– Есть кто-нибудь! – спросил Антон после двух минут ожидания, теряя терпение, подстегиваемый похмельным состоянием. Но никто не ответил и не выглянул из подсобки, несмотря на то, что дверь была приоткрыта.
Антон подождал ещё минуты полторы, потом ещё раз, уже громче прежнего, постучал костяшками пальцев по прилавку и, даже перегнувшись через него попытался заглянуть в полумрак подсобки. У входа стояла оцинкованная бочка разливного пива. При взгляде на неё у Антона сразу усилилось « горение труб», а вместе с ним усилилась и жажда. На полках томились разнокалиберные бутылки как пива, так и более бронебойные спиртовые «фугасы».
Куда все подевались, недоумевал он с возрастающим нетерпением, пытаясь уловить обострившимся, в таком состоянии слухом, хоть какой-нибудь шорох, намёк на присутствие человека в закоулках магазина. До начала рабочей смены оставалось двадцать минут, внутри у него начинало клокотать от жара, как в недрах Земли перед извержением вулкана Кракатау, после того, как он вошёл в магазин, и увидел сколько «огнетушителей» (бутылок) стоит по полкам, и возросло сильное желание этот жар потушить.
Не выдержав мучения, оглянувшись на входную дверь, он быстро открыл крышку прилавка, – всё произошло как во сне, – с участившимся сердцебиением, взял вспотевшими пальцами из пластмассового ящика бутылку пива, сунул её под джинсовку, опустил крышку на место, бросил мятую десятку в алюминиевое блюдце возле кассы, и мгновенно ретировался из магазина, опасаясь непредусмотренных свидетелей его несовместимого с правилами купли-продажи алкогольных напитков, поступка.
Выйдя из магазина, Антон прямо за обитой железом, выкрашенной коричневой краской, дверью, выпил пиво залпом; осторожно, чтобы не разбить, опустил пустую бутылку в мусорное ведро-тюльпан, и потрусил на завод, с удовлетворением отмечая про себя терапевтическое действие напитка. В животе разлилась приятная теплота, перестала болеть голова, заполнившись легким туманом, выровнялся сердечный ритм, и настроение повысилось, принимая во внимание индивидуальные особенности организма. А организм у парня был молодой, сильный, пока не изношенный алкоголем, бабами, и тяжёлой, бессмысленной, низкооплачиваемой работой на находящемся на грани банкротства, предприятии. (Шла вторая половина 90-ых: страна была в глубокой… расселине, благодаря стараниям своих внутренних врагов – социальных паразитов, дорвавшихся до руля правления и их заокеанских хозяев.).
Подходя к заводу, находящемуся за перпендикулярно расположенной улице Щербакова дороге и разбитый перед главным входом сквер с елями, Антон заметил одну странность: кроме него на улице не было ни одного человека. Ни рабочих и служащих завода, стекающихся к проходной, ни домохозяек и пенсионерок с сумками и пакетами, спешащих на рынок, расположенный по правую сторону от завода, ни местных забулдыг, торопящихся похмеляться по своим точкам, ни школьников, бегущих к первому уроку. Не менее странным было отсутствие городского транспорта, в этот утренний час уже вовсю снующий по своим делам. Особенно Антона поразила пустая заводская стоянка легковых автомобилей начальства, уже к этому времени более-менее забитая ими. В какую бы сторону он ни посмотрел – отовсюду веяло запустением, словно в городе ночью началась чума, как в средневековой Европе, и население в ужасе попряталось по своим домам и квартирам. Стояла необычная тишина, даже стих ветер: только хрипло каркали одинокие птицы в кронах деревьев. Небо было подернуло легкой белесоватой дымкой, рассеивающей солнечные лучи, на которую Антон, находясь под воздействием пива, не обратил внимания, а зря, иначе у него сразу бы возникло тысячу вопросов о странной аномалии утра. Температура воздуха, как будто, соответствовала его настроению: было ни жарко, ни прохладно – солнце расплывалось бледным желтком, словно светило через полиэтиленовую плёнку.
