Наш ужин состоял из остатков завтрака и обеда, которые Да Вун разложила на низком столике рядом с костром. Я взяла порцию стеклянной лапши, на которую меня не хватило за обедом. Боже, как же это вкусно! Переживания как-то разом отступили.
Оказалось, корейцы обожают страшные истории, особенно рассказанные у костра в окружении ночного леса. В такой обстановке то, над чем в другой ситуации вы бы посмеялись, действительно пугает. Наблюдая за рассказчиками – а рассказывали все желающие по очереди, – я видела, как загорались их глаза, когда они изображали нападающих монстров, вскидывая растопыренные пальцы над головой. Их речь ускорялась, дыхание учащалось. Из-за этого я временами не понимала их, теряя нить рассказа, и тогда мне было совсем не страшно. Но одну историю я запомнила.
Ее рассказал Чан Мин. Говоря, он не обращался ни к кому конкретно, но в то же время успевал украдкой взглянуть на всех, сидевших у костра. И эти быстрые взгляды как бы намекали каждому, что история адресована именно ему. Да, наверное, так было со всеми. Но тогда я не думала об этом. Я смотрела в лицо рассказчика сквозь марево костра и верила, что он говорил только со мной.
– Во времена династии Чосон жила девушка, которая была помешана на собственной красоте, – начал он. – Она день и ночь гляделась в зеркало, натиралась травяными эликсирами и прикладывала к коже ткань, пропитанную ароматными маслами. Как-то раз знахарь посоветовал ей верное средство для сохранения красоты и молодости – семена кунжута. Он сказал, что, добавив их в воду во время принятия ванны, она навсегда сохранит кожу упругой и гладкой. Но он предостерег – нельзя принимать такую ванну дольше десяти минут. Однако девушка не послушалась. Желая усилить обещанный эффект, она нарочно не следила за временем, а наоборот, решила принимать ванну как можно дольше. Разомлев в теплой воде, она уснула. А когда проснулась, обнаружила, что вода в лохани окрасилась багровым. Семена кунжута проросли в поры ее кожи, покрыв ее ужасными волдырями, из которых сочилась кровь. Семья девушки обнаружила ее потерявшей рассудок. Она сидела на полу в бане и, раздирая собственную кожу, одно за другим ногтями выковыривала кунжутные семена.
Когда Чан Мин закончил, на мгновение повисла тишина. Я слышала только потрескивание пламени и шум леса за спиной. От огня шел жар, а спину холодил прохладный ночной ветер. Он заставил меня поежиться, или это был рассказ Чан Мина? Я не знала этого. Одно было точно: в тот вечер мои эмоции были ярче, чем когда бы то ни было до сих пор.
Наконец молчание кто-то прервал, и все начали бурно обсуждать историю, то и дело вставляя любимое «Айгу!» и еще десяток сленговых словечек, значения которых я не знала. Я молчала, потерявшись взглядом среди танца языков пламени. Говорят, созерцание огня успокаивает. Это не так. Наоборот, в тот вечер оно распаляло внутри меня послевкусие страха, пробуждая какое-то смутное предчувствие. Тревожное и горячее.
История Чан Мина была единогласно признана лучшей, и никто не решился рассказать другую, претендуя на то, что она окажется страшнее. Начались танцы.
Похоже, так здесь проходил каждый вечер. Пощекотав нервы страшилками, корейцы хотели расслабиться, и тут на помощь приходили любимые айдол-группы. Одна за другой потянулась вереница уже успевших набить оскомину хитов: «Шайни», «Би Ти Эс», «Экзо», «Герлз Дженерейшен»…
Моя сестра обожает «Би Ти Эс». Когда зазвучало знакомое «Ты не можешь заставить меня не любить себя», она присоединилась к остальным девчонкам и начала танцевать. Трое парней, чьих имен я не запомнила, тоже отплясывали на площадке рядом с костром. Чан Мин и Тэк Бом куда-то испарились. Сидели только я и… Ю Джон. Он смотрел на меня. Снова как тогда, на уроке корейского. Дышать вдруг стало тяжело, как будто вместо воздуха я вдохнула жар разделявшего нас костра. О нет! Нет-нет, только не это! Я вскочила с места и, влившись в толпу танцующих, спряталась от его взгляда за стеной из двигающихся тел.
