Я почувствовал себя невероятно счастливым. Вино было сладким и прозрачным, бокал звенел, когда я дотрагивался до него пальцами. Минна открыла плетеную корзинку с кожаными ремнями. Разлив вино, она достала кекс, украшенный цветами из глазури и тропическими фруктами из марципана. Небольшая табличка из глазури гласила: «Перу 6000 миль». Минна поставила кекс на стол, развернув табличку к нам.
– Как чудесно! – воскликнул я.
– Вчера у тебя был день рождения, не так ли? – спросила она.
– Разве? Какой сегодня день?
– Наверное, не стоит гладить тебя по голове. – Минна рассмеялась глубоким хриплым смехом. – Ты не знаешь, сколько тебе лет? Боже, да ты считаешь в уме.
– Тридцать. Мне тридцать, замолчи.
Минна медленно моргнула.
– Знаешь, некоторые вещи настолько милы, что сложно не… – она хлопнула в ладоши, словно хотела убить муху, – … не разозлиться от умиления.
– Возможно, тебе не стоит сидеть рядом с ней, – наигранно прошептал Клем.
– О боже, мне нужно поговорить с Чарльзом, – внезапно сказал я.
Минна вскинула брови.
– Почему тебе вдруг понадобилось говорить с Чарльзом?
– Он договорился, что я буду работать приходским священником в Труро.
– Отмени все, – велел Клем. – Я не позволю тебе вернуться сюда, не в этой жизни. Так жить – позор, ведь жизнь прекрасна и была бы гораздо прекраснее, если бы ты сбросил своего брата со скалы. Не хочешь проверить?
– Убить больного родственника из лучших побуждений? Нет.
– Брезгливый либерал.
– Человека делают манеры.
Минна рассмеялась. Я тоже улыбнулся.
– Что ж, ладно, – сказал Клем. – Оставим Чарльза с его грошовыми урожаями. Он отвратительный мелкий гном. Тебе нужно уехать из этого дома. Знаешь что, пожалуй, я заберу тебя в Перу.
Рассмеявшись, я запрокинул голову и внезапно заметил участок сада за стеклянной стеной, который ранее закрывали папоротники. Статуя снова переместилась. Теперь она стояла у оранжереи и словно заглядывала внутрь, пытаясь подслушать наш разговор.
5
Семнадцатого декабря капитан «Хупера» с двумя хронометрами в руках дождался, пока упадет шар времени на Гринвичской обсерватории[2], и отдал приказ отчаливать.
Корабль был небольшим, но хорошо оснащенным, с просторным трюмом и нагревательными трубами, проходившими через все каюты. В первое утро мы проплыли мимо побережья Корнуолла и нашего имения. Я увидел маленький порт Мевагисси и – прямо на вершине холма – густые кроны вечнозеленых растений, которые, я был почти уверен, были соснами у нашего дома. Мы уже отдалились на полтора градуса долготы от Гринвича, так что по сути время изменилось на 25 минут в меньшую сторону – я об этом даже не задумывался, пока Минна не обратила мое внимание на старшего помощника капитана, который за неимением более насущных дел переводил стрелки часов. Было слишком холодно, чтобы оставаться на палубе, поэтому я спустился в трюм.
Там стояли тридцать ящиков Уорда[3] размером в человеческий рост, формой напоминающие турецкие лампы. В каждом легко поместилось бы молодое дерево, а толстые стекла защищали от солнца и соленого воздуха. На самом деле в каждом ящике уже было по дереву. Я взял на борт тридцать яблонь, чтобы научить Клема и Минну срезать черенки.
– Ты смотришь на дерево так, словно оно тебе о чем-то говорит, – заявила Минна.
Я ждал ее и Клема, прислонившись к трем медным нагревательным трубам и наблюдая за молодой яблоней в стеклянном ящике напротив меня. Поскольку деревья были выращены искусственным образом, в теплом трюме они зацвели. Когда я открыл небольшую дверцу, лепестки цветов, подхваченные теплым сквозняком, вылетели наружу, и в помещении запахло весной.
– Я просто задумался… Извини, – ответил я. – Присаживайся.
Минна села рядом со мной.
– Маркхэм скоро придет. Как твоя нога? Болит?
– Тепло помогает, – ответил я. Секунду я смотрел на нее. – Ты неважно выглядишь. Морская болезнь?
– Немного. Это… это бывает только по утрам.
Она не выглядела радостной – только встревоженной.