Толкнув железную дверь проходной и войдя в сумрачное, в любую жару прохладное просторное помещение, казенный и враждебный вид какого всегда вгонял Антона в депрессию, со стоящими по ходу движения плоскими дюралевыми стойками-ячейками для пропусков, напоминающими ужатые книжные стеллажи, он внутренне собрался перед штурмом вертушки; в это время по ту сторону стерегли злые, как цепные собаки, охранницы завода, придирчиво осматривая внешний вид работяг – не несёт ли кто под одеждой алкоголь, и принюхиваясь, нет ли специфического запаха, обшаривая взглядом, как рентгеном и, если кто вызывал подозрения своей опухшей с похмелья физиономией, тем более, когда несло как из помойки, тащили бедолагу в свою комнату и проводили досмотр. Но бросив взгляд в сторону предполагаемой опасности, Антон понял, что ему опасаться нечего: церберов женского рода в уродливой темно-зелёной форме полувоенного образца, при выходе через вертушку и в будке за стеклом – не было ни одной особи. В этот момент он ясно осознал, что ему ничего не грозит и, даже не стал доставать пропуск из ячейки, прошёл через вертушку на территорию завода, пересёк газон, окаймлённый по бордюру неаккуратно постриженными кустами шиповника и ирги, обошёл административный трёхэтажный, выбеленный известкой корпус, и направился к вытянутому, как железнодорожный пакгауз цеху из железобетонных плит, где он работал в слесарной мастерской, с торца: там была ещё одна дверь.
В мастерской – пустота. На железных верстаках в беспорядке громоздились инструменты и разобранные части механизмов. На столе валялись доминошные кости. Из крана умывальника в углу, капала вода. Создавалось впечатление, что, на работу никто не вышел по необъяснимым причинам. Антон решил проверить остальные производственные помещения, и начал с соседнего токарного цеха, но опять появилось предчувствие, что, кроме него, на территории завода больше никого нет. И оказался прав. Завод словно вымер, как после газовой атаки. Он не обнаружил ни одного человека, когда бегал по всем этажам и кабинетам административного корпуса: цехам, мастерским, боксам, подсобным и хозяйственным помещениям. Заскочил в десятый цех, выпускающий военную продукцию, куда вход был по специальным пропускам, где трудился Серёга, в слабой надежде найти товарища и, конечно, не нашёл, не только товарища, а вообще никого.
Антону стало не по себе. Зря я не взял ещё одну бутылку, подумал он. Сейчас бы в самый раз пригодилась. Словно в тумане он опять зашел в токарный цех, запустил несколько станков различного назначения, чтобы удостовериться, что у него не «поехала крыша», сел на лавочку, закурил, и слушая равномерный гуд станков задумался. Впрочем, это со стороны могло показаться что он задумался, а на самом деле он сидел, тупо уставившись в одну точку – горящую лампочку, которую вероятно забыли, или не успели выключить с ночной смены, и пытался понять – что же произошло в окружавшем его пустотой и безлюдием, сразу ставшим за утро чужим, непонятным и пугающем мире. Стало проходить действие пива, и он снова начал погружаться в депрессивное состояние похмелья с характерными симптомами: упадок сил, отчаяние, жажда и желание опять выпить.
Стрелки на часах подходили к девяти. Только начинающий раскручиваться во времени и пространстве день на фоне бодуна, начал казаться ему дурным сном, родившимся из алколоидов и сивушных масел, перебродившего в желудке спирто-солодового суррогата, поэтому особенно не погружаясь в причины, что могло случиться – на заводе тоже не оказалось ни одного человека, парень решил, что на сегодня он освобожден от работы, вырубил работавшие вхолостую станки, выключил электричество и, с легким сердцем покинул предприятие.
Выйдя из проходной, оглянувшись по сторонам и удостоверившись, что за это время людей на улице не прибавилось, – не было ни одного человека, – он вернулся по притихшему переулку в магазинчик, где взял без разрешения бутылку пива. Мятая десятка, оставленная им, так и сиротилась в блюдце. Антон уже смело, словно в этом не было ничего необычного, прошёл за прилавок, заглянул в подсобку, на всякий случай, хотя точно знал, что там никого нет, достал из пластмассового ящика жестяную банку немецкого пива «Шпатен», выпил её содержимое, удивляясь своей безнаказанности и растущей наглости, снял с гвоздика полиэтиленовый пакет с рисунком ночного Парижа на фоне эйфелевой башни, взял ещё три банки пива – такого же хитро-сбадяженного, снял с полки дорогую бутылку водки в картонной коробке, туда же отправил несколько пачек дорогих сигарет, полуторалитровую бутылку газированной воды и несколько плиток шоколада. А на выходе захватил и мятую купюру из блюдца.
