– Ставка? – поинтересовался Бубнов у мордастого.
Тот назвал, матрос, вынув из кармана, шмякнул на ящик радужную ассигнацию. Под веселые крики зевак он трижды сорвал банк, а когда малый предложил сыграть на все, отказался.
– В эту туфту никогда не играй, – сказал, когда отошли в сторону. – Обдерут как липку.
– А как же ты? – удивился Пашка.
– Я другое дело, – подмигнул матрос. А теперь пошли на Днепр, искупаемся.
Когда спустя час вернулись назад, все было готово. Иван расплатился с портным, тот завернул обнову в бумагу и вручил Пашке.
Новая служба ему понравилась. Для начала матрос рассказал, что есть в войсках связь, и какая она бывает. Потом стал обучать азбуке Морзе* и работе на телеграфном аппарате. Вскоре ученик достаточно уверенно мог стучать на ключе, получать и отправлять необходимые сообщения.
А еще матрос, служивший до флота борцом в цирке, научил мальчишку нескольким приемам джиу-джитсу. Мол, в жизни пригодится.
Чуть позже красноармейца Судоплатова стали посылать с пакетами и донесениями в штаб дивизии, что ему весьма нравилось. У парнишки в заведовании появилась резвая кобылка Ласточка, а еще австрийский карабин.
Как-то доставив туда очередной пакет и собираясь возвращаться, он услышал знакомый голос, – Пашка!
Обернулся, к коновязи спешил лет двадцати статный красноармеец, перетянутый ремнями, на боку шашка и наган. Бросился ему навстречу, крепко обнялись. Это был старший брат Николай, с которым не виделись два года.
– Ты как здесь? – удивленно оглядел младшего.
– Да вот, служу связистом при штабе 2-го рабоче-крестьянского полка.
– Сбежал из дому?
– Ага. Хочу бить беляков как ты.
– А не рано? (нахмурил брови Николай)
– В самый раз.
– Ладно давай отойдем в сторону, поговорим.
Направились от коновязи к дубовой колоде, лежавшей в конце обширного двора, там присели. Пашка рассказал брату, что нового дома, а тот о себе. Был он командиром отделения конной разведки, сутки назад вернулся из рейда. Потом на крыльце появился штабной и заорал, – Судоплатов, к начальнику!
– Ладно, Пашка бывай,– взъерошил волосы младшему Николай. – Я тебя обязательно найду. И поспешил на зов, придерживая шашку. Мальчишка проводил его взглядом, потом вернулся к коновязи, отвязав Ласточку, вскочил в седло и наметом поскакал обратно.
«Да, брат у меня что надо», думал по дороге. Старшего он глубоко уважал. До революции Николай работал слесарем на заводе и состоял в марксистском кружке, о чем «малой» знал и, держа в секрете, выполнял мелкие поручения, участвовал в стачках, а с началом Гражданской войны ушел на фронт.
От него Пашка набрался революционных идей о построении нового общества, где все будут равны, а управление страной перейдет к пролетариату.
Вернувшись в полк, он рассказал Бубнову о встрече с братом,– познакомишь при встрече, – сказал Иван.
Служба в свою очередь продолжалась. В боях по роду деятельности Пашка участия не принимал, но во время одной поездок в штаб дивизии едва не сложил голову.
В тот августовский день он доставил туда очередное донесение и возвращался назад знакомой дорогой. Спустившись в неглубокую долину, легкой рысью поднялся наверх и наткнулся в степи на казачий разъезд. Тот бросился в погоню. Когда до города оставалось верст пять, беляки стали догонять и открыли стрельбу, попав в Ласточку. Кобыла взвилась на дыбы, сбросив Пашку, тот покатился в промоину.
Понимая, что бежать бесполезно, сорвал с плеча карабин и открыл стрельбу по налетавшим казакам, выбив одного из седла. Тут бы мальчишке и конец, но спас случай. Из-за недалекого увала* вымахнул полуэскадрон* красных, донцы, развернув коней, унеслись обратно.
Ты чей будешь, хлопец? – подъехал к вставшему на ноги парнишке загорелый командир в буденовке, бросив в ножны шашку.
– Связной из 2-го ударного полка, – отряхнул тот от земли колени.
– Молодца, не испугался, а как зовут?
– Судоплатов Пашка.
