что я вам скажу, Фрэнк… Я, конечно, не врач, так что не поймите меня неправильно, но мне приходилось видеть таких больных, и я знаю: иногда голос близкого человека действует лучше, чем любые приборы и любые лекарства. Почти все пациенты, находящиеся в коме, слышат, когда с ними разговаривают. Знакомый голос напоминает им обо всем хорошем – о том, ради чего стоит очнуться, и ускоряет выздоровление. Вы меня понимаете?
Я не совсем понял, но все равно кивнул. Я ясно видел, что Дейзи искренне сочувствует Мэгги, хотя кто она для нее? Посторонний человек, всего лишь еще одно имя в списке пациентов реанимации, и все же… Я уже обратил внимание, что у Дейзи были довольно большие пальцы – длинные и сильные пальцы человека, привыкшего к физическому труду, но, когда она поправляла простыню на груди Мэгги, где проходили какие-то трубки, эти пальцы двигались очень осторожно и нежно. Уверен, Мэгги сумела бы это оценить.
– Можете рассказать ей новости, – предложила Дейзи. – Вам, наверное, есть чем поделиться с миссис Хоббс, особенно после того, как вам выпал такой трудный день. Или, может быть, вы хотите открыть ей какой-то секрет, что-то такое, что уже некоторое время было у вас на уме, но вы не успели ей сказать?..
– Да, такой секрет у меня, конечно, имеется… – я пытался говорить беззаботно, но выходило глупо и неловко.
– Простите, что?.. Я не расслышала. Вы почти шепчете… – Дейзи взглянула на какой-то экран рядом с койкой Мэгги и захлопнула свой блокнот.
– Извините. Я… у меня действительно есть кое-что, чем я давно хотел с ней поделиться… И это очень важно. Не представляю, почему я ничего не рассказал ей раньше.
От собственной лжи меня бросило в жар. Прижав к губам сжатый кулак, я почти силой заставил себя взглянуть Мэгги в лицо, но ее глаза по-прежнему были закрыты. И почему я не замечал, какой маленькой и хрупкой она стала? Правда, Мэгги никто бы не назвал крупной женщиной – она была на добрый фут ниже меня, но сейчас от нее осталась одна тень.
И снова я вспомнил, как в первую зиму, которую мы прожили вместе, я удивлялся тому количеству свитеров, которые ей приходилось натягивать на себя, чтобы не мерзнуть. Она носила их даже дома, в нашей первой съемной квартире, которая, по правде сказать, действительно была холодновата. Центральное отопление еле грело, и Мэгги приплясывала с ноги на ногу, словно инструктор по аэробике, пока я без толку нажимал кнопки в бойлерном шкафу. Мне, впрочем, было совсем не холодно – я уже тогда знал, что Мэгги несет с собой уют и тепло куда бы она ни пошла, хотя она и выглядела как недокормленная девочка-подросток.
– Только не будьте жестоки, Фрэнк, – снова посоветовала Дейзи. – Не выпаливайте все сразу, чтобы не напугать и не расстроить миссис Мэгги. Действуйте постепенно, начните с хороших новостей, с каких-нибудь забавных эпизодов. Пусть ваша жена почувствует, что ее по-прежнему любят. Будет очень хорошо, если вы напомните ей о тех случаях в вашей жизни, когда вам удавалось ей это показать.
Должно быть, мое лицо не выражало ничего, кроме чистой и беспримесной паники, поскольку Дейзи опустила ладонь мне на плечо и слегка сжала, отчего складки и морщинки на моей измятой рубашке расправились.
– Не волнуйтесь, сэр. Просто поговорите с ней, не теряйте времени, хорошо?..
2
Но в тот первый день я не задержался в больнице надолго. Как только Дейзи вышла, я почувствовал, как, вопреки моим благим намерениям, ко мне возвращается моя молчаливая сдержанность. Пробиться сквозь нее было по силам только Мэгги, которую не смущали ни мои сделанные из лучших побуждений, но всегда не к месту и не ко времени замечания, ни моя болезненная застенчивость, которая не давала мне запросто сойтись с незнакомым человеком. Наверное, за все годы, что мы провели вместе, Мэгги никогда не казалась мне настолько чужой, как сейчас, – тонущее в хаосе эластичных трубок и разноцветных проводов сморщенное, худое лицо, на которое то и дело ложатся отблески сигнальных лампочек на странных приборах, издающих негромкие попискивания по мере того как они производят замеры пульса, давления и прочего.