– Кто это? – спросил Сергей у пацана.
– Gentle Giant, – ответил тот тихонько.
– Хуйню, говоришь? – ухмыльнулся Микушин.
Щелкнула ручка перемотки. Толстые пальцы Витюши впились в зеленую и красную кнопки. Стерев несколько секунд, он снова включил перемотку. Опять стер.
– Витя, ну кончай, – взмолился горбатый. Но Микушин раз пятнадцать перематывал, стирал, перематывал… Когда катушка забилась в экстазе, хлеща ракордом по корпусу, снял ее с магнитофона и бросил горбатому в руки:
– На тебе на десятку.
Горбатый испарился.
– Чай будешь? – спросил Микушин у Сергея.
– Давай.
– Смотрел вчера?
– Ага.
– Лохам впаривать по пятерочке! Ха-х-ха-ха!
Посмеялись.
– Вот, Андрюха, – сказал Микушин пацану, – знакомься, Сергей Кузнецов.
Пацан недоуменно пожал плечами.
– Радость и бред! – Микушин растопырил пальцы левой руки, скрючил пальцы правой, как бы играя на гитаре, прикрыл глаза, затряс головой. – Солнце и свет! Тающий след! Это рассвет!
– А, вы музыкант! – сообразил пацан.
– Он, блядь, не просто музыкант. Он это и поет! Наташка, выйди! Не видишь, тут взрослые дядьки разговаривают.
Неприметная светленькая девочка скрылась за дверью радиоузла. Сергей заметил, как пацан посмотрел ей вслед. Потом перевел взгляд на него и смутился.
– Вот тебе тема для газеты, – поучительно сказал Микушин. – Живая рок-легенда!
Сергей запротестовал:
– У меня брали уже интервью. Валентина какая-то.
– Валя-Валентина, что с тобой теперь? – блеснул золотыми зубами Микушин.
– Валя Беляева? – встрял пацан. – Так она же тупая!
– Ну да, – сказал Сергей, – и мне так показалось.
– Короче, вы поговорите, – поднялся Микушин, – мне тут надо… лохам впарить по пятерочке…
***
Домой ехал на 24-м автобусе, держась за поручень и уныло оглядывая салон из-под нависших волос. Усы поникли, плечо ныло от футляра с «Ямахой». Все сидячие места были заняты. Уж точно никто не уступил бы хиппарю в джинсах.
Вышел на остановке «Гостиница Москва», перешел дорогу, с облегчением вошел в прохладное фойе.
– А к вам соседа подселили, – злорадно сказала дежурная, подавая ключ.
Сергей пожал плечами и пошел к себе на третий этаж.
В номере вдумчиво причесывался перед зеркалом двухметровый детина, обернувший талию полотенцем. Увидев Сергея в зеркале, он на секунду остановился, снова провел расческой по волосам, аккуратно положил ее на полочку перед зеркалом, повернулся и протянул руку:
– Данила.
Во рту Данилы сверкнул стальной зуб.
«Почему не золотой?» – подумал Сергей. Но спрашивать не стал. Данила был не из тех, у кого спрашивают. Молча пожал руку. Снял «Ямаху» с плеча, положил на кровать.
– Музыкант? – спросил Данила, поглядев на футляр.
– Немного.
– Это хорошо. Работа нужна?
***
Мама Данилы много лет работала директором магазина «Цветы» на площади Ленина. Отца Данила не знал, горя тоже. Рос любимым, обласканным, девственность потерял в седьмом классе, в 17 впервые побывал за границей, в Венгрии, по молодежной комсомольской путевке. Подружился с парой комсомолок, привез себе кожаный плащ как у комиссара Миклована. В следующий раз – пару плащей и десяток джинсов «Левис», просто про запас. Потом захватил комсомолок, одна осталась в Будапеште, оттуда перебралась в Вену, работать по призванию. Прислала ему открытку.
– Поедешь? – спросил Сергей. Они сидели в ресторане «Сокол», за столиком рядом со сценой.
– Если туда, то с концами, – пожал плечами Данила. – А у меня тут мать.
Помолчали.
– Сам-то не думал? Инструмент в руках есть.
– Шутишь? Кому я там сдался? Там негры в переходе лучше играют.
– Это да, – не стал спорить Данила. – А что насчет здесь?
– Здесь? – Сергей огляделся по сторонам. – Да можно, чего нет. Сколько платят?
– Тридцатку за вечер как два пальца.
Сергей присвистнул.
– Ну так. Приличное заведение!
***
– Любимый художник – Дали? – ответсек Леня опустил листочки с машинописью, воззрился на практиканта поверх очков с толстыми стеклами. Обрамленная черными влажными волосами лысина блестела, – а любимый политик Муссолини?!