Подскакал еще один, ведя в поводу Ласточку. Та оказалось цела, лишь на крупе ссадина.
– Ну, живи долго Пашка, – улыбнулся командир и отдал команду, – полуэскадрон! Рысью марш-марш! Дробно зацокали копыта.
Проводив взглядом исчезающих в лазоревой степи конников, Пашка забросил за спину карабин, подтянул подпругу на испуганно косящей глазом Ласточке, сел в седло, тронув ее бока шенкелями*, и иноходью направился к городу.
Николай слово сдержал, за это время он дважды навещал брата. В первый раз познакомился с Бубновым (оба понравились друг другу), а во второй завез Пашке подарок – короткий кожушок с выпушкой и кубанку.
– Скоро осень, а потом зима, не будешь мерзнуть, – потрепал по худому плечу.
Между тем обстановка на Южном фронте ухудшалась. После начавшегося в мае наступления армий Деникина*, красные части отошли из Донской области, оставив Донбасс с Харьковым, а с тыла их теснила белоказачья конница Мамонтова и Шкуро.
Когда она стала подходить к Никополю, дивизия с боями отошла в Кременчуг, а оттуда двинулась на Николаев.
Глава 2. Жемчужина у моря
У горизонта гремела канонада, моросил дождь, полк по осенней грязи отступал на Одессу. Бойцы в обхлестанных шинелях сапогами месили грязь, за ними понуро шла конница, вихлялись тачанки и катились трехдюймовки в упряжках, позади скрипел обоз.
– Но! – нахлестывали ездовые тощих коней, те из последних сил натягивали постромки.
Под брезентом одной из санитарных повозок в числе других, метался в тифу Пашка. Он захворал четыре дня назад, температура поднялась за тридцать, губы обметало сыпью. Изредка у повозки возникал Иван, поил его из фляжки и снова уходил вперед, к связистам.
Хмурым утром вошли в город, сапоги, подковы и колеса загремели по булыжнику.
– Подтянись! – хрипло орали командиры, в ответ звяк амуниции, хрип лошадей и тяжелое дыхание. Наконец где-то в центре желанное «стой!», начали размещаться в брошенных казармах. В одной наскоро организовали лазарет, перетаскали туда раненых и тифозных. К вечеру Пашка очнулся на соломенном тюфяке, рядом стояли брат и Бубнов.
– Ну как ты? – наклонился Николай.
– Ничего (бледно улыбнулся) Только голова кружится и жар сильный.
От соседнего больного, выслушав стетоскопом*, подошел фельдшер в застиранном халате,– вы кем будете мальчишке?
– Я брат, – ответил Николай.
– Сослуживец,– буркнул Бубнов.
– Ну, так вот товарищи, – отвел их чуть в сторону. – По возможности нужно определить его в больницу иначе погибнет. У меня ни лекарств, ни условий.
– Ясно – переглянулись оба и, попрощавшись с больным, вышли из лазарета.
На следующее утро Пашка очнулся в светлой палате на койке и попросил воды.
– Где я? – оторвавшись от поилки, спросил у сестры милосердия в белой косынке и фартуке.
– Ты мальчик в городской инфекционной больнице, – ровным голосом ответила она и сунула под мышку градусник. Затем появился благообразный старик в такой же шапочке и халате, присев у койки, – нутес, посмотрим вас батенька.
Завершив осмотр, сказал сестре несколько слов по латыни (та кивнула), вслед за чем перешел к следующему больному, таких в палате был десяток. Началось лечение. Спустя месяц, в первых числах октября, похудевший и с бритой головой, Пашка был выписан из больницы.
У кастелянши он получил свою пахнувшую дезинфекцией одежду, попрощался с лечащим врачом и сестрами которые за ним ухаживали, и вышел из дверей больницы в новую жизнь. А новой она была потому, что на третий день после его госпитализации, красные части оставили Одессу, ее заняли белые. Встал вопрос, что делать дальше?
Куда отошел фронт, мальчишка не знал, да и сил его догонять не было, а в городе он никого не знал, следовало как-то определяться. Про Одессу он немало слышал от Бубнова, тот был из этих мест и запомнил, что самым интересным местом в ней был центральный рынок, именуемый Привоз.
– Если желаешь найти кого из знакомых или узнать свежие новости, топай туда, – рассказывал мальчишке матрос. – Да и вообще, бойкое место, там не заскучаешь.
У первого же встречного прохожего он спросил, как туда пройти и тот очень удивился,– ты мальчик шо, с луны упал? Когда выяснилось, нет, подробно рассказал и, бормоча « это ж надо, не знает де Привоз», удалился.
Пашка направился по указанному маршруту, с интересом рассматривая город. «Да, это не Мелитополь или Никополь» впечатлялся красивыми особняками и архитектурным ансамблями, золотом листвы скверов и многолюдьем. Пи этом обратил внимание на большое число военных – белогвардейских офицеров и солдат, казачьих, на лошадях, пикетов*. В городе работали лавки, кафе и рестораны, откуда-то доносились звуки оркестра.
Спустя полчаса впереди открылся огромный шумный рынок, каких мальчишка не встречал.
Начинался он коваными воротами на чугунных литых столбах, за которыми высились крыши четырех двухэтажных корпусов, расположенных попарно, под ними в два ряда тянулись торговые помещения, а дальше, насколько хватало глаз, меж возов рундуков и лавок, шумела многоголосая толпа.
«Да», мелькнуло в голове. «Тут народу побольше чем в дивизии»
Миновав распахнутые ворота, у которых сидели нищие и инвалиды, Пашка влился в людской поток, и он понес его дальше. Все кругом что-то продавали, покупали, слышались смех и ругань, где-то пиликала гармошка.
Поток вынес мальчишку к съестным рядам, где на прилавках имелись всевозможные продукты. Здесь же, у громадных корзин, торговки продавали горячие лепешки и пирожки, потянуло мясным духом, у Пашки засосало под ложечкой.
В больнице кормили не ахти, на завтрак он сжевал черствую горбушку с пустым чаем, а время шло к полудню. Когда одевался в кастелянной*, в кармане гимнастерки обнаружил несколько смятых купюр, наверное, оставили брат или Бубнов, а в потайной прорези кожушка нащупал браунинг. «Сохранился», подумал, засунув глубже.
Направившись к одной из торговок приценился, и купил четыре пирожка с ливером, та завернула их в газетный кулек. Повертев головой по сторонам, увидел неподалеку закрытый на перемет рундук, отошел к нему и, прислонившись спиной, стал есть.
Когда умяв первый, принялся за второй, почувствовал чей-то взгляд.
Из-за угла на него смотрел голодными глазами, оборванный, лет шести, конопатый пацан.
– Иди сюда, – откусил кусок Пашка, и протянул кулек.
Тот взял, быстро сжевав, похлопал себя по впалому животу, – порядок. Затем достал из кармана драного клифта окурок и чиркнул спичкой о подошву.
– Ширмачишь? – выпустил носом прозрачную струйку дыма.
– Чего? – не понял Пашка.
– Ну, в смысле тыришь по карманам (ухмыльнулся конопатый).
– Не, – повертел головой в кубанке.
В это время неподалеку появился наряд солдат с повязками на рукавах, пацан заорал «атас!», одновременно одна из торговок завизжала «рятуйте, обокрали!».
От нее, мелькая в толпе, улепетывали два оборванца, стоявший на стреме припустил в другую сторону.
– Вон, вон их главный! – ткнула баба в Пашку пальцем, он не стал дожидаться, когда схватят и метнулся за конопатым.
Тот ловко уворачивался от зевак, ныряя под прилавки и возы, а потом сиганул в узкий проход в стене, Пашка за ним. Остановились в каком-то глухом дворе -колодце, отдышались.
– Не хило бегаешь, – цикнул слюной на землю конопатый и протянул руку, – будем знакомы, Шкет.
– Выходит ты воришка? – хмыкнул Пашка, пожав грязную узкую ладонь
– А что тут такого? (пожал худенькими плечами) Жить ведь как-то надо.
– Ну и где ты живешь?
– Тут рядом, на Молдованке, – шмыгнул носом Шкет. – А тебе зачем?
– Понимаешь, я не местный, желательно где-нибудь на время приютиться.
– Чего проще,– рассмеялся новый знакомый. – Хиляй за мной.
Они вышли на улицу, которую Шкет назвал Молдаванкой и углубились в мешанину домов. Все они были разные в один-два этажа, некоторые с выносными балконами, по пути встречались небольшие магазины и лавки. Покружив с полчаса вышли на заросший бурьяном пустырь и направились к полуразрушенному сараю.
Через дырявую крышу туда проникал дневной свет, в задней, из песчаника стене темнел широкий проем.
– Пришли, – обернулся Шкет и нырнул туда, Пашка следом.
Внутри оказалась полого уходящая во мрак галерея, высотой в тройку аршин, запахло подвалом.
– Давай руку, – сказал новый знакомый, пошли в сгустившейся темноте. Затем куда-то свернули, вдали неясно забрезжило.
– Ну, вот мы и дома, – отпустил ладонь Шкет. – Как тебе фатера?
В свете дымившего в расщелине факела открылся вырубленный в камне просторный грот, с высоким закопченным потолком и в прожилках кварца стенами.
– Так, щас разведем огонь, и будем ждать пацанов, – остановился у каменного очага в центре конопатый.
Через несколько минут в гроте потрескивал костер из сваленной сбоку охапки дров, лучше высветив помещение. Оно было квадратным, с гладким полом и подобием нар у стен, заваленных тряпьем. Меж них лежал плоский обломок ракушечника, на котором стояли закопченный мятный чайник и несколько жестяных кружек.
– Да, интересное место, – оглядевшись, присел на ящик у костра Пашка.
– А то, – рассмеялся Шкет, подняв на него глаза. – Это тебе не хухры-мухры. Одесские катакомбы.
– Что еще за катакомбы?
– Ну, типа место, где раньше ломали камень и строили дома. Из него наш город
– Вон оно что, понятно.
– Эти самые катакомбы везде под ним и тянутся на тыщу верст, – подбросил в огонь Шкет обломок доски.
– Иди ты!
– Век воли не видать, – щелкнул по зубам ногтем и прислушался. – Не иначе наши идут, щас будем шамать.
Издалека послышались шарканье и смех, донеслись звуки песни
С ростовского кичмана, бежали два уркана,
Бежали два уркана да домой,
Лишь только уступили в одесскую малину,
Как поразило одного грозой..!
Затем из темного проема появилась группа оборванных мальчишек, и кто-то закричал, – о! Шкет уже на месте!
При виде незнакомца все замолчали, а самый рослый, передав соседу газетный сверток, подошел к нему, – ты хто такой?
– Он, Марко, хочет определиться к нам на постой, – поднялся Шкет на ноги.
– На постой говоришь? – недобро ухмыльнулся. – А чем будешь платить?
По виду он выглядел лет на пятнадцать, с большими выпуклыми глазами и шапкой курчавых волос.
– У меня ничего нету, хлопцы – тоже встал Пашка.
– А это? – кивнул курчавый на кожушок.
– Грубой* клифт, – поцокал языком второй, в драном морском бушлате.
– А ну снимай! – схватил Марко Пашку за воротник.
В тот же момент тот уцепил его руками за запястье и, вывернув наружу, швырнул в угол.
– Ах ты ж сука, – прошипел, вскочив на ноги, в руке блеснула финка.
Пашка отпрыгнул назад, вырвав из кармана браунинг, – брось, а то убью!
– Ладно, проехали (спрятал нож ). Убери пушку. Остальные стояли, открыв рты.
– Считай, ты у нас живешь, – протянул руку Марко, Пашка пожал жесткую ладонь. Вскоре все сидели вокруг «стола», с удовольствием поедая пахнущую чесноком колбасу и ржаной каравай хлеба, украденные на Привозе.
Компания, к которой примкнул Пашка, оказалась интернациональной. Самый старший – Марко, был из цыган, тринадцатилетний Циклоп (у него косил левый глаз) -еврей, а мелюзга – Шкет и Клоун, русскими.
Они промышляли на Привозе умыкая все, что плохо лежит и тырила по карманам. Заниматься этим Пашка категорически отказался, став искать в городе работу, но такой не имелось даже для взрослых. Заводы и фабрики стояли, народ бедствовал, шиковали только буржуи со спекулянтами да деникинские офицеры.
Вскоре пришлось продать кожушок с кубанкой, быть нахлебником у ребят Пашка не хотел, а потом и сапоги – стал ходить в обносках. По вечерам все возвращались из города в грот, делили еду, что удавалось стырить беспризорникам, и пили из кружек морковный чай. А еще развлекались, как могли и вели разговоры.