Пока подобные мысли роились в его голове, он машинально стал нащупывать в кармане свой кошель. И вдруг сердце у него замерло, мурашки поползли по коже, и словно ледяной удар обрушился на голову. Вийон некоторое время стоял, словно окаменевший, устремив невидящий взор в пространство, затем осознание потери навалилось на него, и тут же его бросило в пот. Деньги для кутил – что-то вроде тонкой вуали между ними и их наслаждениями! Существует лишь одно ограничение для их наслаждения – время. Проматывая каких-то несколько крон можно ощущать себя римским императором ровно до того момента, пока они не кончатся. Для таких людей, как он, потерять деньги означало пережить огромное несчастье, из рая грохнуться в ад, в мгновение ока лишиться всего и впасть в ничтожество. Но хуже всего, ради этих денег он сунул голову в петлю; и ведь его могут вздернуть хоть завтра из-за этого самого кошелька, с таким трудом добытого и так глупо потерянного! Грязно выругавшись, Вийон швырнул две белые монетки на мостовую, вскинул кулаки над головой и потряс ими, грозя небу, затем затопал ногами и совершенно не ужаснулся тому, что попирает мертвое тело. Потом бросился назад по своим следам, чтобы вернуться в домик у кладбища. Он совершенно забыл о своем страхе перед встречей с ночными стражниками, которые в любом случае ушли куда-то. Никаких других мыслей у него не было, кроме как о потерянном кошельке. Напрасно Вийон вглядывался в снег слева и справа от дороги: ничего похожего на кошелек не было видно. Он не мог обронить его на улице. Может, потерял его там, в домике? Ему безумно хотелось вернуться и поискать, но мысль о мертвом обитателе того жилища лишала его воли. А когда Вийон все-таки добрался туда, то понял, что их усилия потушить огонь в камине не увенчались успехом; наоборот, теперь внутри дома бушевало пламя; оно пробивалось сквозь щели в двери, лезло в окна, и тогда к нему вернулся ужас, который вызывали власть и парижская виселица.
Вийон двинулся назад к особняку, а там начал рыться в сугробе в поисках монеток, которые выкинул в порыве досады. Но смог найти только одну; другая, скорее всего, упала на ребро, и утонула глубоко в снегу. С одной этой мелкой монеткой в кармане все его мечты о бурной ночи в какой-нибудь веселой таверне улетучились полностью. И не только удовольствие, смеясь, выскользнуло из его рук; реальные лишения и боль навалились на него, пока он стоял перед портиком особняка. Пот на нем высох; хотя ветер утих, мороз, однако, крепчал с каждым часом, и поэт почувствовал, что коченеет и начинает заболевать. Что оставалось делать? Несмотря на поздний час, несмотря на сомнения в успехе, ему нужно было попытаться устроиться на ночлег в доме своего приемного отца, священника при Сен-Бенуа.
Он бежал туда всю дорогу, а оказавшись перед дверью, робко постучал. Никакого ответа! Вийон стучал снова и снова, и, наконец, послышался звук шагов. В обитой железными гвоздями двери открылось зарешеченное окошко, и оттуда хлынул поток желтого света.
– Приблизь лицо к окошку, – скомандовал изнутри голос священника.
– Это я, – прохныкал Вийон.
– О, это ты, да? – откликнулся священник и осыпал его ругательствами, совершенно непозволительными для богослужителя, а потом пожелал позднему гостю провалиться в ад, откуда тот, судя по всему, и прибыл.
– У меня руки заледенели до синевы, – умолял Вийон, – ноги перестали слушаться и ноют при ходьбе, нос заложен от морозного воздуха. Я могу околеть к утру. Только на этот раз, отец, и я больше никогда не попрошу!
– Надо было явиться раньше, – холодно заметил священник. – Время от времени, молодые люди должны получать уроки от жизни. – Окошко захлопнулось, и он ушел.
Вийон был вне себя и заколотил в дверь руками, потом ногами, хрипло закричал вслед священнику:
– Лицемерный старый лис! Если бы я смог добраться до тебя, ты бы у меня полетел вверх тормашками к черту на рога.