– Что ж, будь осторожнее, что бы ни случилось, – ответил я, мысленно представив все места на корабле, где можно было оступиться или споткнуться: лестницы, скользкая от морской воды палуба, слишком близко стоящие ящики в кают-компании.
– Я все равно потеряю его, даже если не буду двигаться. Я всегда теряю их. Только не говори Маркхэму. Мне бы не хотелось, чтобы он радовался и надеялся понапрасну.
– Я не скажу, – кивнул я.
– Спасибо. Ты… ты не осуждаешь меня?
– Нет. Боже, Минна, он твой, пока не появится на свет. Он твой, точно так же, как и любой твой внутренний орган. Я не буду говорить, что тебе можно делать, а что нельзя. Лишь посоветую воздержаться от алкоголя и опиума, но об этом ты и сама знаешь.
Минна рассмеялась.
– Только при условии, что я не впаду в истерику и не выдам свой секрет, – сказала она.
– Ты не такая.
– Он идет, – вдруг прошептала она.
– Доброе утро, – воскликнул Клем. Он уверенно спрыгнул с лестницы, и мы оба напряженно на него посмотрели. Клем ничего не заметил. – Итак, приступим? Боже, как же здесь хорошо, – добавил он. – Словно мы не на корабле.
Я протянул им по ножу для снятия коры.
– Итак, – начал я. – Если вы оба научитесь срезать черенки, то, что бы ни случилось, каждый из нас сможет это сделать.
Я показал им, как правильно срезать черенок цинхоны от одной из сформировавшихся ветвей и как затем правильно упаковывать его. Для этого мы использовали мох и сумку для карт Клема, потому что я знал: на большее в Перу нам не придется рассчитывать.
– Боже, как сложно, – простонал Клем. – Почему бы нам просто не собрать семена?
– Нет. – Я замолчал, осматривая его последний черенок. Края были неровными. – Семена цинхоны калисайи мутируют. Как яблони и тюльпаны. Растение, выросшее из семечка, будет отличаться от материнского. Вот почему нам нужны черенки.
– Ох, хорошо, – вздохнул Клем. – И почему я такой никчемный в подобных вещах?
– Ты справишься. Именно поэтому я взял тридцать яблонь для практики… Только перестань держать нож как молоток.
– Хорошо. Давай попробуем еще раз. Тебя ведь вызывали на Лиденхолл-стрит пару дней назад, верно? – вдруг спросил он. Клем умел быть неожиданным.
У меня перехватило дыхание, но я слишком хорошо умел лгать, чтобы выдать себя голосом. После долгих лет работы в Ост-Индской компании я стал экспертом по лжи.
– Да. Мистер Синг. Когда-то он был моим начальником. Мы просто поболтали за чашкой чая, иначе он вызвал бы и тебя. Думаю, он хотел убедиться, что я не пристрастился к опиуму.
– Ах да, конечно, – с облегчением ответил Клем. Он немного помолчал и продолжил: – Вот только… мне кажется странным, что Министерство выбрало меня.
Минна подняла голову.
– Я хочу сказать, что если их интересуют деревья, то географ – странный выбор, – добавил Клем.
– Географ, который говорит на кечуанском и не раз бывал в Перу. Таких нечасто встретишь. Без переводчика экспедиция обречена.
– Пожалуй, – согласился он.
– Давайте попробуем на другом дереве, – предложил я.
Телеграмму доставили в испанское посольство. Только Клем и Минна знали, что я там буду, поэтому, хоть подписи и не было, я был уверен, что она от Синга.
Прежней Ост-Индской компании уже не было, но офис пока не переехал ближе к Министерству по делам Индии. В газетах писали, что это должно произойти позднее и что у компании большие планы на Уайтхолл[4], но пока люди все еще работали в старом здании. Офис Ост-Индской компании находился на Лиденхолл-стрит, в большом здании с колоннадой и статуей Британии на крыше. По соседству располагалась кондитерская лавка, и у мужчины, стоявшего за прилавком, на конторской книге всегда лежала сахарная мышка.
Никто не ожидал национализации, но она произошла – в прошлом году. Ост-Индская компания, частная организация со средствами и мощью государства, дом всех торговцев, буквально за ночь была захвачена британским правительством, превратившим ее в государственное ведомство. Это случилось после окончания войны в Китае – войны, во многом начатой Ост-Индской компанией и оконченной военно-морским флотом. Парламент сообщил, что они де-факто заключили соглашение о сотрудничестве. Синг и остальные торговцы назвали это величайшим грабежом тысячелетия. Я помалкивал, потому что в глубине души был рад. Случившееся внушило мне удивительно непопулярное на тот момент доверие к мистеру Палмерстону и членам его правительства. Человек, сумевший отобрать Ост-Индскую компанию у шайки таких сообразительных мерзавцев, как Синг, однозначно мог управлять целой империей.
