V.S.
La Critica (первая книга казанской трилогии)
Что бы вы ни делали на сцене Карнеги-Холл,
в зале всегда найдётся несколько человек,
которые будут считать это искусством
В. Аллен
Предисловие (последняя зима
)
Вы когда-нибудь стояли вблизи горящего дома? А? Если нет, то я вам немного расскажу об этом ощущении. Вообще-то это практически невозможно, я имею в виду стоять вблизи горящего дома, – даже на приличном расстоянии ощущается нестерпимый жар, особенно если ветер дует в вашу сторону. Ещё очень тяжело дышать, потому что окружающим воздухом дышит пожар, и вам ничего не остаётся. А если на вас надето что-то легко воспламеняющееся (пуховик, шуба, растительность на лице и теле), можно вспыхнуть и разделить печальную участь постройки. Да, уж… Все эти впечатления от пожара имеют несомненно негативный характер, физический негативный характер. Но, эстетическое удовольствие от созерцания полыхающего четырехэтажного коттеджа затмевает весь физический негатив. Или нет? И да и нет. Всё-таки горящий четырёхэтажный коттедж с хорошим ремонтом до сегодняшнего вечера принадлежал мне, и последние почти два года мы – я и двое моих партнёров – называли это место своим домом.
– Ох, еб…ская сила! – воскликнул Стальский, срывая с себя очки в металлической оправе. – Накалились, как у Джордано, что б его, Бруно!
Этот парень справа от меня – мой партнёр. Член нашего двух с половиной члена. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что наша команда состояла из трёх полноценных членов, не считая внештатных «агентов» и экономки. Просто, одним из членов команды была…
– Фу, чёрт! «Бим» стал тёплым, – брезгливо прошипел Стальский, однако отвинтил крышку и сделал добрый глоток.
Видимо, придётся сначала коротко рассказать о том члене команды, который находится в непосредственной близости от меня в данный момент. Лучше начать с его внешнего вида: два с лишним метра ростом, то с дефицитом, то с избытком веса; усищи как у Фредди Меркьюри – «трагическая константа человеческого лица» и последний взвизг его собственной моды, кальсоны чебоксарской «фабрики изделий лёгкой промышленности для сильно пьющих лиц» (он не успел надеть что-либо другое), пальто расцветки клетчатый «жираф», стоящее неимоверных денег, бутылка «Джим Бима» в кармане пальто расцветки «жираф». На ногах ботинки из кожи продажного капитана полиции, а, если по правде: из кожи продажного страуса. В присутствии Г. Стальского у юных девушек истончаются девственные плевы, а у пожилых девушек отступает климакс, сухие салфетки становятся влажными. Глеб Егорович Стальский – электромагнит для женщин, девушек, бабушек, тёток, тёлок, дам, леди, фрау, самок; словом для всех носителей двух «X»-хромосом; это его дар, в этом один из его талантов, это часть его судьбы.
Я познакомился со Стальским на первом курсе Университета, на факультете журналистики. Меня вышибли в середине второго курса, а Стальского на год позже, что даёт ему моральное право чувствовать себя большим профессионалом, чем я. Впрочем, он этим правом не злоупотребляет. Воинственную целеустремлённость наших одногруппников Стальский считал наихудшим заблуждением в жизни. Мы оба с презрением смотрели на тех, кто ковал счастье своим трудолюбием, поскольку знали, что слишком многое зависит от случая; обремененные такими выводами, мы являлись адептами теории «Большого Куша», и не предпринимали никаких шагов до времени. Что касается меня, то я обычный неприметный щуплый интеллигентишка в очках в пластмассовой оправе, поэтому я не собираюсь с криком срывать эти самые очки с себя; ношу я именно эти очки именно в этой оправе уже столько лет, что они дважды выходили из моды и дважды снова становились модными. Очки как у Аллена Кенигсберга. Неважно. Что действительно важно в моём облике, так это застывшая гримаса сомнения на лице; сомнения в широчайшем смысле этого слова: от сомнения, что есть на завтрак, до сомнения касательно теории происхождения вселенной. Оба – и я, и Стальский, – прошедшие через этап бездейственной злобы в ранней молодости и уверовавшие в пользу кипячения воды перед завариванием чая, достигли предела человеческого рассудка, и зашли за этот предел.
– Весна!.. – промолвил Стальский и глубоко вдохнул.
В радиусе тридцати метров от горящего дома наступила суррогатная весна. «Радикальная расчистка снега», – подумал я. Кстати, сейчас декабрь. И ещё ночь. «Декабрьская ночь», – назовём это так.