Где-то в глубине дома хлопнула дверь, совсем глухо из-за дальнего расстояния. Вийон закрыл рот рукой, чтобы удержаться от богохульства. И тут вдруг он осознал комичность ситуации, засмеялся и возвел глаза к небу, где звезды словно подмигивали, забавляясь над ним.
И что теперь делать? Похоже, ему придется провести ночь на морозе. Он неожиданно вспомнил замерзшую женщину, и это вызвало в нем прилив ужаса; то, что произошло с ней в начале ночи, может запросто случиться с ним до наступления утра. Но он ведь еще так молод! У него впереди еще столько безумств и неистовых забав! Вийон вдруг испытал жалость к самому себе, словно смотрел на все это со стороны, и представил как утром найдут его окоченевшее тело.
Он оценил все возможности, вертя монетку между большим и указательным пальцами. Увы, поэт был в весьма плохих отношениях со старыми друзьями, которые когда-то выручали его в подобных случаях. Вийон писал на них стихотворные пасквили, нападал на них, обжуливал их; а сейчас, находясь в крайней нужде, он подумал, что, по крайней мере, один из них может сжалиться над ним. Это был его единственный шанс, и он непременно попробует воспользоваться им.
По дороге два незначительных обстоятельства заставили его взглянуть на свою ситуацию совсем иначе. Первое – он наткнулся на следы ночной стражи и прошел по ним несколько сотен ярдов, хоть они вели в другом направлении. И это здорово приободрило его: наконец-то ему удастся запутать свои следы. Вийон так и не смог расстаться с мыслью, что за ним охотятся по всему Парижу и схватят утром, прежде чем он успеет проснуться. Другое обстоятельство подействовало на него противоположным образом. Он добрался до места, где несколько лет назад волки загрызли женщину с ребенком. В эту ночь погода располагала к тому, чтобы волкам вздумалось снова наведаться в город. И тогда одинокому путнику несдобровать на этих пустынных улицах. Он остановился и с отвращением оглядел перекресток – место пересечения нескольких улиц; затем внимательно всмотрелся в дальний конец каждой из них и, затаив дыхание, вслушался, не раздастся ли топот, мчавшихся по снегу черных тварей или вой со стороны реки. Вийон вспомнил, как мать рассказывала ему эту историю, и указала на это место, когда он был еще ребенком. Его матушка! Если бы знать, где она теперь, у него точно было бы где скоротать ночь. Надо будет навести о ней справки как-нибудь. Нет, он обязательно справится о ней и встретится с бедной старушкой! Погруженный в свои мысли Вийон добрался до дома – здесь была его последняя надежда устроиться на ночь.
В доме было темно, как и в соседских; он легонько постучал несколько раз в дверь и услышал, что наверху открылось окно и оттуда тихо поинтересовались: «Кто там?» Громким шепотом поэт назвал себя и стал, не без волнения, ждать, чем все закончится. Ждать пришлось недолго. Окно вдруг снова отворилось, и оттуда прямо на ступеньки выплеснули ведро помоев. Нельзя сказать, что Вийон не был готов к такому повороту событий, поэтому успел шмыгнуть под козырек крыльца, но, несмотря на это, вся одежда на нем от пояса до пят вымокла. На морозе штаны схватились тут же. Перспектива замерзнуть до смерти в мокрой одежде стала абсолютно реальной; он тут же вспомнил, что у него есть предрасположенность к туберкулезу и закашлял. Серьезность угрозы, возникшей перед ним, заставила его взять себя в руки. Остановившись в нескольких ярдах от дома, где с ним так грубо обошлись, он приложил палец к носу и задумался. У него оставался только один способ устроиться на ночлег, и им надо было воспользоваться. Вийон обратил внимание на дом, стоявший неподалеку, и решил, что без труда сможет в него проникнуть. Он быстро направился к нему, представляя по пути картины еще теплой комнаты, стола, полного остатков от ужина, где он сможет провести время до рассвета, и откуда утром уйдет, прихватив дорогие тарелки. Даже придумал, какую еду, и какие вина предпочтет; и пока он составлял список любимых деликатесов, жареная рыба всплыла в памяти, вызвав в нем смешанное чувство веселья и ужаса.