Я не удивился, найдя Синга в том же кабинете, что и всегда, хотя если кого-то и собирались сместить на волне перемен, этим человеком должен был бы быть он. У него были восточные корни. Одеваясь на западный лад, Синг легко сошел бы за дворецкого, но в нем не было восточных манер или чрезмерной вежливости. Он сидел, как англичанин, – прямо, одна рука тесно прижата к ребрам, а локоть второй – у запястья первой. Если от его страны что-то и осталось, то очень глубоко внутри. Синг не говорил, откуда он. У него был голландский акцент и слуга-голландец, а звали его Исеул, но это лишь наводило меня на мысль о корнуоллских принцессах.
– Садись, Тремейн, – сказал Синг, словно мы не расставались на два года.
Я сел осторожно, не желая показывать свою усталость от того, что просто прошел по зданию до его офиса. Но Клем был прав: в Лондоне я поправлялся быстрее, гораздо быстрее. В его доме всегда поддерживалось тепло, и он заставил меня купить новую одежду. Как заявил Клем, испанское посольство не хотело видеть меня в навощенном сюртуке, который выглядел так, словно повидал Трафальгарское сражение. Поэтому я пришел к Сингу в аккуратном черно-сером костюме и оплаченном Клемом сюртуке с синим шнурованным воротником. Клем покупал вещи для экспедиции, и было странным видеть, как он заказал шесть рубашек и четыре сюртука одновременно. Я не помнил, когда в последний раз покупал новую одежду, и уже позабыл, какой плотный наощупь неизношенный хлопок.
Синг внимательно изучил меня. Хоть он и не был эмоциональным человеком, я увидел изумление, проскользнувшее в его взгляде. Я знал, что постарел за это время, но меня потрясло то, что он заметил это. Он промолчал.
– Значит, Маркхэм – идиот, который согласился на все ради славной прогулки и поиска чего-то бессмысленного и инкского, – начал Синг. – Я верно излагаю?
– Он географ и антрополог, а не идиот. Конечно, ему интересны инки.
– С точки зрения подобных экспедиций антрополог и идиот – одно и то же.
Теперь голландский акцент Синга исчез практически полностью. Он проявлялся лишь изредка, примерно в одном слове из десяти, причем слово могло быть любым. Он положил руки на папку с документами.
– Как ты заметил, я его не пригласил, – продолжил он. – Не думаю, что выдержу разговор с таким человеком утром. Слишком велико желание отправить его в Австралию.
На его лице мелькнула улыбка, когда я рассмеялся.
– Что ж, хинные деревья. Расскажи мне, как ты собираешься привезти их.
Я подался вперед.
– Семена цинхон мутируют, поэтому нам нужны черенки. Для таких деревьев они должны составлять около двух футов в высоту. Мы упакуем их в сумки для карт Клема. Самое сложное – вовремя вывезти их из Перу. Черенки нужно посадить в течение месяца. Черенки слишком хрупкие, чтобы везти их по суше, поэтому мы поместим их в переносные стеклянные ящики, которые будут ждать нас в порту Ислай, и отправим их в Индию. Даже в ящиках на такой малой высоте они долго не выживут, поэтому морской путь должен быть прямым.
Синг нахмурился.
– Вы не вывезете много черенков в сумках для карт.
– Главное – собрать жизнеспособные черенки высокоурожайных деревьев. Взять качеством, а не количеством. Если все получится, мы сможем срезать новые черенки, когда первые приживутся в Индии. Кстати, Малабар. Клем сказал, что мы должны доставить черенки туда.
– Да, а что?
– Плохой климат. У нас есть земли на Цейлоне?
– Да.
– Лучше туда. Защищенный грунт, равнинная территория, плодородная почва, папоротники, четыре-пять тысяч футов над уровнем моря. Цинхоны – особенные деревья.
– Скорее они…
– Я перечислил условия, необходимые для их выживания. Сегодня я побывал в садах Кью, и их работники подтвердили это. Прежние попытки высадить деревья провалились, потому что никто не уделил внимание их естественной среде. Вот почему голландская плантация на Яве в плачевном состоянии. Она находится на скалистом холме, там нет тени, неверная высота. Разумеется, они не могут ничего вырастить, даже жизнестойкие малоурожайные деревья. Легче вырастить их в стакане.
Синг едва заметно улыбнулся, и я понял, что он хотел услышать весь этот лепет, чтобы убедиться – я не изменился.
– Значит, Цейлон, – уточнил он.
– Да.
– Я договорюсь об этом.
Возможно, только в силу своего возраста я заметил в нем неожиданную хрупкость. Или, возможно, она появилась лишь теперь, когда земля уходила из-под ног.
– Ты неважно выглядишь, – заметил Синг.
– Что ж… вряд ли мне удастся пересечь Амазонку, но об этом и речи не идет. Клем хотел, чтобы я ухаживал за черенками, вот и все. Но если бы вы послали кого-нибудь другого…
– Мне все равно, даже если он поместит тебя в банку со скипидаром, чтобы довезти туда, – отрезал Синг. Он немного помолчал и продолжил: – В Индии вот-вот начнутся восстания из-за хинина. Цена – сплошное безумство. Мы вынуждены продавать его себе в убыток, чтобы сохранить чайные плантации. Прошлогодние муссоны… Читал в газетах?
– Нет.
– Бесконечные. Повсюду буйствует малярия. – Синг покачал головой и неохотно добавил: – Я сам переболел ей. Абсурд. Половина работников на плантации сбежали, урожай чая некому собирать. Знаешь, какова доля доходов Британской империи от продажи чая?
– Огромная.
– Огромная, – сухо повторил он, не отрывая взгляда от папки с документами, лежавшей перед ним. Синг замолчал, словно пытаясь решить, говорить ли мне еще что-то. Пять лет назад он не стал бы, но теперь он выглядел уставшим. – Думаю, ты справишься. Но остальные не так уверены… Новые начальники понятия не имеют, как соотносятся риски и выгода. Они – государственные служащие, а не торговцы.
Когда Синг произносил слово «торговцы», оно звучало солидно. Он придавал ему то же значение, с которым другие люди говорили о государственных деятелях.
– Для них главное понять, что лучше подходит для утренних совещаний. Вот о чем они думают. Хинные деревья растут в далеких краях. Последними туда отправились голландцы. Трое мужчин сгинули в тропических лесах, единственному выжившему пришлось прятаться так долго, что почти все его деревья погибли… Лишь два черенка были доставлены на Яву…
– Двух было бы достаточно, если бы он позаботился о них должным образом, – перебил его я. Хасскарл был худшим садовником после моего дяди, который много лет назад заявил, что папоротники лучше растут в соли.
– Ох, ты это знаешь, я это знаю, но, по мнению новых начальников, человечество уже достигло своей вершины, и, если мы не сделали что-то раньше, значит, это просто невозможно сделать. Начальникам известно, что в 1851 году кровожадные индейцы перебили всю экспедицию Чарльза Бэкхауса вместе с пятью десятками солдат, а также что у нас нет карт местности. Хасскарл не составил ни одной: сам он не ходил в лес, а люди, которых он отправил, погибли. Проводник принес ему деревья. Позже этот проводник был пойман и убит доносчиками, работающими на поставщиков хинина. Бэкхаус тоже ничего не отправлял. Разумеется, у перуанцев должны быть карты, но они вряд ли захотят рассказать нам, как добраться до единственного в мире леса высокоурожайных хинных деревьев. Поэтому в своих благородных и бесконечных войнах Министерство по делам Индии отказалось от идеи отправить туда экспедицию, – заключил Синг. Его речь иногда становилась пугающе быстрой, когда он разговаривал со своими коллегами или о них. Так он доказывал, что никто не замутнит его мысли новомодными словечками или латынью.
Я нахмурился.
– Но… как же тогда одобрили эту экспедицию?
– Маркхэма выбрали, потому что он уважаемый и образованный член Королевского географического сообщества, а также он делает отличные карты. – Синг долго не спускал с меня глаз, прежде чем продолжил: – А тебя… – он перевел взгляд на мою трость. – Формально ты едешь, потому что раньше твоя работа заключалась в сложных незаконных экспедициях за редкими растениями, а еще потому, что у тебя есть связи с этой страной. Но никто не удивится, если садовник-калека не выживет. У тебя нет семьи, поэтому твоя смерть ничего не будет стоить нам. Ты – наш способ не ударить лицом в грязь.