Стальский снова извлёк из кармана прямоугольную бутылку, отвинтил крышку и отпил. Я укоризненно посмотрел на Стальского, но, не потому что был против алкоголя, а потому что боялся, что бутылка может взорваться от жара. С физикой у меня всегда было плохо, а то, что учительница по физики меня ненавидела – всего лишь совпадение. Стальский достал из другого кармана шкатулку с курительными принадлежностями, присел на корточки и стал пытаться скрутить сигаретку.
– Что? – спросил он и протянул мне пойло, чтобы я подержал, пока у него заняты руки.
Я скривил рот, воткнул бутылку в осевший от жара сугроб и снова повернулся к пожару. Стальский Глеб Егорович, сегодня в образе недодавленного Даниила Хармса: пальто, табак, литературные амбиции.
– Опять «сорок блять», – прервал нашу медитацию сосед, на ограду которого Стальский только что накинул пальто. – А эт.. чо?!
– Что?! – раздражённо повернулся я к нашему соседу.
– Эт… чо?! – повторил свою полумысль сосед. – Горит!..
– Горит, Валерий Валерьянович, гори-и-и-т, – тоном сумасшедшего проговорил я. – Теперь никакие пьяные крики и музыка не будут мешать вам спать! Теперь никакие «проститутки» и «сутерёны» (как вы их изволите называть) не поколеблют ваш благородный алкопокой. Не будет больше дискотеки восьмидесятых и наркоманов!.. Не видать вам более ни «педрил», ни «бандюков», ни прочей «мразоты столичной». Ни тебе забитый дорогими тачками проезд, ни фейерверки в будние ночи, ни колдовские обряды в полнолуния. Словом, ничего… – последние слова я проговорил, совершенно откровенно шмыгая носом; настроение скакало от восторга до нервозности туда и обратно.
Сейчас я был настроен игриво, как всегда перед предстоящим приключением.
– Давай, Валерьянович, – протянул «пять» нашему соседу Глеб. – Будь здоров.
Сосед не удовольствовался рукопожатием и заключил Стальского в объятья. Когда объятья завершились, Валерий Валерьянович ретировался.
– Несчастный обыватель, жестоко покалеченный суррогатами алкоголя, – проговорил Стальский, снова отвинчивая крышку.
Стальский – человек, отвечающий за порочные и порочащие связи с общественностью, агент по продажности и liar-liar специального пошиба, он придумал себя сам, и постоянное наличие не менее трёх промилле в крови никак не мешало его работе. Основное направление Стальского: рекламный бизнес и всё что связано с развлечениями. Журналист оригинального жанра, духовный сын мистера Рауля Дюка, отец русской… и двух евреек (шутка), всё это о нём. Автор таких идиом как: «Чисто по-человечески» – это слишком жестоко», «Терпение» и «Труд» пиши через «Тр», «Звони бабушке каждый день; она на даче» и других, автор рекламных слоганов и причин вести себя возмутительно. Смысл некоторых его фраз (и поступков), уверен, останется загадкой на века; но, так называемый истеблишмент нашего региона ловил каждую фразу этого лжеца, неизменно выискивая в каждой глубочайший смысл. Стальский, снова отпив «Бима», издал ужасающий гортанный звук, обозначающий: «Да, друзья мои, мир рушится на глазах, всё в десятой степени плохо, но высочайшая мудрость в том, чтобы держать себя в руках и оставаться собой даже пред ликом дьявола, поскольку…» Он, конечно, преувеличивал. Зазвонил телефон. Я машинально похлопал себя по карманам, прежде чем понял, что звук исходит из недр пальто расцветки «клетчатый жираф». Стальский, по всей видимости, потерял интерес к мобильной коммуникации. Я посчитал себя вправе забраться в карман его пальто и ответить на звонок.
*****
«Уаураптабурирурам… Я налию собі, я налию тобі вина
А хочеш із медом,
Хто ти є? – Ти взяла моє життя,
І не віддала
Хто ти є? – Ти випила мою кров
І п'яною впала».
Я в тёмно красном смокинге и цилиндре стою на крыше нашего полыхающего дома. На ногах ботинки на огромнейшей платформе, чтобы быть вровень с Мартой, которая кружит вокруг меня в вечернем платье. У меня в руках, разумеется, трость. Я так круто двигаюсь, что и передать словами невозможно.
«Твої очі, кличуть, хочуть мене,
Ведуть за собою,
Хто ти є? Й ким би не була ти…»
Прямо из ночного неба, раздувая пламя и вздымая снег, спускается вертолёт.
«Я не здамся без бою!!!
Я не здамся без бою!..»
Платье Марты развевается от лопастей вертолёта как «Флаги наших отцов». Я скидываю пиджак, и он летит с крыши. Вслед за пиджаком отправляется трость… Вслед за этим барахлом падают ботинки на монструозной платформе и платье Марты.