Антон прошёл через дворы на улицу Ленинградская (где он жил в четырёхэтажном кирпичном доме, в однокомнатной квартире на первом этаже), лежавшую параллельно улице Щербакова, и вышел к кафе «Бригантина».
Только собрался повернуть к своему дому, решив сначала зайти домой, принять душ, похмелиться по-человечески, поспать, и уж потом думать, что делать дальше, но тут заметил человека. За утро первого. Человек сидел к нему спиной, на летней площадке кафе, за одним из пластмассовых столиков, под полотняным зонтом с рекламой заграничных брендовых прохладительных напитков.
Обрадовавшись, как, наверное, обрадовался Робинзон Крузо на острове, обнаруживший живого человека, Антон сразу изменив решение, что собирался идти домой, направился к незнакомцу.
«Извините, вы не знаете, что случилось..» – с такими словами – хотел он их сказать сидящему к нему спиной человеку, когда подошёл близко, и осекся, когда субъект повернулся к нему лицом. Это был местный бомж, в любое время суток полупьяный мужик лет пятидесяти, заросший волосами и бородой как хиппи-перестарок, с одутловатой физиономией, постоянно отирающийся около кафе. Не раз Антон видел, как он машинально, еле соображая с похмелья, шаркал метлой по цементным плиткам у «Бригантины», по всей вероятности, имея какой-то приработок от хозяйки кафе, либо сидящим на лавочке автобусной остановки, которая была рядом. Менты его не забирали в вытрезвитель, даже когда он спал пьяный на этой же лавочке, потому, как чего взять с бомжа? Нет, менты были не дураки, они знали кого забирать, с кого можно поживиться деньжатами, а то корми даром грязных полупьяных легаров, не испытывающих никакого желания выполнять общественные работы на пользу силовой мусоросборной организации.
Представитель социальных аутсайдеров, выброшенных мутной волной на помойку новой экономической политикой развалившегося советского государства, дружелюбно улыбнулся протягивая руку.
– Здорово.
– Привет, – пришел в себя Антон, отвечая на рукопожатие, и присел на пластмассовый овальный стул с дырками в сиденье, напротив бомжа. – Вы не в курсе куда подевался народ, – спросил парень без всяких предисловий, что называется в лоб. – С утра хожу по улицам, и ни одного человека не встретил, словно корова всех языком слизала. Ходил на завод… Я работаю на приборостроительном слесарем, – зачем-то сообщил он бомжу, – такая же ситуация. Никого. Про себя Антон отметил, что бомж, всегда одетый в замызганную, потерявшую изначальный цвет спецовку, грязные мятые брюки советского образца, изодранные отечественные, из кожзаменителя кроссовки, был в новенькой джинсовой рубашке с коротким рукавом, чистых летних брюках серого цвета, коричневых сандалиях на босу ногу, из которых торчали грязные, с чернозёмом под ногтями, пальцы. Заметив такой «сюрприз» Антону стало неприятно, но он постарался не показывать вида. Ещё он заметил, что у рубашки, – бомж даже не посчитал нужным застегнуть её на все пуговицы, и вывалившееся жирное волосатое брюхо, своим видом тоже не доставляло особого восторга у наблюдателя, – даже не была оторвана этикетка. На круглом столе – початая стеклянная фляжка коньяка пять звёздочек, шестигранный стакан толстого стекла, пачка «Мальборо», и закусанный бутерброд с ломтем ветчины по толщине не уступающий куску хлеба. Неплохо он стал жить, подумал парень, акцентируя внимание на коньяке и сигаретах.
– Да и хрен со всеми! – весело, сверкая глазами, ответил мужчина, – я даже рад, если, в самом деле, все наши «пылесосы» и жрач-проглоты под землю провалились! Ничего личного, парень! По дружески похлопал он Антона по плечу. Может, воздух станет чище! А то загадили всю атмосферу – ездить в своих железных корытах! Никакого от них спасения! И потянулся к бутылке: – Давай лучше выпьем, чем разводить ненужную антимонию! Главное – мы в порядке! Взял грязной, заросшей светлыми волосами, рукой, фляжку с восхищением посмотрел через стекло на свет – на жидкость цвета пережжённого сахара. – Нехилое, кстати, пойло, брат! Первый раз в жизни довелось попробовать! А то пьёшь всё какую-то дрянь: самогонку, бодягу, медицину, стеклоочиститель «летний сад»… Иди в кафе, возьми стаканчик – выпьем за знакомство!
