Как она могла молиться Богу? Или дьяволу молятся точно так же? Еще тогда, в маленьком городке под Гамбургом, в сердце капитана закралось сомнение в справедливости такого наказания. Ну ладно, может, она и впрямь колдовством убила соседского ребенка и сожгла дома. А эти дети, которых сожгли в Дрездене? Дрезден очень красивый город. Что сделали эти дети? Нет, здесь явно что-то неправильно. В Баварии саксонские ландскнехты – союзники шведского короля – отбили ведьму, совсем юную девушку лет семнадцати. Горожане собирались сжечь ее на центральной площади Мюнхена. Но жители Мюнхена были католики, и саксонцы смеялись, что такие ведьмы – союзники протестантов и ее следует отпустить. Им удалось вырвать ее у горожан. Но сами ее не отпустили домой, а привели в лагерь, где изнасиловали и, наконец, перерезали ей горло. Затем тело ее утопили в пруду. Шведы хотели взяться за оружие, но командующий шведским отрядом Юхан Банер это запретил. Ведь она была ведьмой. Но что сделала эта девушка? В этот момент карета остановилась, и Линдгрем, взглянув в оконце, увидел, что они прибыли на место.
Улицу Медников, несмотря на то, что обитатели ее были, в большинстве своем, люди простые, покойный купец Ульф Валлин выбрал с расчетом. Она находилась поблизости от порта, а так как Валлин вел дела с городами Ганзейского союза, то это было, несомненно, удобно для ведения торговых дел. И получилось так, что среди невзрачных домов и откровенных лачуг, где обитали матросы, грузчики, рыбаки и портовые воры, вырос великолепный каменный дом во французском стиле, с парком, конюшней и даже прудом, где плавали лебеди. Дела купца шли хорошо, и ему многие завидовали при жизни, которая оказалась не очень-то и длинной. Валлин умер в разгар эпидемии чумы в 1638 году. Ему тогда не было и шестидесяти. Умер он на корабле, по пути в Любек, поэтому, боясь оставить тело на корабле, во избежание заразы, капитан распорядился со всеми предосторожностями выбросить тело купца в море. Вдова Ульфа – Ингрид Валлин, и при жизни мужа не отличавшаяся общительностью, в горе своем практически перестала появляться в городе. Детей у них не было, беременность Ингрид несколько раз заканчивалась выкидышем, а единственный ребенок – мальчик Андреас – лишь на несколько дней пережил отца. Чума, как известно, не разбирается в возрасте жертв. Так как прямых родственников у них не осталось, то все наследство должно было достаться целой своре всяких племянников и племянниц, которые потирали руки, предвкушая радость того дня, когда тетя Ингрид покинет сию земную юдоль. Сразу после смерти Ульфа Валлина весь Стокгольм только об этом и говорил, но время шло, вдова Ингрид жила себе и жила, не показываясь в городе и только изредка общаясь с некоторыми близкими подругами да иногда появляясь на проповеди в кирхе. Постепенно о ней почти забыли, и только изредка, если только случайно разговор заходил на эту тему, жители столицы охали и говорили: «Боже мой! Неужели она еще жива? Вот ведь кому-то повезет в свое время!» Потом поползли странные слухи. Сначала о том, что ночами на верхнем этаже дома Валлинов горит свет и порой мелькают какие-то зловещие тени. Затем заговорили о том, что в пруду у дома конюх видел черного лебедя, которому хозяйка бросала хлеб. Некоторое время спустя молодой жеребец едва не разбил тому же конюху голову копытом, и начали поговаривать, что тут не без нечистой силы. Затем некая женщина, которая встретила возвращающуюся с проповеди фру Ингрид Валлин, заявила, что заболела сразу же после того, как последняя на нее посмотрела. Любопытные дети, которые иногда наблюдали за жизнью таинственного двора, приставив для удобства какую-либо колоду к стене, окружавшей дом, рассказывали странные вещи. Что тетя Ингрид своими руками сажает цветы, которые зацветают на следующий день, и что ее любимая большая черная собака умеет ходить на задних лапах, совсем как человек, и разговаривает со своей хозяйкой. Фру Ингрид Валлин начали обходить стороной все, кто встречал ее в те редкие дни, когда она шла в кирху или из нее. Так долго не могло продолжаться, и вот однажды, в один из ноябрьских дней 