Потеряв Ю Джона из вида, я расслабилась. Танец захватил меня. А потом стало очень смешно. Смех распирал изнутри, щекотал горло. Все вокруг улыбались друг другу, а я заливалась хохотом, едва не сгибаясь пополам. В груди заболело, но я продолжала смеяться. Из меня выходило все напряжение этого безумно длинного дня. Я дышала прерывисто, заглатывая воздух в перерывах между приступами хохота. Катя тоже заливисто смеялась, обнимая меня за плечи.
Все вокруг плыло перед глазами, лица, тела кружились бешеным круговоротом. На мгновение мне показалось, что среди счастливых смеявшихся лиц я видела и еще одно, с другим выражение. Лицо в слезах. Кто это? Я не смогла понять. Лицо промелькнуло и исчезло. А я продолжала кружиться в танце и вскоре перестала различать, какая песня играет, забыла, кто со мной рядом, и даже собственное тело уже не ощущала своим. Я вся была частью музыки, плыла по ее волнам, растворившись в ней.
Ночью мне снилось, как мы летели в Корею. Самолет ужасно трясло, и было холодно. Как же выключить этот чертов кондиционер? Стюардесса подошла и, вытянув руку над моим креслом, щелкнула кнопкой выключателя. Что это? Ее рука… Вся кожа сплошь покрыта багровыми волдырями. Из них сочится кровь. Капля за каплей падает на мое лицо, льется прямо в глаза, но я не в силах увернуться. Я хочу закричать, но боюсь разжать губы, чтобы кровь не залилась в рот. В груди давит, к горлу подступает тошнота…
Я распахнула глаза. За окном было темно, ночь еще не прошла. Машинально ощупав собственные руки, я едва не вскрикнула. Господи, что это? И разом выдохнула – всего лишь мурашки.
Снова это странное чувство – меня словно распирало изнутри. Это все еще сон или… К горлу разом подступила горечь, и меня вывернуло. Потом еще и еще раз. Проснулась Катя и включила фонарик на мобильном. Футболка и постельное белье – рвота была повсюду.
– Что с тобой? Тебе плохо? – быстро заговорила сестра.
Я отрицательно покачала головой. Теперь, когда внутри больше не давило, мне стало лучше. Я сняла футболку и слезла с матраса, принявшись сворачивать грязные простыню и плед, но от резких движений закружилась голова, и я осела на пол.
– Сиди, я уберу, – сказала Катя, – хочешь воды?
Я кивнула. Катя быстро достала из сумки початую бутылку, купленную еще в московском дьюти-фри, и протянула мне. Я сделала глоток. Вот теперь действительно легче. Что это было? Непривычная еда? Или, может, инфекция?
Мобильный, стоявший на беззвучном режиме, вдруг засветился: мне в какао-ток кто-то написал. Я взяла телефон и открыла сообщение. Закрытый номер. В сообщении было видео. Я щелкнула «плей» и застыла.
Это было снято накануне вечером. Мы все на площадке вокруг костра. Я хорошо помнила, мы тогда танцевали, но на видео этого не было. Было другое. Под звуки кей-попа я, сестра и все остальные валялись на земле, корчась, словно в конвульсиях. Мы судорожно царапали землю, хватались друг за друга, бешено хохотали. Мы с сестрой выкрикивали что-то не своими голосами и без остановки дергались. Волна озноба побежала по коже.
Видео длилось всего полминуты, и, когда закончилось, я все еще не верила собственным глазам. Но была не в силах нажать на повтор. Я смотрела на сестру и не могла произнести ни слова. А она сказала только одно:
– Секта.
Следом ее тоже вывернуло. Катю рвало, а у меня не было сил даже пошевелиться. Тело разбила ужасная слабость, я сильно потела. Я еще не успела надеть чистую футболку, по коже ручьями струился пот, и я замерзала. Вокруг стоял кислый запах рвоты, но в нем я чувствовала примесь какой-то сладости. Тот же сладкий запах, который так манил вчера, просачиваясь с кухни.
Они отравили нас.
Мы ползали по залитому рвотой полу и кутались во все, что попадалось под руку, но продолжали трястись в ознобе. Тело ломило, а мысли путались.
Мне полегчало, когда тьма за окном уже сменилась предрассветными сумерками. С улицы слышался протяжный вой. Катя дремала, завернувшись в грязный плед. Я растолкала ее.
