Познакомились они весной 1990 года на каком-то студенческом мероприятии – учились в одном институте, мама – на первом курсе, отец – на четвёртом. В канун Нового года зарегистрировали брак. Свадьба была студенческой и очень скромной. Ресторан оказался не по карману, поэтому отмечали в своём общежитии. Вместо подарков были продукты.
Детей решили сразу не заводить, пока молодые – пожить для себя. Да и какие дети во время учёбы. Перед майскими праздниками мама вдруг поняла, что беременна. И встал традиционный вопрос: что же делать? Если рожать, то где жить, своего жилья не было, да и учёбу бросать не хотелось, ведь пришлось бы уехать с ребёнком к родителям. А если сделать аборт, то можно потом остаться бездетной.
В общем, они изначально не знали, что со мной делать. И пока спорили и обсуждали, дотянули беременность до четырёх месяцев. С таким сроком аборт уже был невозможен. Она пару раз даже пыталась устроить выкидыш, вытравить меня из себя, но всё-таки не получилось. Пришлось рожать.
И вот поздним декабрьским вечером, точнее, ближе к полуночи, 25 числа 1991 года, получив мощный пинок судьбы, я появилась на свет.
После новогодних праздников мама вместе со мной уехала к своим родителям, на периферию, позднее ушла в академический отпуск, но в институт так впоследствии и не вернулась. Отец же остался доучиваться – это был выпускной курс, чтобы потом найти работу по специальности.
Кажется, во всём этом нет ничего особенного и, тем более, ужасающего. Многие через это прошли, особенно в девяностые. Скажете, плавали, знаем, время такое было, непредсказуемое, жестокое время. Но в моей жизни это время стало только началом последующих бед. И самое страшное ждало ещё впереди. Но это уже другая история.
Безжалостный рок
«– Кто ты такая?» – спросила Синяя Гусеница.
«Сейчас, право, не знаю, сударыня, – ответила Алиса робко.
– Я знаю, кем была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько раз менялась…»
Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране Чудес»
Подробности своего рождения я узнала намного позже, уже повзрослев. Понимая, что в моей жизни что-то идёт не так, однажды, будучи у бабушки во время летних каникул, попросила её рассказать правду о том, как я родилась. Поначалу она пыталась меня убедить, что было всё как у всех: родители поженились, и через некоторое время родилась я. Но в результате долгих и настойчивых уговоров ей пришлось раскрыть мне нежелательные подробности этой истории. Я не расплакалась от обиды, чего она так боялась, и даже, наоборот, мне стало легче, понятнее, откуда взялись все мои беды – я просто была нежеланным ребёнком, меня не ждали и не хотели.
Практически всё своё детство я провела в деревне у бабушки. Вернее, это была не деревня в привычном её представлении, а небольшой посёлок городского типа с дачами и огородами. Некоторые жители держали на этих дачах кур, кроликов и свиней, а кое-кто – даже коров. В магазинах почти ничего не было, зато молоко, яйца, рыбу и даже мясо можно было купить с рук на «диком» рынке, появившемся возле центрального магазина.
Родителей я почти не видела. После неудачно проведённых реформ, в стране начала разваливаться экономика. Зарплату работающим не платили, да и саму работу найти было проблематично. Производство начало разрушаться, товары из магазинов исчезли, и бо́льшая часть населения занялась полулегальным завозом всяческого ширпотреба из стран дальнего зарубежья с последующей перепродажей привезённых товаров на стихийно организованных рынках, то есть тем, что прежде звалось спекуляцией.
Родители выбрали ту же стезю, занялись этим рискованным бизнесом.
Завозились товары из разных западных и южных стран, но наиболее прибыльным являлось турецкое направление. Товары из Турции считались надёжными, так как производились промышленным способом, в отличие от «фирменных» европейских, часто сделанных кустарями где-то «на нижней Арнаутской в Одессе».
Как у родителей шёл их бизнес, мне никогда не рассказывали. Думаю, что не всё было просто и гладко, впрочем, как и у всех в те сложные времена. Но постепенно им всё-таки удалось твёрдо встать на ноги и даже купить небольшую однокомнатную квартиру в столице.