– Константином меня зовут, – представился мужчина после того, как Антон принёс из кафе такой же шестигранный стакан и пару сосисок с кетчупом на бумажной тарелке, и представился сам. Когда они выпили, бомж не притронувшись к бутерброду, закурив сигарету, добавил: – Можешь звать меня просто – Костя. Ты чего задумался? Радуйся своему исключительному положению. Видишь рубашку? – Он оттянул ворот немытыми, жёлтыми от никотина пальцами, от не менее немытой шеи. – В нашем Торговом Доме приобрел… И ухмыльнувшись, подмигнул: – Там сегодня для неимущих граждан скидка – сто процентов. И для всех остальных, чудом уцелевших после аномального явления. Посмотрел на свои грязные пальцы на ногах. – Брюки, сандалии и прочие вещи по той же цене. То есть бесплатно. Сходи и ты тоже, выбери себе чего-нибудь, пока не прикрыли мангарус.
– Чего? – спросил Антон, чувствуя, как ему становится хорошо от коньяка. Вспомнил, что у него в пакете тоже есть, достойные данной ситуации, товары народного потребления для содержательного, в кругу пацанов, времяпровождения, достал бутылку водки и баночное пиво.
Константин глядя на его манипуляции с пакетом усмехнулся:
– Это я так… к слову. А если серьезно… – Он посмотрел на парня пытливым, совсем не пьяным – как показалось Антону, – взглядом: – Ты ночью хорошо спал? Ничего необычного не заметил, чтобы выглядело странным?
– Вроде ничего, – неуверенно ответил Антон. Я и спал-то не дома… Он хотел сказать, что в беседке, но промолчал. И тут вспомнил, что внезапно проснулся в полупьяной дрёме от глухого удара: ему показалось, что кусок неба, видимый ему в углу деревянной решетки вспыхнул белым светом и медленно померк; он в то мгновение, спросонья, подумал, что начинается гроза, хотя не услыхал, как это бывает перед началом грозы, ни грома, ни падающих капель дождя на крышу веранды, и провалился опять в сон. Странно, почему он вспомнил это только сейчас…
Он рассказал собеседнику всё как было. Константин оживился, и ответил, что видел тоже самое, только он ночевал на лавочке, возле подъезда. Он показал рукой на четырёхэтажный кирпичный дом в ста метрах от кафе. Вчера вечером, сказал он, напился самогонки с димедролом; на первом этаже одна профура торгует, народ травит, и упал, едва вышел из подъезда. Дело было часов в одиннадцать, уже стемнело, птицы петь перестали. Утром проснулся с похмелья, тяжело, того и гляди «копыта отбросишь», побежал скорее в кафе, в надежде подлечиться, – тут у меня одна знакомая работает, помогает, поесть даёт и выпить, не за бесплатно, конечно, я им марафет навожу около заведения. Захожу вовнутрь – никого, заглянул на кухню – тишина, хотя Зойка рано приходит, гриль варганит первым посетителям. Выглянул наружу – ни одного человека, на остановке пустота, как стадион после матча. Обычно в это время на ней народу – членом не провернёшь, час пик, все на работу едут. Я обратно зашёл, не очень-то раздумывая над этим непонятным явлением, тяжело было после вчерашней самогонки, взял с полки первое, что под руку попалось, и выпил прямо из горла. Антон вспомнил стоящую на стойке такую же стеклянную фляжку из-под коньяка, какую они сейчас пили, только пустую. – А когда немного отошёл, – продолжал рассказывать бомж, – прикинул «кусок крепдешина к пятому аррондисману» – чем дядя Прохор не балует, пойду прогуляюсь до Торгового дома, и прогулялся, и там – «апологеты стоптанных туфель не выходят на связь», – то есть, ни одного живого духа, как между Землей и Венерой; пять этажей, набитых всяким хламом, начиная с мебели и заканчивая шмотьём, и никого из работников и посетителей. Обычно, несмотря на утро, там уже бабы с детьми толкутся, да старухи, которым тоска дома одним сидеть – глазеть в зеркало на свою одинокую старость. Я грешным делом подумал, что у меня белая горячка началась – ни одного человека, но потом вспомнил, что «подлечился», и на душе стало светлее. Зашел в ихнее кафе, – там ещё принял на грудь, потом на втором этаже, пока нет никого, слегка приоделся. И тебе, парень, советую посетить сей опустевший дом братьев Карамазовых.