– Почему?
– Долго объяснять. Это я уберу, – он обвел прямоугольник текста ручкой, перечеркнул его крест-накрест. – И вообще что за анкета, любимый художник, любимый музыкант. Спросил бы еще «любимый цвет», или «что думаешь о хозяине этой тетради»…
– Понял, – покраснел Андрей. – Ну а вообще?
– Вообще что-то из тебя получится, наверное. Если зайца бить, как говорится…
– Напечатаете?
– А куда мы денемся!
***
Микушин в радиоузле был непривычно мрачен, отрывисто поздоровался, сунул в руки Сергею газету и вернулся к своим занятиям. Сергей развернул номер «Молодого ленинца». На третьей странице увидел свою фотографию с обложки миньона 1979 года – видать, отрезали от остальных и увеличили, – и броский заголовок «От „Рассвета“ до заката» (спасибо ответсеку Лене).
– Чего случилось-то? – не выдержал Сергей.
– Да Наташка куда-то пропала, – рассеянно сказал Микушин, – ничего, найдется. У подружки, наверное.
Сергей кивнул и погрузился в чтение.
«– Вашу группу часто называют эстрадниками. Говорят, что вы ненастоящие рокеры. А что вы думаете по этому поводу?
– Музыка есть или нет, а кто определит, настоящая ли она? Я могу сказать, что тот наш «рок», который я слушал, это с музыкальной точки зрения колхозная самодеятельность. С точки зрения текста недалеко ушло. Я думаю, что «Рассвет» намного ближе к таким рок-группам, как Deep Purple, Led Zeppelin, Foreigner, чем «Савояры» или «Машины времени».
– Получается, вас упрекают в эстрадности, потому что у вас музыка более коммерческая?
– Как у всех популярных композиторов. Юрий Антонов пишет коммерческую музыку, Вячеслав Добрынин пишет коммерческую музыку. Да и на Западе если ты пишешь некоммерческую музыку, то кому ты нужен вообще? Коммерческая музыка – это та музыка, которой хочет слушатель. Что тут плохого?
– Вы часто ссылаетесь на Запад, но вы же понимаете, что нам их никогда не догнать…»
– Во дает, – он остановился и посмотрел на Микушина. – Ты читал?
– Угу, – буркнул тот, упаковывая в коробку очередную катушку.
«нам их никогда не догнать?
– А не нужно никого догонять. Ну вот так вышло, что мы родились в этой стране, говорим на одном языке, одни книжки читали. У нас получается, может быть, хуже, чем у них, но это наш язык и наша жизнь, и другой жизни не будет, поэтому предлагаю полюбить эту». Хорошая концовка.
– Да Андрюха молодец, – кивнул Микушин. – Это он, прикинь, в девятом классе. Не пил бы еще.
– А он пьет?!
– Пару раз видел вообще невменяемым. Вот такой вот, – Микушин согнулся, приставил ко лбу растопыренные пальцы, изобразил, как лезет бодаться. – Ладно, мне закрывать надо. Ты чего хотел-то?
– Да я тут работать устроился. Хотел тебе долг вернуть.
– Давай, – сиреневая бумажка исчезла в пудовом микушинском кулаке, – деньги всегда кстати. А где работаешь?
– В «Соколе». Приходи вечером.
– Нет, извини. Не моя компания.
***
Вечер начался как обычно – с Антонова, продолжился «Генералами песчаных карьеров», потом кто-то заказал «Сюзанну». Сергея уже пару раз угостили, он пел развязно, под «одессита». Заприметил в зале компанию – коротко стриженый мужичок с глубоко запавшими глазницами, с ним какие-то шмары и пара дружков в костюмах, которые сидели на них как фанерные. Кивнул гитаристу и начал:
Вернулся, мама, я домой,
Но не встречаешь ты меня,
На свете я теперь один,
Оди-и-ин на свете я-а-а!
Мужичок в зале пригорюнился.
– О, мама, – выдохнул в микрофон Сергей, – о, мама, где же ты, о, где же ты!
Мужичок наклонился к приятелю, пошептал ему, тот встал и направился к эстраде нетвердой походкой. Одна из шмар обернулась и через плечо посмотрела на Сергея. Он подошел к краю сцены, предчувствуя хруст купюры.
– Сышь, лабух, – неожиданно осклабился подошедший, – это ж ты мне очки итальянские впаривал? Маде ин Чина?
– Ты меня с кем-то путаешь, дядя.
– Это ты попутал!
Он попытался схватить Сергея за ногу, но тот проворно отступил. Из-за столика уже спешили блатные. Сергей озирался, намечая пути отступления.