«Я налию себе я налию тобi вина, а хочешь и з…»
*****
– Ты опять представил, что живёшь в мюзикле? – Стальский с усмешкой смотрел на меня.
– Не знаю. Может быть, – потупившись, ответил я.
– Пора бы реабилитироваться, – он снова надел очки.
Телефон перестал звонить. Я решил задать Глебу ничего не значащий вопрос:
– Давно хотел спросить, а как по документам зовут Джессику?
Телефон снова запел.
– Нормита Самбу Арап, – без запинки ответил Стальский.
– Мм… Занятно. Теперь понятно, почему мы её называли Нормой.
– Может, ответишь на звонок? – спросил Глеб.
– Плюс 3 (141) 592… – пробормотал я и провёл по экрану. – Да!
…………
– Точно, по расписанию… – я сделал несколько шагов от огня. – К сожалению да, твой братец пьян.
…………
– Марточка, мой телефон в сумке в машине.
…………
– Рад тебя слышать. Нет, у нас всё нормально, – я заткнул пальцем другое ухо, потому что в горящем доме начало что-то свистеть и хлопать; не знал, что кирпичи могут так здорово гореть; может алкозаначка Глеба полыхнула.
…………
– Что уж там говорил Уайльд про триумф воображения над интеллектом? Я всегда больше полагался на воображение. Нет повода для беспокойства.
…………
– Я тоже.
…………
– Не без этого, конечно. Я не «бодрый кабанчик», Василиса!
…………
– «Я не Василися-я-я». А я не «бодрый кабанчик»! Мы приедем раньше, чем планировали. Всё хорошо, но… по-другому хорошо. Что само по себе не совсем не плохо.
…………
– При встрече расскажу. Когда сам осознаю.
…………
– Стоим около костра, греемся.
…………
– Не совсем пикник.
…………
– Я больше не хочу быть журналистом.
…………
– Как насчёт проката катамаранов?
…………
– Отель?
…………
– Да. На твой вкус, Крошка.
…………
– Я знаю. До скорой встречи.
…………
– А ты не вывихни запястье, когда будешь вспоминать обо мне! Пока, – только я скинул вызов, как грянул небольшой взврывчик, и сноп искр и каких-то полыхающих кусков вылетел из окна четвёртого этажа. Один из огоньков приземлился где-то за соседской баней.
– Как у них дела? Супер-гуд? – спросил Стальский.
– Да, – ответил я. – Говорит, что нашла подходящий для нас дом, – послезавтра собирается посмотреть. И тебе по соседству, но ты уж сам решишь, когда приедешь.
Глеб покивал. Я весело прокричал:
– Давай-ка валить отседа, Глеб Егорович!
– А как же геликоптер?
– Не будет никакого геликоптера, я пошутил.
– Провёл меня?
– Точно.
– Выходит, обманул меня? – продолжал сыпать синонимами Стальский.
– Да, друг.
Мы со Стальским с секунду смотрели друг на друга, а потом рассмеялись, а потом синхронно погрустнели.
– Обожди, дай насладиться зрелищем. Не каждый день горит дело твоей жизни, – Стальский положил руку на горлышко бутылки как мушкетёр на эфес шпаги. – К тому же пожарные ещё не скоро приедут.
Стальский, конечно, расстроен.
– Ладно, – я вернул Стальскому его телефон. – Я вот о чём подумал: мой папаша как-то сказал: «Богатые люди прикуривают от костра…» Интересно, что он имел в виду? Он ведь не курил даже.
Я посмотрел на пламя в окнах четвёртого этажа и в очередной раз вспомнил о том, как оттуда, в июле девяносто четвёртого года, выпал мой отец. Он бы наверняка разбился насмерть, если бы к моменту приземления уже не был мёртв. Подойдя к окну спиной, глядя в лицо двум пистолетам, уже имея в теле три пули, он заполучил четвёртую в голову и выпал в незастеклённый оконный проём. «Афтошка! Афтошка!!!» – иступлёно закричала мать из гаража. На её крики прибежал третий мокродел и сделал меня круглым сиротой. Сразу хочу сказать, что эта история не про месть. Я вполне осознаю, что моих родителей убил плохой бизнес-климат.
Кстати, я только что разговаривал с родной сестрой Стальского – со Стальской. Это она звонила. Она и есть тот самый третий член, замешанный в нашем ошеломительном успехе. Я бы охарактеризовал её как человека с равным количеством правых и левых рёбер. Тьфу! Надоел этот дешёвый жёлтогазетный стёб! Я уже думать начал подзаголовками нашей поганой газетёнки! Нашей обожаемой газеты. Марта Стальская, – родная сестра Глеба, к счастью совершенно ничем не похожая на Стальского, кроме баскетбольного роста. Марта – восходящая, но не взошедшая звезда женской волейбольной сборной Университета, красавица-блондинка, в равной степени умная и злая, как будто наивная, но на самом деле коварная. Марта – работник и кулис и витрины нашей газеты. Технический специалист и автор нетривиальных концепций, адепт идеи заработка, а не игр. Марта – адаптивный свет очей моих. Девушка – мечта монтажника высотника. Страсть и любовь моей жизни. Единственный разумный человек из нас троих; не употребляет, не привлекалась, не замечена. Она всегда-всегда потешалась над нашими с Глебом утопическими идеями, а потом вдруг влилась в нашу команду. «Потому что без меня, вам не…» – пространно объяснила она, а может она так не говорила, и я сам придумал эти слова. А может это я сказал полтора года назад что-то вроде: «Марта, Крошка, без тебя нам не…» Столько всего произошло с тех пор. Всегда, когда в наших со Стальским рукавах оказывался козырь, – это Марта вкладывала его туда. И да, Марта очень похожа лицом на Гвинет Пэлтроу.
– У вас энто… – из темноты снова появился наш сосед.
– Что «энто», дядя Валера? Дом горит? – я приготовился ругаться.
– Неа, машина… – Валерьянович показал куда-то в сторону аллеи напротив его ворот.
– Твою-то мать! – прошептал я и рванул в сторону припаркованной на безопасном (как мне казалось) расстоянии от пожарища BMW единички; Стальский побежал за мной.
Одна из головешек при взрыве упала на тканевый верх кабриолета, и брезент начал тлеть. Через минуту мы остановили тление, набросав снега. Я был готов расцеловать старого алкаша, который спас от гибели мою машину.
– Даже не насквозь… Дай ему что-нибудь, – сказал я Стальскому, когда не обнаружил в своих карманах ничего, что могло бы понравиться деревенскому пьянице.
Стальский сосредоточенно начал рыться у себя в карманах, потом достал свой телефон, по которому я только что разговаривал с его сестрой, и прощальный взглядом посмотрел на его стеклянно-аллюминиевую поверхность.
– Нет! – остановил я этот бессмысленный акт жертвенности. – Телефон нам ещё понадобиться, может, придётся сдать в ломбард или позвонить. Отдай бутылку, в багажнике ещё найдётся.
Уважаю Стальского за то, что он наплевательски относится к вещам, однако… Дядя Валера, следивший за перипетиями нашего диалога, явно одобрил моё последнее предложение и его глаза заранее наполнились слезами благодарности.
Да, пора бы уже растворяться в ночи, как бордовый Volvo в романах Уилки Коллинз. Я, оставив дарителя и одариваемого наедине, снова вернулся на смотровую площадку перед коттеджем, который давал нам крышу над головой и чувство защищённости, а по бумагам являлся редакцией нашей газеты. Редакция. Место, из которого мы отправлялись на нашу, как посчитают многие, сомнительную (а для нас несомненную) работу. Чем занималась наша газета не рассказать в двух словах. Начав с ежемесячного обозрения заведений общепита, довольно скоро мы начали писать обо всём подряд. «Не что писать, а кто пишет…» Потом поймёте. Писали обо всём, о чём хотели, а потом, как-то неожиданно, поймали себя на том, что пишем обо всём, за что нам заплатили, а ещё немного позже, нам начали платить за то, что мы хотели продать. Мы дерзнули заломить высокую цену за воздух, сотрясённый нашими бредовыми идеями, а люди, имеющие свободные средства, посчитали особым форсом платить за это. Мы стали тем «необязательным», без которого «не круто», и вполне удовольствовались данным качеством, усугубляя накал и расширяя сферу приложения усилий. Но это не сразу. Одним из направлений нашей деятельности была продажа людям ощущения движения времени. Точнее не скажешь. Самый лёгкий способ почувствовать себя счастливым – быть (или казаться) лучше других. Лучше – это богаче, сильнее, красивее, удачливее. Счастье довольно сомнительного качества? Но, вы же иногда пьёте растворимый кофе? Может и так. Удачливее. Касательно последнего – удачливости – нужно сделать некую оговорку. «Удачу» – как товар во все времена дефицитный – мы придерживали для себя. Кто-то считал нас своим личным «ручным крокодильчиком», а мы кого-то читали отчаянным идиотом, и никто не остался внакладе. События последних двух лет, события как нашей (Стальские и я) жизни, так и жизни нашего города, так или иначе, прошли под всё возрастающим сиянием звезды «La Critica». Если в городе и был человек, который не читал «La Critic»у, то уж точно слышал это слово, а чего ещё желать двум недоучившимся журналистам с маниями величия?!