– Я никогда не закончу эту балладу, – сказал себе Вийон и содрогнулся от воспоминания: – О, эта чертова здоровенная башка! – с жаром воскликнул он и плюнул в снег.
На первый взгляд в доме, к которому он приблизился, царила темнота; но во время поиска самого уязвимого места для проникновения внутрь, Вийон заметил слабое мерцание огня за занавешенным окном.
– Вот дьявол! – выругался поэт. – Они еще и не ложились! Наверное, какой-нибудь школяр или святоша-богомолец, чтоб им… Неужели нельзя напиться в хлам, рухнуть в постель, и храпеть, как все в округе! Зачем тогда нужен вечерний звон, которым объявляют, что нужно гасить все огни, зачем тогда стараются бедняги звонари, которые, как черти, раскачиваются на веревках, на своих колокольнях? Зачем тогда нужен день, если работают по ночам? Ладно, пусть им будет хуже! – Он усмехнулся, сообразив, куда его завела логика. – В конце концов, каждый занимается тем, чем хочет. – И добавил: – Если они не спят, по воле божьей, тогда я самым честным образом напрошусь к ним на ужин, и так обведу дьявола вокруг пальца.
Решительно подойдя к двери, Вийон громко постучал. Два предыдущих раза он делал это робко, опасаясь привлечь к себе внимание. Однако сейчас, когда мысль о том, чтобы проникнуть в дом со взломом была им отброшена, постучать в дверь, не таясь, показалось ему действием простым и невинным. Удары разнеслись по дому и глухо отозвались в глубине, словно там было пусто; но не успели они затихнуть вдали, как послышалась чья-то мерная, неторопливо приближавшаяся поступь, затем звук снятых запоров, и одна половина двери широко распахнулась. Перед Вийоном предстал высокий, худощавый и мускулистый мужчина, впрочем, слегка согбенный. У него была крупная, но прекрасной лепки голова; нос – широкий у основания, но с тонкой переносицей, переходящей в высокие брови аристократа; рот и глаза окружала сеточка морщин; густая седая борода была аккуратно пострижена квадратом. В неярком свете фонаря, который мужчина держал в руке, он выглядел, возможно, благороднее, чем являлся таковым на самом деле; но лицо его было прекрасно, лицо человека почтенного – честного, умного и властного.
– Вы весьма сильно припозднились, сэр, – вежливо произнес старик звучным голосом.
Сжавшись, Вийон принялся подобострастно извиняться; в таких случаях в нем брал верх попрошайка, а гений сникал в смущении.
– Вы замерзли, – продолжил старик, – и наверняка голодны. Что ж, входите. – Он пригласил его в дом величественным жестом.
«Какой-то знатный господин», – подумал Вийон, в то время как хозяин, поставив фонарь на плиточный пол, вернул запоры на свое место.
– Надеюсь, вы не против, если я пойду впереди, – произнес хозяин, закончив запирать дверь, провел поэта наверх, в большой зал, который обогревала жаровня с древесным углем, а освещала огромная люстра. Мебели почти не было, только буфет, в котором виднелась золотая посуда, несколько старинных фолиантов, а еще витрина с оружием в простенке между окнами. Стены были затянуты двумя гобеленами тонкой работы: на одном изображалась сцена распятия Христа, на другом – пастухи и пастушки отдыхали возле ручья. Над камином висел родовой герб.
– Устраивайтесь, – предложил старик, – и извините за то, что мне придется вас оставить. Этой ночью я в доме один, и если вам хочется перекусить, то мне нужно подать все самому.
Стоило хозяину выйти за дверь, как Вийон вскочил со стула, на который только что опустился, и начал обследовать помещение воистину с кошачьей сноровкой и интересом. Он взвесил в руках золотые графины, перелистал все фолианты, внимательно рассмотрел герб, ощупал обивку на стульях. Подняв занавеси на окнах, увидел, что вместо стекол там цветные витражи с изображением военных сюжетов. Затем, остановившись посреди залы, он сделал глубокий вдох, задержал дыхание и, надув щеки, огляделся, крутясь на каблуках, словно хотел отложить в памяти каждую деталь убранства.
– Семь предметов из сервиза, – пробормотал Вийон. – Было бы десять, тогда я бы рискнул. Прекрасный дом, чудесный старик, черт побери!