– Скоро рассвет. Будет гонг, – быстро начала я. – Надо бежать отсюда!
– Куда? Ты знаешь, где мы? – ослабевшим голосом спросила она.
Я покачала головой: нет.
– Последствия отравления могут оказаться куда хуже, чем то, что уже было. В таком состоянии далеко мы не уйдем.
– Что же делать? – едва не плакала я.
– Даже если мы вообще не будем есть, понадобится не меньше суток, чтобы организм хоть как-то пришел в себя. За это время нужно выяснить, где мы, и добыть нормальной еды. Тогда можно будет бежать.
– Мне совсем не хочется есть, – призналась я.
– Понятное дело! Голод вернется часов через двенадцать.
– Когда мы сможем сбежать отсюда?
– Надеюсь, следующей ночью. Сейчас без вариантов: вокруг лес на многие километры, а мы с тобой еле живые.
Я кивнула. Даже подняться оказалось непросто: ноги стали ватными. Но мы заставили себя встать и наскоро начали убираться. Упаковав грязные вещи в полиэтиленовый мешок, проветрили дом и переоделись в чистое.
Мы решили делать вид, что ничего не знаем о вчерашней вакханалии. Было ясно: тот, кто прислал видео, хотел помочь нам, открыв глаза на то, что происходит вокруг, но, кто он, мы не знали, и доверять могли лишь друг другу. Нас заманили в глушь, обманом напичкали отравленной едой. Чтобы спастись, побег нужно было хорошо спланировать: в лагере шестеро крепких парней, кто знает, что они могут сделать, если мы попытаемся сбежать и попадемся.
Радовало одно – нас с Катей не разлучили. Вдвоем мы справимся, по-другому не может быть. Мы сбежим. Обязательно сбежим вместе.
Было решено отказаться от завтрака, сославшись на проблемы с желудком. В конце концов, эти сектанты должны знать, как действует их отрава, и не будут удивлены, если мы сообщим, что ночью нам обеим стало плохо. Во всем виновата непривычная еда – так мы скажем.
И начнем готовиться к побегу.
День второй
Бом! Бом! Звуки гонга эхом отдавались в голове. Мы выждали время, чтобы появиться во дворе не первыми. Ступив на крыльцо, я почувствовала, как ступени едва не уплыли из-под ног. Сердце бешено заколотилось. Вдох-выдох. Спокойно. Никто из них не должен понять, что мы все знаем. Нужно вести себя как все.
«Все» выглядели так же, как вчера: зевали, ежась от утренней прохлады, и терли заспанные глаза. На нас никто не обращал внимания.
Утро началось с «церемонии приветствия». Джи Хе отвесила поклон портрету лидера, а вслед за ней потянулись и остальные. Мы с Катей, как и вчера, шли в самом конце. Поклонившись как можно более почтительно, сестра отошла в сторону, и я в точности повторила ее движение: медленный поясной поклон. Поднимая голову, я встретилась взглядом с портретом. Его глаза. Они смотрели по-другому. Вчера в них не было ничего, кроме хищной жесткости. Теперь же в них застыла насмешка. «Он знает про нас. Он все знает, – промелькнуло в голове, но я тут же отбросила эту мысль: – Такого не может быть. Это бред. Все из-за их отравы».
Первый вопрос, который задала Джи Хе после окончания церемонии, был адресован нам с Катей. Она спросила, как мы провели ночь. Безобидный вопрос хозяина гостю. Или… Вопрос с подвохом? Все уставились на нас, и Катя призналась:
– По правде, Раю стошнило, и мне тоже было плохо ночью. Похоже, это последствия тяжелого перелета, ну и, конечно, непривычная пища.
Ответ оказался верным.
– Да-да, – затараторила Джи Хе, по-сестрински обнимая меня за плечи длинными тощими руками, – вам ко всему здесь придется привыкнуть. Все новое, это бывает…
Я натянула на лицо вялую улыбку.
– Честно говоря, – начала я, – мне совсем не хочется есть… Тошнило так сильно… Я думаю, сегодня мне придется пропустить завтрак…
Сестра больно ущипнула меня, но было уже поздно, лицо Джи Хе вытянулось, а глаза впились в меня цепкими крючками.
– Нет-нет, – сказала она, – ни в коем случае! Тебе кажется, что ты не голодна, но, девочка моя, ты так слаба после такой ужасной ночи. Нет уж, ты должна позавтракать. Обязательно должна! А пока отдохните у себя – до завтрака я освобождаю от заданий вас обоих.
Протестовать было бесполезно, излишняя настойчивость могла вызвать подозрения. Джи Хе продолжала пялиться на меня, напряженно сощурив глаза, словно собиралась взглядом расколоть мой череп и, забравшись прямиком в мозг, покопаться в нем своими нервными пальцами. Я поклонилась и молча кивнула.
– Так сложно было промолчать? – вскипела Катя, когда мы оказались в комнате. – Теперь она глаз с тебя не спустит, пока ты не впихнешь в себя всю ту дрянь, что они набадяжили!
Я чувствовала себя полной идиоткой.
– Прости, – выдавила я, – хотела как лучше.
– Знаешь что? Не умеешь врать – не открывай рта! – рявкнула сестра.
– Но мы же в любом случае не собирались есть…
– Да, но сказать об этом надо было не так и не тогда!
Мне пришлось согласиться.
– Давай решим: говорим и делаем только то, о чем договорились друг с другом, – сказала Катя.
– Хорошо, – отозвалась я. – Буду молчать.
– Рая, я не прошу тебя молчать! Веди себя как обычно. Как вчера – как будто ты не видела запись. У тебя просто разболелся живот, и все!
– Я поняла.
То, что мы не могли сбежать сразу, было ужасно. Скрываться, притворяться – это не мое. Но меня все еще мутило, да и Катя, на первый взгляд казавшаяся бодрее, была бледна как полотно и то и дело опиралась на стену, чтобы удержаться на ногах. Да уж, отрава у них что надо.
– Как ты думаешь, что это было? – спросила я.
Сестра уставилась на меня в непонимании.
– Я про еду. Что они туда добавили?
– Понятия не имею, – она пожала плечами. – В лучшем случае какую-то дурман-траву – помнишь, как весело нам было? В худшем – яд или легкий наркотик.
– Но почему с остальными все в порядке?
– Привыкание. Они все уже давно подсели на это. Это сектанты, Рая. Они не такие, как мы. Ты ведь тоже заметила, какие все здесь странные. Начиная с этой нелепой утренней церемонии. Господи! И как я сразу не поняла!
– Заметила, но… Я думала, ну, знаешь, они ведь корейцы… Другой менталитет, и все такое.
Сестра шумно выдохнула. Ослабшая от действия яда, она все равно была собранной. Тело напряжено, как сжатая пружина, движения быстрые, отрывистые, взгляд цепкий и жесткий. Она – боец. Она – стратег. Она всегда была первой: и в рождении, и в жизни. Она вытащит нас отсюда. Главное теперь не высовываться.
– Главное теперь раздобыть воды, – сказала Катя. – Чистой.
– Да уж, пить ужасно хочется, – согласилась я.
Всю воду, что оставалась у нас, я уже выпила, но во рту было сухо, как будто нёбо покрылось пленкой.
– Тут уж не до питья, – отрезала сестра, – вода нужна, чтобы промыть желудок после того, как поедим.
– Промыть желудок? Как это?
– Пьешь и вызываешь рвоту. Два пальца на язык – никогда не пробовала?
– Не приходилось.
От мысли, что меня опять будет рвать, по конечностям разлилась неприятная слабость.
– После завтрака нужно будет как можно скорее избавиться от съеденного, чтобы отрава не успела всосаться в кровь, – сказала Катя.
Она порылась в чемодане и вынула дорожную аптечку. Достав оттуда упаковку активированного угля, она протянула мне две таблетки.
– Прими после того, как тебя вырвет, – сказала она. – Могу дать только две, хотя это доза для котенка. У меня всего одна пачка, и то не полная, а надо растянуть на все приемы пищи. Ты, конечно, не взяла с собой лекарства?
Я покачала головой: в конце концов, именно она – будущий врач. Катя снова перерыла содержимое аптечки:
– Все остальное бесполезно.
Подтаявшие в ладони таблетки оставили на пальцах черный след. Я поспешила спрятать их в карман толстовки.
Сестра еще раз покопалась в чемодане и, вытряхнув белье из плотного пакета-майки, вышла из дома, захватив его и две пол-литровые бутылки из-под воды – единственную тару, что у нас была. Вскоре она вернулась, наполнив водой не только бутылки, но и пакет. Я выпучила глаза: