Острослов еще раз дернул за веревку.
– Держись крепче! – прокричал он.
Переборов себя, Ана обвила руки вокруг него, стараясь держать лицо как можно дальше от его груди, не потянув при этом шею.
Он шагнул с обрыва.
Отвращение, которое Ана испытывала к Острослову, испарилось, и она обнаружила, что прижимается к нему так крепко, будто от этого зависела ее жизнь.
Так и было.
Они повисли прямо на краю Гоуст Фолз, медленно раскручиваясь по спирали. В ушах гремел рев водопада, который был так близко, что она могла протянуть руку и дотронуться до него. Веревка, которой они были привязаны к колонне, покачивалась под ними длинной петлей, уходящей в белый туман.
Медленно Острослов начал их опускать. Его мышцы были туго натянуты, на шее проступали вены, пока он переставлял руки.
Ана решилась посмотреть вниз. Увиденное заставило ее еще крепче вцепиться в Острослова, чтобы заглушить панику. Она, должно быть, прочитала тысячу молитв своим богам, но это не имело значения. В этот момент существовали только она и аферист.
Ана взглянула вверх. Туман был такой густой, что она еле-еле могла различить очертания тюрьмы. Это хорошо.
– Сколько еще? – прокричала она, практически не слыша собственного голоса из-за водопада.
– Почти на месте! – Рамсон кричал, но слов было не разобрать. – Нужно добраться до конца веревки, иначе падение убьет нас.
Ана прищурилась. Что-то – движение в тумане – заставило ее инстинктивно призвать свою силу родства. Та откликнулась: ничтожные крохи, эхо ее сил, все еще противостоящих божевосху.
Она нахмурилась, почувствовав что-то всем своим существом – нечто незаметное, почти ускользнувшее от нее.
В них ударил порыв ветра, и Ана закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться от вызывающего тошноту покачивания. Когда она вновь открыла глаза, ветер рассеял часть тумана. Наверху, у края обрыва, был виден силуэт прицеливающего лучника.
– Осторожно! – закричала Ана, когда первая стрела просвистела над их головами.
Вторая попала в Острослова.
Он застонал от боли, когда она, порвав рукав, пронзила его плечо. Из раны сочилась кровь. Ана сдержала крик, когда рука Острослова начала скользить по гладкой веревке. Они накренились, раскачиваясь на расстоянии ладони от водопада, грозившего разорвать их в клочья. Над ними лучник снова натягивал тетиву.
Внизу Ана увидела конец веревки: петля уменьшалась, приближаясь к поясу Острослова. Конец веревки. Они должны добраться до конца веревки, иначе они умрут.
Ана заглянула в себя: она перевернула все, пока не остались лишь плоть да кости. И нашла последние остатки силы родства, слабые, как угасающая свеча, все еще борющиеся с божевосхом.
Ана вскинула руку, ухватилась за кровь лучника. И потянула.
Последний сжался, покачнулся, как будто его толкнул резкий порыв ветра. Ана позволила руке упасть. Что-то теплое заструилось по ее губам, и она почувствовала вкус собственной крови.
Вот и все. Божевосх победил, ей больше нечего дать.
Но этого было достаточно, чтобы отвлечь лучника и добраться до конца веревки.
Острослов отпустил руки и потянулся к бедру. Там тускло блестел серебристый кинжал. Он наклонился к Ане, сощурив глаза. На его лице было мертвенно-спокойное выражение.
– Не сопротивляйся, не двигайся. Просто держись за меня. Ногами вперед, вытянув носки.
Ана с трудом поняла, о чем он говорит, крик ужаса замер у нее на языке.
Острослов поднял руку.
– Прежде всего бандит должен научиться падать.
Блеснуло лезвие. Он стремительно опустил занесенную руку.
И вот они уже падали.
3
Река поглотила их, как только они коснулись ее вод. Белые вихрящиеся потоки мстительно тянули их на дно, швыряя в разные стороны, как листья во время сильного ветра. Рамсон поддался течению.
Он знал эти воды, знал, когда нужно смириться и когда нужно бороться. Река всегда оказывалась сильнее. Нужно было учиться плыть по течению.
Эта вода отличалась от бескрайних морей из детства Рамсона. В Брегоне волны были насыщенно-синими, с блестящими на солнце гребешками. Он мог плавать часами, нырять и смотреть вверх на далекое небо из глубин мира приглушенных цветов и звуков.
В Кирилии реки были белыми, бурными и холодными. Рамсон изо всех сил старался не смыкать глаз, пока течение кидало его из стороны в сторону. Грудь сдавливало все сильнее. Вода проникала в нос и рот.
Аффинитка все еще была привязана к нему веревкой. Он чувствовал всем телом, как она извивалась, брыкалась и боролась с терзавшим ее течением.
Рамсон отвязал веревку. Шансы выжить были выше без лишнего балласта. Когда он это делал, то думал только о себе. Но когда он наблюдал, как течение уносит ведьму, ему пришло в голову, что ей это тоже может помочь.
«Не дергайся», – хотелось ему сказать ей. «Чем сильнее ты сопротивляешься, тем быстрее ты утонешь».
Его легкие жгло, в руках и ногах стала ощущаться знакомая слабость. Ему нужен был воздух, иначе появлялся риск остаться частью течения навсегда.
Рамсон начал барахтаться. Но как только он выровнялся, течение вновь перевернуло его. В груди закипала паника. Голова была легкой. Вода давила на нос и губы, но что-то подсказывало ему, что нельзя открывать рот. Тело отяжелело. Перед глазами кружились белые водовороты. Холод пронизывал.
«Плыви», – раздался голос. Рамсон тут же его узнал – спокойный, звонкий голос, который был неотъемлемой частью его детства и с тех пор не покидал его ни на день. И здесь, в бушующем хаосе, он звучал так близко. Плыви, или мы оба погибнем.
Выгнув спину, Рамсон выпрямил ноги. Течение немного ослабело. Где-то над ним, совсем близко, был свет.
«Плыви».
Свет становился ярче. Рамсон вынырнул на поверхность, кашляя и жадно глотая свежий, морозный воздух. Силы возвращались к нему.
Он выбирался на берег, впиваясь пальцами в полузамерзшую грязь и волоча ноги по припорошенной снегом траве. Он отчаянно дрожал, двигался рывками, постоянно останавливаясь, и дергал руками и ногами, чтобы стимулировать ток крови.
Река отнесла его на довольно большое расстояние: Гоуст Фолз превратился в пятнышко вдалеке, едва ли больше его ладони. Внутри у Рамсона все сжалось, когда он осознал высоту утеса и водопада, который сейчас напоминал туманную ленточку, спускающуюся в реку. Несмотря на все расчеты и тщательно продуманный план, который родился во тьме его камеры, нужны были чудо и помощь богов, чтобы они выжили.
Хотя не то чтобы Рамсон верил в богов.
Он повернулся к тюрьме спиной. Перед ним разворачивался заснеженный лес в подсвеченной полуденным солнцем золотистой дымке. А вдалеке были видны склоны и белые вершины уходящих за горизонт гор.
Но Рамсон чувствовал лишь холод, пробиравший до костей, и видел лишь длинные темные тени сосен. Это была Кирилия, северная империя, где осенняя ночь была холоднее любого зимнего дня в других королевствах. И если он не найдет укрытие до заката, он умрет.
Раздавшийся за спиной кашель заставил его развернуться, сжимая в руке кинжал. С некоторым удивлением он смотрел на аффинитку, взбирающуюся на берег, словно умирающий зверь. Она ползла на четвереньках, голова ее повисла, с прилипших к лицу темных локонов стекала вода. Без его помощи она бы больше не встала.
Рамсон отвернулся.
Снег заметал его следы, пока он шагал по направлению к лесу. Вскоре кашель девушки и шум воды стихли. Деревья росли плотно, их кроны закрывали солнце. С каждым шагом Рамсона все больше сковывал холод.
Он попытался вспомнить, что находилось вокруг Гоуст Фолз, но растущее чувство неуверенности помешало ему продвинуться далеко в этом деле. Его везли сюда в наручниках, с завязанными глазами. Повозка ехала несколько дней, а потом его вытащили оттуда и бросили в камеру. Насколько Рамсону было известно, вокруг тюрьмы была пустошь – необитаемые земли покрытой льдом тундры и северная тайга, которая занимала половину Кирилийской империи.
Каким-то образом его мысли вернулись к ведьме. Досадно, что их побег так ее обессилил. Она могла быть полезным союзником со своей мощной силой родства, а вместо этого она будет лишь тормозить его в пути. Он сомневался, что она сможет встать на ноги. О том, чтобы выбраться из леса, и речи не шло. Но если бы ей удалось, мрачно подумал он, куда бы она пошла?
Что-то щелкнуло в его голове, и он резко остановился. Ну конечно же. Как он мог быть таким идиотом? Он развернулся и, пошатываясь, побежал к тому месту, где оставил ведьму.
Девушка пришла в Гоуст Фолз, чтобы увидеть его. Что означало, у нее был путь для отступления. И транспортное средство.
Он нашел ее, припавшую к земле в нескольких метрах от реки. Ее голова была опущена, она обвила тело руками, быстро растирая его, будто пытаясь помешать теплу испаряться. Когда он подошел, она подняла голову и взглянула на него, полуоткрыв глаза. За несколько минут кончики ее волос заледенели.
Рамсон опустился на колени рядом, обхватил рукой ее шею, чтобы проверить пульс. Она вздрогнула, но не сопротивлялась.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Рамсон с притворной обеспокоенностью. Он положил ладони на ее ледяные щеки. – Можешь говорить?
Она приоткрыла потрескавшиеся синеватые губы.
– Д-да.
– Голова кружится? Клонит в сон?
– Н-нет.
Это была явная ложь, но она упрямо вздернула подбородок и смерила его таким непримиримым взглядом, что Рамсон не мог не восхититься твердостью ее характера.
– Нам нужно до заката найти укрытие, – Рамсон оглядел верхушки деревьев, над которыми нависало солнце, скрытое пеленой серых туч и тумана. – Откуда ты? Как добралась сюда?
– П-пешком.
От одного этого слова сердце его почти запело. Это означало, что рядом должно быть укрытие. Он правильно поступил, вернувшись за ней.
– Откуда? Рядом есть город?
Она потрясла головой.
– Изб-ба. Я там живу.
– Далеко?
Она содрогнулась всем телом, и он прижал ее ближе.
От мокрой одежды создавалось ощущение, будто к коже прикладывали мешок со льдом, но Рамсон знал, что тепло его тела должно помочь ей. Когда она отвечала, из ее губ вырвалось облачко пара.
– Два часа.
Рамсон посмотрел на затянутое туманом солнце, которое уже опасно приблизилось к кромке деревьев. Впервые за все это время у него появилась надежда. Он встал, поправил промерзшую одежду и немного размял мышцы. Судороги он еще ощущал – хороший знак.
– Можешь идти, дорогая?
Ведьма начала подниматься, вставать на ноги и чуть снова не рухнула. Рамсон поймал ее за локоть, прежде чем она успела упасть.
– Я держу.
Втереться к ней в доверие, добраться до укрытия. Он посадил ее на спину, тут же почувствовав ледяную твердость ее плаща.
– Обними меня за шею. Чем больше соприкасается наша кожа, тем меньше шансов, что у тебя будет переохлаждение.
Она подчинилась, и он перераспределил вес, поднимая ее повыше. От мышечного напряжения у него разогналась кровь. Это хорошо.
Рамсон сжал зубы. Переставляя ноги, одну за другой, он начал двигаться. На него давило безмолвие белоснежного пейзажа, прерываемое лишь хрустом снега у него под ногами и периодическим треском веток, пока он продолжал углубляться в лес. Неровным голосом, дрожа от холода, ведьма давала указания куда идти.
Вскоре они оказались в чаще леса, в окружении множества высоких северных сосен и сибирских лиственниц, отбрасывавших на них свои тени. Тишина пронзала воздух. Казалось, что лес живой и наблюдает. Холод постепенно пробирался к Рамсону под одежду, под кожу, сковывал кости.
Ведьма замолкла и не шевелилась. Несколько раз ему пришлось растрясти ее, чтобы она оставалась в сознании.
– Поговори со мной, дорогая, – сказал он наконец. – Если ты сейчас заснешь, ты никогда не проснешься.
Он почувствовал, как она встрепенулась в ответ на его слова.
– Как тебя зовут?
– Ана, – выпалила она подозрительно поспешно.
Очередная ложь, но Рамсон лишь серьезно кивнул.
– Ана. Я Рамсон, хотя ты уже и так знаешь. Откуда ты, Ана?
– Добрск.
Он усмехнулся.
– Какая ты разговорчивая.
Он знал городишко Добрск – крошечная, незначительная точка на карте в южной части Кирилии. И все же – несмотря на все усилия скрыть это – в ее речи слышались отзвуки северного акцента, а манера говорить немного напоминала манеру кирилийской знати.
– Чем ты занималась в Добрске?
Он почувствовал, как она напряглась, и вдруг пожалел, что задал этот вопрос. Ему показалось, что ее полузамерзшее и полусознательное состояние было неплохой возможностью разузнать побольше информации. Выпытать ее секреты, а потом шантажировать ее. Во-первых, она была аффиниткой. Но пока это была единственная зацепка. Безусловно, такая могущественная сила родства, как у нее, гарантировала бы ей место в императорских патрулях.
Шестеренки в его мозгу вращались, и он вспомнил ее приказывающий тон, ее осуждающий взгляд, когда он впервые заговорил с ней, наклон ее острого подбородка. Ее, без сомнения, воспитывали в благородной среде – возможно, она скрывала свою силу, чтобы обезопасить себя. В Кирилии подобное было частой практикой: как только у ребенка проявлялась сила родства, ее начинали прятать или подавлять. Это было доступно богачам, наделенным властью и разнообразными привилегиями. Бедняки же, подумал Рамсон, не могли себе позволить никакой защиты.
Аффиниты, у которых не было средств подкупить представителей власти, были вынуждены регистрироваться, и сведения об их силе родства указывались в удостоверении личности. Как граждане империи, они имели право искать работу – но штамп в документах ставил на них клеймо иных, отличающихся от большинства, существ, от которых стоит держаться подальше и даже бояться.
Кирилия придумала способ контролировать этих людей с их данным богами даром с помощью черного камня и божевосха. Когда в Кирилию потянулись иммигранты из других государств, желающие попытать счастья в богатейшей империи мира, торговцы тут же воспользовались шансом наживиться на них.
Так появились брокеры. Они стали заманивать ищущих работу иностранцев в Кирилию лживыми обещаниями лучших условий труда и большего заработка, чтобы потом вынудить их подписать невыгодный для них договор и запереть в далекой империи, поймав в ловушку. Со временем торговля аффинитами набирала обороты, оставаясь при этом в тени закона.
Благородная или нет, девушка была аффинитом в бегах. И Рамсону не хотелось ввязываться в подобную историю.
Проще было закрыть глаза на этот факт.
В любом случае ей было что скрывать. Если Рамсон и обладал каким-то талантом, это была способность выведывать секреты, не важно, как глубоко они были запрятаны.
Она продолжала упрямо молчать, и Рамсон решил задать относительно безобидный вопрос:
– Это правда, что солнечное вино вкуснее на юге?
Дальше они продолжали в том же духе: Рамсон без остановки говорил и вытягивал из девушки ответы из одного-двух слов. Несмотря на болтовню, он чувствовал, как немеют руки и ноги и как растет усталость в мышцах. Вокруг постепенно темнело, и ему приходилось напрягать глаза, чтобы понять, где деревья, а где их тени.
Время, казалось, шло по кругу, и Рамсон стал сомневаться, не плутает ли он сам. Невыносимый холод сковал его мысли; он постоянно оглядывался через плечо, когда ему слышался то хруст ветки, то скрип снега. Опасности, подстерегавшие на просторах Кирилийской империи, отличались от тех, с которыми он имел дело дома; он слышал о духах льда – сивинциях, – что возникали из снега, а потом, годы спустя, пропавших путников находили в скованной мерзлотой земле. Ледоволки появлялись из ниоткуда и охотились в стаях. Рамсон никогда не путешествовал без огнешара, ровный свет которого по ночам отпугивал обитателей северной тайги. Сейчас же казалось, что тьма наступает.