– Эй, лохи! – в воздухе свистнула пряжка ремня. – Какие проблемы?
Данила, в распахнутом микловановском плаще и с огромным золотым крестом на груди, стоял между ним и блатными, покручивая ремнем в воздухе. Сергей знал, что пряжка заточена, и ей легко можно убить. Одна из шмар внезапно завизжала и тут же осеклась от короткого тычка в горло.
– Захлопнись, – мрачно сказал стриженый и скомандовал: – Валим.
– Ну все, жизни не будет теперь, – сказал гитарист и сплюнул прямо под ноги.
***
– Что же нам с вами делать, Сергей Николаевич? – майор сложил руки перед собой и посмотрел на Сергея лукаво-манящим взором. «Подбородок с ямочкой. Не иначе блядун», – отметил Сергей про себя.
– А зачем, – осторожно спросил Сергей, – нам с вами что-то делать?
Глаза майора сузились.
– А затем, – демонстративно сдерживая себя, начал цедить он, – что у меня вот здесь материала на вас… на пятерых хватит!
И слегка прихлопнул ладошкой по картонной папке перед собой.
– Посмотрим, – он открыл папку, – официальное трудоустройство отсутствует. Тунеядец…
– Не знал, что этим КГБ занимается. Хватило бы и участкового…
– Поговори мне, – огрызнулся майор, – нетрудовые доходы от музыкальной деятельности в ресторане «Сокол»…
– Каждый вечер рапортичку заполняю, между прочим. Так что…
…известном как место сбора так называемых неонацистов.
– Да вы шутите, что ли? Ну, приходят иногда панки какие-то.
– …вот посерьезнее. Связи с антисоветски настроенными элементами.
«Сван? Аня? Да ну, бред».
– Широков Даниил Андреевич. Что-то знакомое?
– Живем в одном номере. Гостиница «Москва», улица Советская. А вы говорите, антисоветские настроения…
– Сергей Николаевич, вы клоуна-то не стройте, дело серьезное.
– Тогда серьезно и официально заявляю, ничего об антисоветской деятельности Широкова Даниила… как его там… мне не известно.
– Это что?
Жестом фокусника майор выбросил на поверхность стола видеокассету с надписью шариковой ручкой на бумажном ярлычке «КРАСНЫЙ РАССВЕТ».
– Видеокассета.
– Смотрели?
– Откуда же я знаю, что у вас там записано. Может, там «Ну, погоди».
– Я начинаю терять терпение.
– Товарищ майор, в чем претензии ко мне? Я работаю на договоре, трудовая лежит в бухгалтерии «Сокола». А по документам я вообще студент вашего кулька. Широкова я себе в соседи не выбирал, мне его администрация подселила. Можете у них спросить. Что он смотрит, что он слушает, меня не касается, его спрашивайте. Мое личное мнение, фильм – дерьмо.
– Все-таки смотрели?! – вцепился майор.
– Читал в журнале «Советский экран». Я нашим критикам верю, а вы?
– Хорошо… Что можете сказать о Широкове?
– Да мы особенно не общаемся, разные круги, знаете…
– Вы в курсе, что он занимается проституцией?
– То есть?!
– Организует вывоз наших девушек за рубеж, под предлогом трудоустройства танцовщицами, официантками и так далее.
(«Ой, что они только не поют своим мамам, – рассказывал на днях Данила, посверкивая стальным клыком, – что танцевать едут, выступать, на ресепшен, в больницу медсестрой…»)
– Вы так не пугайте, пожалуйста. Я уж думал, он сам… Это самое… П-проституткой…
Пауза затянулась.
– Скажите, Сергей Николаевич… – майор поднялся, подошел к двери, рывком распахнул ее, осторожно прикрыл и снова сел. Сказал, почти шипя: – А ты че такой борзый? Ты понимаешь, где находишься? С кем разговариваешь, м?
– Я понимаю, – так же тихо ответил Сергей, – в областном управлении КГБ. Начальник управления генерал Селиванов. Я, кстати, с его внуком хорошо знаком. На днях слушали записи запрещенных в СССР рок-групп. Назвать?
Майор посерел и обмяк.
– А чего вы мне, – забормотал он, не поднимая головы, – голову морочите тогда? Чего вы корчите из себя? Мне это все нравится, что ли, по-вашему? У меня дел других нет?
Сергей почувствовал острую, но очень недолгую жалость к майору.
– Пропуск подпишите, – сказал он, вкладывая ручку в его пальцы.
***
– Слушай, привези мне такой же, – попросил вечером у Данилы приятель Саша. Вдвоем они смотрелись странно – двухметровый Данила с головой и глазами рептилии, и небольшого росточка, крепенький русопятый Александр с легкой золотистой щетинкой на подбородке и под носом.