Услышав шаги хозяина в коридоре, он метнулся к стулу и со скромным видом принялся греть у жаровни промокшие ноги.
Вошел его благодетель, держа в одной руке блюдо с мясом, а в другой – кувшин вина. Опустив блюдо на стол, жестом предложил Вийону придвинуться к столу, а сам отошел к буфету, из которого достал два кубка и наполнил вином.
– Я пью за вашу удачу, – серьезно заявил он, чокнувшись с кубком Вийона.
– А я за то, чтобы нам лучше узнать друг друга, – осмелел поэт.
Простолюдин испытал бы благоговение перед вежливостью старого господина, но только не Вийон; ему уже доводилось развлекать сильных мира сего, поэтому он считал их такими же отъявленными жуликами, как и самого себя. И поэт принялся за еду с удовольствием сильно изголодавшегося, в то время как старик, откинувшись на спинку стула, стал разглядывать его с откровенным и спокойным любопытством.
– У вас кровь на плече, мой поздний гость, – вдруг сказал он.
Должно быть, Монтиньи положил на него свою окровавленную ладонь, когда он уходил из домика. Поэт мысленно проклял мерзавца.
– Не я пролил кровь, – запинаясь, ответил он.
– Я так и подумал, – тихо заметил хозяин. – Драка?
– Что-то в этом роде, – немного поколебавшись, согласился Вийон.
– Наверное, убили беднягу?
– Нет, не убили. – Поэт приходил во все большее смущение. – Там все было по-честному – убийство по неосторожности. Я в этом не участвовал, разрази меня господь! – наконец, признался он.
– Одним негодяем меньше, осмелюсь предположить, – заявил хозяин дома.
– У вас есть полное на это право, – согласился Вийон с видимым облегчением. – Он был большой негодяй, настолько большой, насколько велико расстояние отсюда до Иерусалима. Умер, задрав конечности, как овца. Все равно, смотреть на это было противно. Осмелюсь предположить, что вы видели много мертвецов в своей жизни, мой господин? – добавил он, бросив взгляд на выставленное оружие.
– Много, – сказал старик. – Я участвовал в нескольких войнах, представьте себе.
Вийон отложил вилку с ножом, за которые только что взялся и спросил:
– Были среди них лысые?
– О, да. И такие же седые, как я.
– Не думаю, что меня так уж заботят седые, – заметил Вийон. – Тот был рыжий. – Его снова затрясло, и чтобы не разразиться истерическим смехом, он сделал большой глоток вина. – Мне слегка не по себе, когда я вспоминаю про это, – продолжил он. – Проклятье, я хорошо знал его!
– У вас есть деньги? – спросил старик.
– Одна серебряная монетка, – ответил поэт со смехом. – Я вытащил ее из чулка у замерзшей девки, там, в портике заброшенного особняка. Она была мертва и холодна, как храм в стужу, с обрывком ленты в волосах. Мир становится ужасен зимой для волков, потаскух и бродяг, как я.
– Я Энгерран де ла Фейе, сеньор де Бризетуа, байи дю Пататрак, – сказал старик. – А вы кто?
Вийон поднялся, отвесил низкий поклон и представился:
– Мое имя – Франсуа Вийон. Бедный магистр искусств из местного университета. Немного владею латынью и знаком со множеством пороков. Могу писать песни, баллады, поэмы в стихах – большие и маленькие, рондо и так далее, и имею большую склонность к вину. Я родился на чердаке, а умру, должно быть, на виселице. Стоит добавить, мой сеньор, что начиная с этой ночи – я ваш покорный слуга.
– Вы мне не слуга, – отрезал старый рыцарь. – Вы – мой гость на эту ночь, и не более того.
– И очень благодарный гость, – вежливо заметил Вийон.
– Вы умны, – начал старик и легонько постучал себя по лбу. – Очень умны. Вы образованный, грамотный человек, однако, забрали мелочь у мертвой женщины на улице. Разве это не воровство?
– Такое воровство очень часто практикуется во время войн, мой сеньор.
– Поле брани – это поле благородства, – возразил старик с гордостью. – Там человек жертвует своей жизнью; он сражается за своего короля, во имя Господа, во имя всех его святых и ангелов.