1644 года, к епископу Стокгольма Людвигу Ханссону, который только что закончил свою проповедь, подошел маленький, тщедушный, скверно одетый человек, от которого пахло потом и селедкой. Он назвался Арвидом Йенссоном, рыбаком, и попросил выслушать его. Ханссон, руководствуясь обязанностью всякого христианина, тем более пастыря, не мог ему ответить отказом. Рыбак Йенссон рассказал, что живет на улице Медников, совсем недалеко от дома вдовы Валлин, и считает долгом донести до сведения властей, что вдова Валлин, на самом деле, ведьма и у него есть на то доказательства. Через полчаса, уже в качестве свидетеля, Арвид Йенссон давал показания в маленькой келье в церкви Святого Николая. Присутствовали тот же епископ, его помощник по особым поручениям Михаэль и скромный молчаливый писец, который записывал все услышанное на бумагу. Рыбак говорил долго, так что допрос затянулся до полуночи. Утром следующего дня в присутствии начальника городской стражи и королевского чиновника был допрошен пастор церкви св. Райнольда, которую и посещала фру Валлин. Пастор ничего определенного сказать не мог, лишь только отметил замкнутость и скромность подозреваемой. Тогда начали втайне допрашивать всех тех, кого упоминал в своих показаниях рыбак Йенссон. Дело начало разрастаться как снежный ком. Число свидетелей того или иного рода перевалило за сотню, а по Стокгольму прошла волна слухов. Все это, в конце концов, закончилось тем, что собравшаяся у дома Валлинов толпа народа, угрожала разгромить его и сжечь вместе с хозяйкой и всеми остальными ее обитателями. Дело принимало плохой оборот, так что городской страже пришлось разгонять толпу. Вдова Ингрид Валлин была арестована и доставлена в Грипсгольм – замковую тюрьму на озере Меларен. Слух о страшной ведьме дошел до самой королевы Кристины, которая имела об этом разговор с епископом. После встречи с королевой епископ Ханссон сразу же отправился в Стокгольмский суд, чтобы поговорить с судьей Линдгремом. И вот теперь судья смотрел из окна кареты на видневшийся за каменной оградой опустевший дом, ворота которого охранялись двумя десятками городских стражников. Около сотни зевак топтались тут же, желая увидеть что-либо интересное. Судья вздохнул и начал выбираться из кареты. Сразу же к нему подскочил человек, одетый как пастор, но жесткий склад губ и быстрый холодный взгляд этого человека сразу же вызвал у Линдгрема сомнения в принадлежности его к духовному сословию.
– Господин Линдгрем? Вы прибыли вовремя. Все уже собрались и ждут вас. Да, я забыл представиться: мое имя Михаэль, и этого достаточно. Я здесь от лица епископа Ханссона и наделен всеми полномочиями от него же.
– Хорошо, – ответил судья, – что я должен делать?
– Сначала пройдемте. Я скажу вашему кучеру, чтобы он поставил карету во двор. Так будет удобнее.
Они прошли в ворота двора Валлинов, экипаж судьи проследовал за ними. В толпе некоторые узнали Линдгрема и приветствовали его, и он чуть поклонился на голоса. Стражники не пропускали народ к воротам, отпихивая самых назойливых и любопытных древками алебард и покрикивая: «Назад, всем назад! Кому говорю! Вот я тебе!» Ворота с лязгом захлопнулись за спиной Линдгрема и таинственного Михаэля. Перед домом Линдгрем увидел несколько карет и саней, около одной было выставлено оцепление из стражников. На льду замерзшего пруда несколько человек метлами сметали снег. Один долбил лед пешней. Со стороны конюшни слышалось ржание лошадей. Пахло навозом. Солнце лениво посвечивало сквозь морозную дымку. Линдгрем с любопытством смотрел по сторонам, следуя за Михаэлем. У входа в дом топтались, пытаясь побороть мороз, несколько человек. Линдгрем издали узнал среди них начальника городской стражи полковника Матиаса Стромберга, трех чиновников канцлера Оксеншерны с канцелярскими принадлежностями в руках. Еще одного присутствующего судья не знал; как позже оказалось, это был чиновник по расследованиям тяжелых преступлений. Еще шестеро, свидетели и дворецкий с конюхом дома Валлинов, стояли в сторонке, стараясь не попадаться на глаза знатным господам. Увидев приближающегося судью с Михаэлем, все оживились.