– Ты в таком же утонешь, Валерьяныч, – ухмыльнулся Данила.
– Ну ты по размеру подбери! Ты же понял!
– Да шучу я, привезу, говно вопрос.
За столиком у двери в зал становилось шумно. Подвыпившие явно несовершеннолетние парни задирали входящих. У одного, судя по всему, заводилы, на горле болталась цепочка с бритвенным лезвием. Данила мазнул по ним взглядом, оценивая риск; пока решил не решать.
– Неудобно спрашивать, но что у тебя с Иркой вчера вышло? – поинтересовался он. – Она мне жаловалась на тебя.
– Вот сука, – удивился Александр, – а че мне ее, уговаривать надо было? Еще и жалуется, тварь. Другая бы хвасталась, да?
Улыбнулся солнечно и светло.
– Наскочишь когда-нибудь на целку.
– Ты за меня не переживай, Данила, – осадил Саша, – я разберусь.
Колонки загудели, кто-то оглушительно откашлялся, блямкнула тарелка. Барабанщик суетился над установкой. Сергей поднялся на сцену, волоча в правой руке клавиши. Вид у него был изнуренный. За столиком у входа раздался дружный вопль:
– Лабух! Дойчен зольдатен!
– Для наших… – начал говорить Сергей в микрофон.
– Дойчен зольдатен! Я, я! Ми вас будем немножко вешайт!
Раздался свист.
Компания кавказцев за другим столиком глухо роптала.
Александр посмотрел вполоборота на парней у двери, легко снялся со стула и вразвалочку подошел.
– Цурюк! – закричал на него сидящий слева кучерявый пацан с выбритыми до синевы висками и передернул затвор воображаемого «Шмайсера», – русише швайн!
– А вы че, ребят, фашисты, да? – добродушно спросил Саша, опираясь руками на стол.
– Че надо, гопник? – презрительно спросил главарь.
– Да просто услышал родную речь. Я только из Германии вернулся.
– Не пиздишь? – прищуренные глаза главаря чуть расширились.
– Бля буду. ГСВГ, слыхал?
– Слы…
Саша сделал рывок и легко опрокинул на компанию стол. Кучерявый, уклоняясь, покачнулся на стуле вбок, но тяжелый кулак догнал его, и кучерявый зарылся носом в палас. Саша вытащил из обломков и объедков главного, схватил двумя короткими пальцами бритву у него на шее и приставил к подбородку:
– Слышь ты, фюрер сраный, мне поебать, кто у тебя папа, чтоб я тебя не видел здесь больше, понял меня? Замочу, на хуй, сука! Понял, бля?!
Фюрер, стараясь не дергать челюстью, кивнул.
– Убью – на – хуй, – повторил Саша. Медленно и отчетливо.
Возвращаясь за столик к Даниле, посмотрел на сцену, сжал руки в замок:
– Маэстро, ваш выход!
Кавказцы, цокая и поднимая руки, выразили горячее одобрение поступку Александра.
– Ну ты молоток, – восхитился и Данила с оттенком презрения, – навел порядок. Может, тебе в милицию пойти?
– Может, и пойду! – Саша убрал рукой прилипшую ко лбу светлую прядь. Только испарина на лбу выдавала, что он несколько напряжен.
– Для нашего гостя из демократической республики Германия звучит эта песня, – сказал в микрофон Сергей и пробежался пальцами по клавишам.
Нарисованы актеры,
Музыканты и танцоры,
Отчего белее мела
Их встревоженные лица?..
Саша расплылся в улыбке, глядя на Данилу с чувством наивного превосходства. Будучи довольно неотесанным человеком, он не умел выражать свои чувства, потому так никогда и не признался Сергею, что был страстным поклонником «Рассвета» с двенадцати лет и даже когда-то учился петь «под Кузнецова», с хрипотцей.
***
– Так давайте веселиться и кружиться в танце вместе… – напевал Данила, выйдя из кабака. До гостиницы было кварталов пять, он решил пройти через горсад. Тени решетчатых ворот качнулись перед ним, как будто приглашая внутрь. Фонари в саду не горели, мрачно громоздилась на фоне темно-синего неба церковь, переделанная в краеведческий музей. Облезлая собака пробежала, вихляясь, из тени в тень, не спуская с Данилы больных желтых глаз.
Он лишний раз поразился пустоте этого города, причем пустота эта была злая, напряженная, готовая сожрать. Это не была идиллия, это не была утопия, это была черная дыра, тянущая в себя все со свистом, не оставляющая никому и ничему ни малейших шансов выжить.