Эти первые годы моей жизни, проведённые вдалеке от больших городов с их бедами и проблемами, я считала самыми лучшими. А бабушка, с которой я находилась всё это время, думаю, была единственной, кто меня хоть немного любил.
С сентября 1998 года, как решили родители, я должна была пойти в школу, хотя мне не было ещё семи лет. Но в 90-е годы уже вовсю практиковалось начало обучения с шестилетнего возраста, так что я не была исключением. В начале августа они забрали меня от бабушки и привезли в свою столичную квартиру.
На следующий день мама направилась в ближайшую школу сдавать мои документы, взяв меня с собой на экскурсию. Я была под впечатлением от большого красивого города, тем более что кроме бабушкиной «деревни» ничего раньше не видела. Казалось, я, словно Алиса Льюиса Кэрролла, попала в какой-то сказочный мир с огромными зданиями, бессчётным количеством разных машин, яркими вывесками и красочными витринами.
Записавшись в школу и получив инструктаж, мы отправились по магазинам и рынкам покупать всё необходимое мне для школы. Я была в полном восторге от своей новой жизни.
Помимо отдельной квартиры, у родителей имелась своя торговая точка – небольшой магазинчик с промышленными товарами. Это и было их основной работой. Как правило, кто-то один из них уезжал за товаром, другой – оставался на точке. Чаще ездил отец, а мать – торговала.
Собрав меня в школу, с чувством выполненного долга, мама уехала отдыхать за границу, планируя из этого отпуска привезти ещё и товар на продажу. Я осталась с отцом. Изредка он брал меня с собой в магазин, а вечером, после работы, мы ходили в кафе ужинать. Но всё-таки чаще он оставлял меня дома и запирал, чтобы я никуда не ушла. А я и не думала куда-либо идти одна в большом незнакомом городе. Мне было достаточно наблюдать из окна за тем, что происходило на улице, и наслаждаться так неожиданно свалившейся на меня сказочной жизнью.
Но, как потом оказалось, не все сказки бывают счастливыми, и у красивой цветной картинки есть обратная сторона.
И вот как-то однажды, в воскресенье, а конкретно, 16 августа (этот день я запомнила навсегда), отец долго не возвращался с работы. Я не знала, что думать и уже начала волноваться. Первое, что приходило на ум, что все меня бросили, хотя и раньше, в предыдущие годы, я их мало интересовала. Но тогда хотя бы бабушка была рядом.
Я расплакалась, сначала тихонечко от обиды, а потом всё сильнее и громче. И утешить меня было некому.
Сколько часов я проплакала – неизвестно, мне казалось, что целую вечность. Но в какой-то момент охрипла, слёзы иссякли. И наступила фрустрация (это теперь я знаю, как такое состояние называется).
Истерика прошла, и мне захотелось спать. Переодевшись в ночную рубашку, я легла на мамино место в постель родителей, чтобы почувствовать хоть какую-то нужность кому-то, и сразу уснула.
Не знаю, сколько я проспала, но внезапно проснулась, когда нечто тяжёлое на меня навалилось. Я попыталась выбраться из-под этого нечто, но оно прижимало меня ещё сильнее. Сначала я ощутила, как мне раздвигают ноги и пытаются вдавить в меня что-то массивное, твёрдое, как деревянный кол. Потом почувствовала резкую нестерпимую боль от того, что тело моё между ног начало разрываться, и этот кол стал вбиваться всё глубже и глубже в меня.
Кричать я не могла, так как рот был придавлен лежавшем на мне телом. А мерзкая жестокая экзекуция продолжалась. Грубо и резко нечто вторгалось в меня, с силой придавливая к кровати, двигаясь во мне, словно змея, проникая всё дальше в моё нежное детское тело, и при этом, охая и пыхтя, как паровоз. Казалось, что этот кошмар не закончится никогда, и я просто умру. Но вот движения прекратились, нечто замерло, а потом издало истошный дикий звериный рёв, переходящий в затихающее рычание.
Некоторое время спустя удушавшее меня тело сползло вниз, перевернулось на спину, распласталось, подмяв под себя одеяло, и захрапело. В этот момент я с ужасом поняла, что именно произошло, и сделал это со мной кровный отец.
Какое-то время я обездвижено лежала в состоянии шока, не веря, что такое возможно.
Красивый большой город, суливший мне сказочную жизнь, превратился вдруг в дикого монстра, который меня раздавил, выпил всю мою кровь и выбросил в бездну моё бездыханное детское тело. Как дальше жить? Некуда убежать, никто не спасёт, никто не поможет. Я – одна в этом жестоком бесчеловечном мире, я с ним наедине.
Потом, всё же собравшись с силами, я медленно сползла с кровати, сгорбившись и раскорячась, поплелась прочь из этой ужасной комнаты. Зайдя в совмещённый санузел, закрыла дверь на защёлку и, закутавшись в полотенца, села в углу, прижавшись к стене. Внутри всё болело и жгло, словно огнём, а по ногам вниз стекала какая-то липкая жидкость, выходившая из меня. Слёз уже не было, всё выплакала до этого.
Закрыв глаза, я ощутила внутри абсолютную пустоту.
Кровавый рассвет
«Жизнь людей, преданных только наслаждению без рассудка и без нравственности, не имеет никакой цены».
Иммануил Кант
Видимо, чтобы я не сошла с ума от боли и ужаса, моя психика отключилась, словно сработал предохранитель. То ли уснула, то ли потеряла сознание. Очнулась от громкого и настойчивого стука в дверь. Не сразу поняв, что происходит, лишь постепенно приходя в чувства, я с трудом поднялась и отодвинула шпингалет на двери. Дверь широко распахнулась, и в дверном проёме я увидела голое тело отца, а прямо перед своим лицом – стоячий большой член с остатками засохшей крови на коже. Моей крови. Он с нескрываемым удивлением посмотрел на меня, немного шатаясь, прошагал к унитазу, а я, от внезапного испуга почти не чувствуя боли, путаясь в полотенцах, устремилась в комнату, в свою постель.
Кровать, на которой спала я, стояла в углу возле окна, а кровать родителей находилась напротив, в небольшой нише. Усевшись в самый угол кровати, прижавшись к спинке и завернувшись в одеяло поверх полотенец, я со страхом ждала возвращения отца в комнату. Было слышно, как он спустил воду из сливного бочка, потом по дну ванны застучала вода из открытого крана, через несколько секунд переключился душ, и звук текущей воды немного затих. Прошло какое-то время, вода перестала течь, и наступила пугающая тишина. Я вся напряглась и вжалась в угол кровати, устремив взгляд на входную дверь комнаты.
Он вошёл, одетый в домашний халат. Уже с более осознанным удивлением вновь посмотрел на меня. Потом, слегка улыбнувшись, спросил, что случилось, почему я сижу на кровати с таким испуганным видом. Стал объяснять, что пришёл очень поздно, засиделся у каких-то своих новых знакомых, наверное, много выпил и с трудом добрался до дома.
Я вытянула вперёд руку, указав на его постель. Он не понял, что я пыталась этим ему сказать, и растерянно пожал плечами. Я молчала и продолжала тыкать в место страшного преступления.
Неторопливо он подошёл к своей кровати. Видимо, начав догадываться о чём-то недобром, стал медленно тянуть одеяло. Словно зияющая дыра, ведущая в преисподнюю, на простыне алело огромное кровяное пятно.
Он замер, словно окаменев, какое-то время так и стоял неподвижно, потом ноги его подкосились. Повернувшись в мою сторону, он рухнул на край постели, и я увидела, как лицо его исказилось от ужаса. То ли пытаясь вспомнить, что же произошло этой ночью, то ли думая о том, как теперь с этим жить, он долго сидел, опустив голову и закрыв руками своё лицо.
Нам обоим было понятно только одно: жизнь разделилась на «до» и «после», и того, что здесь ночью произошло, уже не исправить.
Потом он всё же поднялся и подошёл ко мне, встал на колени и, уткнувшись в моё одеяло, заплакал. Что его больше тревожило: стыд за гнусное преступление или страх возможного наказания, если кто-то об этом узнает? Кого в этот миг он жалел больше: меня – изнасилованную родную шестилетнюю дочь или себя, представив расплату за это в тюрьме?
О чём думала я в этот момент? Мне было жаль его, вернее, он выглядел жалким, испуганным, словно нашкодивший кот. Он молил о прощении, говорил, что этого не хотел, что всё произошло случайно, просто он много выпил, накурился какой-то «дури», и был не в себе, не соображал, что он делает, и совершенно ничего об этом не помнит.
Всё, что я этой ночью пережила – боль, стыд, страх и ужас – не позволяли прощать его и, тем более, забывать. Но я была беззащитным ребёнком, зависимым от родителей, в огромном чужом городе, без всякой надежды на чью-либо помощь.
Он умолял меня о произошедшем не говорить никому, никогда и нигде. А он сделает всё возможное и невозможное, чтобы я была счастлива.
Кому я могла о таком рассказать? Это – стыд, позор, унижение. Чужим людям – никогда в жизни, а маме – я бы и не осмелилась. С ним она провела больше времени, чем со мной, да и считала она меня, скорее, обузой, нежели близким и родным человеком, плоть от плоти своей. Так что выбирать было не из чего, пришлось смириться со своей незавидной долей, притвориться простившей и всё забывшей.
После того, как ему удалось немного меня успокоить, он решил посмотреть, что натворил, какую можно оказать помощь и что сделать, чтобы облегчить мои страданья. Развернув окровавленные полотенца и раздвинув мне ноги, он увидел большой ком засохшей крови, запечатавший место насилия, и розоватые полосы на внутренней стороне ног. От прикосновения его руки я вновь ощутила резкую боль и невольно вздрогнула. Он сразу нахмурился, поняв, что всё очень серьёзно.
Снова накрыв меня полотенцами, отец вышел из комнаты. Было слышно, как набирается вода в ванне, а из кухни тянуло табачным дымом. Потом он вернулся, раздел меня догола, отнёс в ванную и положил в тёплую воду. Вода окутала моё тело, нежно его лаская и согревая. Я немного расслабилась, стало легче и даже спокойнее.
Когда я уже начала отходить от пережитого стресса, он принёс рюмку с разбавленным коньяком и велел мне это выпить, чтобы ослабить боль и потом быстро уснуть. Я, морщась, выпила, ощутила внутри тепло, а затем – лёгкую слабость и полное безразличие. Он сидел на корточках возле ванны, ласкал в воде моё тело, поглаживая его и немного сжимая. Что он испытывал при этом – желание или стыд – я не знаю, мне просто было уже всё равно. Сознание затуманилось, тело расслабилось и только слегка подёргивалось, когда он касался рукой промежности и вводил палец внутрь моего тела.
Смыв все следы ночного безумия, укутав в чистое полотенце, он отнёс меня на мою кровать, уложил и стал осторожно вытирать полотенцем. Успокаивая и говоря ласковые слова, он легонько касался своими губами сначала лица, а затем – тела, спускаясь всё ниже и ниже. И когда его губы коснулись моего самого интимного места, я испытала лёгкую боль, смешанную с необъяснимым чувственным удовольствием. Я лежала расслабленная и обессиленная, а он усердно «зализывал мои раны».
Чем это было на самом деле: искренним раскаянием, возможностью пожалеть меня или же так неожиданно и очень удобно подвернувшимся случаем испытать извращённое изысканное удовольствие?..
Вскоре я всё же уснула. Во сне я увидела себя плывущей в бескрайнем море. Вода нежно ласкала и обволакивала моё тело, но внутри ощущался ужас того, что в этой бездонной пучине живут чудовища и подводные монстры, которые в любой момент могут всплыть, проглотить меня и утянуть на самое дно.
Последующие дни прошли спокойно и мирно. Отец был добр и внимателен, баловал меня сладостями, покупал игрушки, чтобы задобрить, и всячески мне угождал. После возвращения мамы, он старался поменьше времени проводить дома и чаще сам уезжал за товаром, видимо, чтобы не будить ни во мне, ни в себе воспоминания о той роковой ночи.