– Здравствуйте, господа! – произнес Линдгрем, первым снимая шляпу, чтобы поприветствовать их. – Судя по вашим красным носам, я заставил вас ждать. Прошу вас меня извинить. – Все раскланялись.
– Ну что же, начнем! – сразу перешел на деловитый лад Михаэль, который, видимо, заправлял здесь всем процессом. Он достал из кармана ключ от дверного замка и, сорвав с двери шнурок, которым та была опечатана двумя сургучными пломбами с королевскими львами, отпер ее.
– Господа, – сказал он. – Чтобы быстрее покончить с делом, я предлагаю разделиться. Вы, полковник, как человек военный, с одним чиновником проведете опись и досмотр конюшни. Он будет составлять список, а вы поправите его в случае ошибки. Мы же проведем обыск в доме. В конце дела свидетели и господин Линдгрем подтвердят результаты обыска и описанное имущество. Приступаем.
В доме было холодно, так как он не отапливался уже несколько дней со времени ареста вдовы. Но Линдгрем не замечал холода. Прихрамывая, долго расхаживал он по всем трем этажам дома, заглядывал в комнаты, двери которых были нараспашку, и любовался великолепными картинами, вазами и скульптурами, привезенными, как видно, из Голландии и Франции. Искусно выполненные мастерами Руана шпалеры, шелковые обои, которыми были обиты стены некоторых помещений, копии античных статуй и библиотеку, число книг и манускриптов которой немногим уступало в великолепии библиотеки самого канцлера Оксеншерны. Порой они сталкивались – он и работники комиссии, переходившей из одной комнаты в другую. Тогда он на момент отвлекался и видел молчаливо стоящих у дверей комнаты, совершенно оглушенных всем этим богатством свидетелей (все людей низкого сословия), жадный блеск в их глазах и робкие перешептывания. Из комнаты тем временем доносился голос одного из чиновников, перечислявших предметы и их приблизительную цену, шелест бумаги, шаги и покашливание. Некоторое время Линдгрем наблюдал за ходом дела: двое чиновников занимались переписью, а Михаэль со следователем тем временем заглядывали в шкафы и сундуки, перелистывали книги, сдвигали с места статуи, заглядывая под их основание, прощупывали обои на стенах, пытаясь отыскать замаскированные ниши или тайники. Временами тот или другой складывал какую-нибудь находку в мешок, который носил за ними дворецкий. Дом был большой, дело двигалось довольно медленно. Вернулся из конюшни полковник Матиас с чиновником, и энергичный Михаэль тотчас же взял последнего в оборот для ускорения обыска. Полковник с Линдгремом отошли к окну.
– Ну что, Матиас? Вы что-нибудь нашли на конюшне? – обратился к нему судья. – И вообще, что ты об этом всем думаешь?
– Дорогой мой Аксель, на конюшне мы нашли только то, что можно найти на конюшне – лошадей. Правда, все они отличной породы, чувствуется примесь арабской крови. Короче, там целое состояние. А как человек военный, – сострил полковник, – думать я не имею права.
Он был веселым человеком, этот полковник Матиас, – Линдгрем не раз в том часто убеждался. Выглянув в окно, судья увидел усыпанные снегом деревья небольшого парка, стену и ворота, за которыми видна была ничуть не уменьшившаяся в размерах толпа зевак, ряд карет, пруд, на котором никого уже не было, несколько солдат, собравшихся в кружок и о чем-то друг с другом разговаривающих.
– Кто были эти люди на пруду и что они делали? – вернулся к разговору Линдгрем.
Полковник помрачнел.
– Нашли вмерзшие в лед лебединые перья. Они были черными. Там, на конюшне, на цепи сидит собака. Говорят, она любимица этой вдовы. Тоже черная, как дьявол. Никого к себе не подпускает. Но ведь это пока ничего не значит, не так ли, дорогой Линдгрем?
Судья взял полковника за локоть и повел того на второй этаж, чтобы показать тому библиотеку. Он знал, что Матиас любил чтение и считался весьма образованным человеком. К удивлению Линдгрема, в библиотеке комиссией был произведен подлинный разгром: книги сбросили с полок на пол, дверцы шкафов были распахнуты и зияли пустотой, осколки огромной вазы, стоявшей когда-то в углу у камина, хрустели под ногами.
– Мда! – произнес Линдгрем.
– Мда! – произнес полковник. – А знаешь, Аксель, я ведь видел эту самую Ингрид Валлин. Красивая женщина. Её должны были привезти сюда сегодня, но Ханссон все переиграл. Будет жаль, если её осудят на костер, но все идет к тому.
Вдруг оба вздрогнули от неожиданности. – Динь-дон. Динь-дон, – невидимые молоточки загремели по звонкой меди откуда-то сверху – Динь-дон. Оба повернули головы в сторону, откуда исходил этот звон. Это были часы. «Динь-дон» – раздался последний перезвон, и фигурки, что были расположены вокруг круглого бронзового корпуса, окруженного позолоченным венком, пришли в движение. Змей, покрытый позолоченной чешуей, высунул жало. Тонкая, гибкая фигурка Евы приподняла прислоненную к лиственному орнаменту руку, в которую был вделан темно-красный драгоценный камень, вероятно, гранат. С правой стороны коленопреклоненный Адам опустил вниз поднятую прежде голову, а два ангела, расположенные по обе стороны от фигуры творца, на самом верху часов, взмахнули серебряными крылышками. Оба они, и полковник Матиас, и Аксель Линдгрем, не шелохнувшись, стояли под часами, как будто ждали, что произойдет дальше. Но дольше была лишь тишина, разделяемая тиканьем на мелкие доли такого незаметного и такого бесконечного времени.
– Они чудесны, Матиас! Это шедевр! Я ничего подобного в жизни не видел! – прошептал Линдгрем.
– Согласен! – полковник откашлялся и посмотрел на судью. Действительно, чудесная вещь! Это итальянские часы. Точнее, венецианские. Когда я был там, я видел такие. Видимо, это работа одного и того же мастера. И знаешь еще что, Аксель. Поеду-ка я домой. Честно говоря, мне не нравится все это дело. Я ведь солдат, а не ищейка или какой-нибудь папистский инквизитор. До встречи, Линдгрем!
Полковник вышел из библиотеки, и постепенно затихающий звон шпор на его ботфортах вторил каждому шагу по гулкому коридору. Линдгрем стоял и любовался часами. Он задумался над словами полковника. Вся эта история не нравилась ему все больше и больше. И вдруг холодок пробежал по спине у судьи Линдгрема. Как-то раз давно в детстве он с братом удрал из дома в лес, что рос у берега озера Меларен. Там они наткнулись на полянку, где росла земляника. Ягоды уже были спелыми, и мальчики на коленях ползали по траве, раздвигая кусты земляники и срывая бордовые, ароматные ягоды. Линдгрем вспомнил тот незнакомый, но жуткий звук, как будто шипение пара от кипящего чайника, а затем черные лаковые кольца с легким, переливающимся на солнце ромбическим узором расплющенного солнцем тела змеи между кустиками земляники, ее страшные, совершенно бесстрастные круглые глаза с вертикальными кошачьими щелочками-зрачками. Именно это ощущение леденящего ужаса от взгляда змеи он вновь испытал и сейчас. Линдгрем резко обернулся. В проеме распахнутой двери стоял, скрестив на груди руки, Михаэль. Он переводил взгляд с Линдгрема на часы и обратно. Судья молчал и думал, что глаза у представителя епископа похожи своими зрачками на глаза той самой черной болотной гадюки из далекого детства.
– Ах, вот вы где, господин Линдгрем! – произнес Михаэль, – пойдемте, прошу вас, обыск закончен. Вам надо удостоверить списки и подписи свидетелей. – И, кивнув головой наверх, он произнес: «Да, они великолепные!»
Внизу, в одной из комнат, обрадованные окончанием тягостного для всех дела ожидали их все присутствующие. Царило оживление. Свидетели неуклюже подписывали непривычными к гусиному перу трясущимися руками ворох бумаг с описью имущества. Никто не задавал никаких вопросов. Чиновники, тем временем, укладывали какие-то свертки, вероятно с уликами, в большой сундук. Затем его заперли и опечатали сургучом. Михаэль достал из кармана мешочек с деньгами и вручил каждому из свидетелей по несколько монет за труды. Затем он обратился к ним с небольшой речью: