– Сокращенный вариант имени. Разве нельзя?
Вольфганг глубоко вздохнул и, вновь опустив взгляд на учебник, печально улыбнулся.
– Можно. Так меня звал Фридрих.
Марк, на несколько секунд замолчав, задумчиво потер подбородок. В серых глазах его, при новом взгляде на немца, засветились искорки живого интереса, и девушка, прекрасно знающая своего брата, мысленно вздохнула, сознавая, что теперь он не отцепится от нового знакомого, пока не выяснит всю его подноготную. С другой стороны, приоткрыть для себя завесу тайны над личностью Вольфганга ей и самой хотелось нестерпимо… но для начала, наверное, стоило бы разбудить Пашку, чтобы потом не пересказывать ему.
Брата ее, по-видимому, посетила та же мысль, потому как он, быстро улыбнувшись, сделал знак немцу немного подождать и отправился будить друга.
Пашка спал, раскинув руки в стороны и тяжело дыша во сне. Глазные яблоки его под сомкнутыми веками дергались, руки подрагивали – парню определенно снился не самый приятный сон и, пожалуй, разбудить его стоило бы в любом случае.
– Паш… – Марк присел рядом с другом на корточки и легонько потряс его за плечо, – Эй, але, гараж, просыпайся! Уже солнышко взошло. Паш! – он тряхнул его сильнее.
Пашка застонал и, резко распахнув глаза, совершенно потрясенным, ничего не понимающим взглядом уставился на друга. Потом медленно моргнул, потряс головой и, глубоко вздохнув, провел ладонью по лицу.
– Ну и чертовщина… – с некоторым трудом выдохнул он, кое-как садясь, – Прикинь, мне, по ходу, Вторая мировая приснилась!
Вольф, от которого эта беседа, в тайне, разумеется не была, быстро глянул на девушку и неожиданно резко поднялся на ноги. В голосе его зазвучали какие-то жесткие нотки, щедро приправленные беспокойством.
– Война?
Пашка медленно повернулся к нему и, пару раз моргнув, неспешно склонил голову.
– Да… Ты это по-русски сказал? – он перевел взгляд на друга и громким шепотом уточнил, – Он что, по-русски говорит?
– Говорю, – Вольфганг, похоже, не слишком довольный обсуждением своей персоны, вновь опустился на стул, – Не знаю, как. Но говорить. Что ты снился?
Тата, которой неожиданно показалось, что некоторая трудность в составлении предложений со стороны немца вызвана тем, что он взволнован, шагнула вперед, мягко касаясь ладонью его плеча. Вольф благодарно улыбнулся, не отрывая, впрочем, внимательного взгляда от Пашки.
Тот, в свой черед, явственно растерялся.
– Да не знаю я, что мне снилось… Жутко было – это помню. Снаряды свистели, люди кричали, что-то взрывалось… – он почесал лоб, старательно припоминая сон и принялся поправлять сбившийся за время сна хвостик, – И эта башня! Она торчала, как зуб, вокруг нее все рушилось, а она даже не пошатнулась! Да, еще над ней как будто блики с двух сторон были.
Вольфганг нахмурился – слова нового знакомого он, к собственному удивлению, понял очень хорошо, и теперь спешно синхронизировал их со своими знаниями и впечатлениями.
– Zwei Sterne… – пробормотал он и, внезапно стукнув кулаком по столу, немного возвысил голос, – Я говорил – там было две звезды!
Тата, уже второй раз слышащая от этого парня про какие-то звезды, замотала головой, как упрямый ослик. От того, что начал говорить по-русски, немец ей менее помешанным не казался.
– Да какие звезды? Где? Причем они тут вообще?
– В самом деле, – Пашка, просыпающийся с каждым мигом все больше, уселся на полу по-турецки, с любопытством вглядываясь в немца, – О каких звездах ты говоришь, Вольф? Да и вообще, может, поведаешь, как оказался здесь и что с тобой случилось… И кто, кстати, тот друг, про которого ты говорил?
Молодой человек нахмурился, явно прикидывая, с чего начать рассказ и как сделать его в своих устах более или менее емким. И, желательно, понятным.
– Наш полк был… – он на миг замялся, затем осторожно продолжил, – Убит. Мы остались двое, бежали. Я думал, мы скажем о контузии…
– Стоп! – Марк, честно послушавший несколько секунд нового знакомого, не выдержал, – Давай-ка мы начнем еще раньше. Вольфганг… какой, по-твоему, сейчас год?
Воцарилось молчание. Немец смотрел на вопрошающего с явным недоумением, не понимая, как это год может быть «по его». Год – он же год и есть, он для всех одинаков!
Тата с Пашкой переводили взгляды с одного из собеседников на другого, не совсем понимая не столько вопрос, сколько причины, побудившие Марка его задать. Не понимая серьезности на лице того, не понимая сосредоточенности в его глазах… Он что, всерьез полагает, что немец выпал из времени и свалился точно на ступени лестницы, в никому не известной башенке, куда занесло только их? Но это же абсурд! Понятно, конечно, что тут творится что-то странное, да и то, каким образом Вольф сумел за одну ночь вполне сносно выучить русский язык представляет загадку, но не надо же доходить до сумасшествия! Наверняка все объяснимо, сейчас Марк сам…
– Тысяча девятьсот сорок третий, – медленно, с видимым трудом подбирая слова, выговорил Вольфганг и, моргнув, нахмурился, – Разве ты не знаешь? Скоро Рождество… – по губам его мелькнула слабая тень улыбки.
Ребята медленно переглянулись; Марк оставался все так же каменно-серьезен.
– А если я скажу тебе… – неспешно начал он, – Что сейчас май две тысячи двадцатого года? Что война закончилась семьдесят пять лет назад победой русских? Ты помнишь об этом?
– Помнить?.. – Вольфганг, глядящий на собеседника, как на сумасшедшего, слабо усмехнулся и покачал головой, – Как помнить, это невозможно! Сейчас сорок третий год, бои идут по всей Германии, русские теснят нас… – он неожиданно померк и опустил голову, – Хочу, чтобы это кончилось…
– Но все это давно кончилось, – Тата, вступая в беседу, сдвинула брови, недоверчиво вглядываясь в немца, – Вольф… Марк говорит правду – сейчас две тысячи двадцатый год, конец мая, а в начале его отмечали семьдесят пять лет со дня победы! – она вздохнула и сочувственно покачала головой, – Ты, должно быть, упал, сильно ударился, у тебя в голове перемешалось…
Пашка, ошарашенный не меньше, только рукой махнул.
– Это ж как надо было приложиться… – буркнул он и, окинув долгим взглядом мундир немецкого офицера, продолжил допрос, – Почему у тебя кровь на форме?
Вольф, словно почувствовав в этом парне более адекватного собеседника, перевел взгляд на него, слегка пожимая плечами.
– Я ранен. Немного. Фридрих больше…
Воцарилось молчание. Ребята переглядывались, совершенно не представляя, как реагировать на слова нового знакомого, не находя в себе сил поверить в его безумные речи и, вместе с тем, как-то подспудно ощущая, что парень не лжет. Что он и в самом деле верит в свои слова, что он свято убежден в их истинности… Но ведь это невозможно!
– Так, – Марк, как самый здравомыслящий, решительно хлопнул в ладоши, – Со странностями разберемся потом. Рассказывай, Вольф, свою версию событий, потом попробуем осмотреть твои раны, объясним, как все обстоит… если сами что-нибудь поймем.
Немец, явно не до конца понявший сложных конструкций собеседника, неуверенно кивнул и, кашлянув, попытался продолжить объяснения.
– Наш полк был уничтожен, – на сей раз слово подобрать ему удалось быстрее и легче, – Я и Фридрих остались живыми, бежали. Он был очень ранен, я хотел помочь… Фридрих – мой друг, мы друзья еще до войны. Когда она началась, мы сначала были в разных… – он пошевелил пальцами, ища нужное слово и неуверенно продолжил, – Полках. Потом нас перевели в один. Он был ранен, я хотел спасти его, увел с… поля боя. Мы шли сквозь лес, я все время слышал войну, – парень тяжело вздохнул, – Потом вдруг звуки исчезли. Мы увидели башню среди камней, над ней было две звезды. Со сторонам… – он сообразил, что сказал неправильно и смущенно улыбнулся, – Мы были внутри, Фридрих услышал голос. Он говорил – это ребенок, пошел вниз. Я с ним. Там… – здесь его передернуло, – Там были кости, много костей! И тот ребенок. Фридрих пошел к нему, поднял… Мне не понравилось. Я спросил, кто он… – Вольфганг нахмурился, припоминая ответ, – Он сказал… Сказал, он «темпор», но я не знаю… У меня в голове закружилось, я упал. Наверное. Когда проснулся – вы.
Рассказ закончился; рассказчик перевел дух и, окинув слушателей виноватым взглядом, пожал плечами. Говорить по-русски, да еще и говорить так долго, объяснять то, чего не понимал и сам, ему было еще трудно.
Ребята молчали, изредка переглядываясь, размышляя над странным рассказом, пытаясь вычленить для себя из него хоть какое-то рациональное зерно.
Тата почесала в затылке и, хмурясь, подняла взгляд на ожидающего вердикта парня.
– Темпор… – медленно повторила она, – Кажется, в итальянском tempo – это «время»…
– Типа «временщик»? – Пашка хмыкнул и, куснув себя за губу, развел руки в стороны, – Хотя это сразу все объясняет, конечно. Какой-то ребенок, который решил поиграться со временем. Поэтому Вольф оказался на семьдесят пять… э… семьдесят семь? Лет вперед, ну, а друг его, должно быть, так и остался в прошлом. Кстати, ты этого ребенка ругал?
Немец согласно кивнул.
– Да. Чертов ребенок, я уверен, что это его вина! Только все равно не до конца…
– Ну, мы, допустим, тоже до конца не понимаем, – вежливо вставил Марк и, тихонько вздохнув, махнул рукой, – Ладно. Предлагаю следующую линию поведения – мы принимаем безоговорочно на веру твои слова, признаем, что ты солдат Второй мировой и так далее. А ты, в свою очередь, веришь нам – ты попал в будущее, парень, в тот год, когда войны уже давно нет, когда установился, может быть, немного шаткий, но все-таки крепкий мир. Мы – русские, в Германию приехали просто, чтобы отдохнуть, спокойно ходим по улицам ваших городов, и нас никто не пытается убить. Мы тебе не враги, Вольф, да и никогда не стали бы нападать на уже итак пострадавшего парня… Кстати, надо осмотреть твои раны.
Вольфганг, выслушавший его очень серьезно и, по-видимому, вполне поддержавший принятое наиболее разумным человеком решение, слегка махнул рукой.
– Это царапины. Но что теперь делать?
Пашка, который, судя по всему, поверил в версию с выпавшим из своего времени солдатом Второй мировой легко и даже с удовольствием, безмятежно пожал плечами.
– Спуститься вниз, и попытаться обнаружить твоего ребенка. Хотя это чревато – вдруг он отправит тебя назад?
– Пауль… – Вольфганг нахмурился и покачал головой, – Я не хотеть видеть это снова.
– Да ну, тоже мне – бравый вояка! – Пашка откровенно фыркнул, – А то ты костей до того времени не видел! А как же война?
Немец сочувственно улыбнулся. В глазах его мелькнуло что-то, очень ясно говорящее, что эти слова нового знакомого убедили его, заставили поверить, что от войны эти ребята и в самом деле очень и очень далеки.
– На войне тела, – мягко произнес он и уточнил, – Не кости. А там… столько я прежде не видел. И тот ребенок!
– Никак не пойму, чем тебя так напугал ребенок, – Тата развела руки в стороны, – Он же маленький! Не факт еще, что все произошло именно из-за него. Да и потом – плохого-то ничего не случилось! Ты спасен, ты попал в будущее, в век, когда война осталась далеко позади – да ты получил шанс начать жизнь с чистого листа, Вольф! Радоваться надо!
Вольфганг тихонько вздохнул и немного ссутулился. Логика в словах девушки определенно присутствовала, с ней трудно было не согласиться, да у него и самого уже мелькали такие мысли – он ведь мечтал спастись от войны, вот и спасся. Но…
– А Фридрих?.. – он глянул на собеседницу исподлобья, – Я спасен… а он? Почему?..
– Об этом надо спросить этого ребенка, темпора, – отозвался на сей раз Пашка и, решительно поднявшись на ноги, поморщился, – Хотя на кости я смотреть пока не слишком хочу, это да. Поэтому есть встречное предложение – можем подняться наверх. Я там вчера, кажется, почти нашел что-то интересное, но меня сдернул Марк, и я это потерял. Может, пойдем, глянем?
Девушка, в принципе, не имеющая ничего против того, чтобы в компании друзей изучить верхнюю часть башни, нахмурилась и решительно топнула ногой.
– Нет! У нас тут раненный и, Вольфганг, чтобы ты ни говорил – а раны осмотреть следует! Снимай мундир.
Пашка скабрезно захихикал.
– Бесстыдница! И это при живом-то брате!
– Брат мне тоже пригодится, – Тата, не поддавшись на провокацию, серьезно глянула на Марка, – Ты ведь, кажется, когда-то хотел быть врачом?
Парень, уличенный в так и не сбывшемся и, говоря откровенно, давно забытом желании, часто-часто заморгал и честно попытался придумать, как бы получше возразить, но его, судя по всему, никто не слушал.
Вольфганг, совершенно не считающий зазорным снять мундир перед красивой девушкой, тем более, когда девушка эта предлагает помощь, уже расстегивал пуговицы, а Пашка, хихикающий над ним, судя по всему, всерьез вознамерился оказывать пострадавшему помощь и, отойдя к столу с остатками вчерашнего пиршества на нем, искал там что-то, чем можно было бы продезинфицировать раны.
Марк сдался и, шагнув к пострадавшему, принялся ждать, пока он избавится от мундира, от нечего делать его изучая.
– Ты из СС? – поинтересовался он после нескольких секунд молчания. Вольф поднял на него удивленный взгляд и осторожно кивнул – в вопросе ему почудился какой-то смутный подвох.
– Это плохо?..
– Да нет, просто интересно, – парень пожал плечами, – А звездочки на плечах что значат?
Вольфганг, как раз стянувший мундир, с видимым недоумением уставился на погоны.
– Их называли не так… – растерянно пробормотал он, – Я… не знаю, как по-русски. Я – гауптштурмфюрер. Капитан, по-вашему. Добавочные линии на нашивке и петлице, и погон с двумя… – парень смущенно улыбнулся, – Не знаю, как. Фридрих по званию младше, он… по-вашему… ммм… сержант, кажется.
– Как по мне, так звездочки – они и в Африке звездочки, – безапелляционно влез в разговор Пашка и, ухмыльнувшись, добавил, – Символично, кстати. Вот тебе и пресловутые две звезды над башенкой, может, тут была офицерская ставка СС?
Вольф, судя по всему, не уловивший русского юмора, нахмурился.
– Здесь было пусто, когда мы подошли.
Тата тихонько вздохнула и, решительно махнув в сторону своего излишне болтливого друга рукой, предпочла все-таки заняться делом.
Дело же, судя по всему, предстояло действительно важное – рубаха Вольфганга была пропитана кровью значительно больше, чем его же мундир, и это уже внушало вполне обоснованные опасения. Впрочем, с другой стороны, если уж парень по сию пору не умер и даже не упал в обморок, можно было смело эти опасения отринуть и понадеяться на лучший исход.
– Рубашку тоже нужно снять, – заметила она, – Сквозь ткань до ран затруднительно добраться.
Вольфганг растерянно заморгал и неловко стиснул ворот рубахи, не решаясь ее расстегнуть.
– Но… Но, я… – он смущенно кашлянул, – У меня под рубашкой ничего нет…
Ребята недоуменно переглянулись; парни обменялись понимающими ухмылками – смущение человека, по возрасту, видимо, соответствующего им, их забавляло. Тем более, что и смущаться-то, по большому счету, было нечего.
– Ну, и что? – не поняла девушка, – Мы же должны осмотреть раны, я не знаю… в больнице тебя же не в одежде бы смотрели! Ну, или что там было во время войны – госпиталь?
Вольф неуверенно кивнул и, по-прежнему не снимая рубашки, уверенно покачал головой.
– Я… я не могу перед девушкой… Вот так…
– Боже, какой застенчивый! – Тата, на самом деле приведенная стеснительностью парня почти в восторг, красноречиво закатила глаза, – Ладно, а парням ты себя осмотреть позволишь?
Марк, который искренне надеялся обойтись без таких экспериментов, как-то сразу помрачнел и, поникнув, тихо, но тяжело вздохнул. Пашка, от медицины вообще очень далекий, растерянно заморгал и пару раз красноречиво кашлянул.
Вольфганг перевел взгляд с одного на другого из русских «докторов» и, явственно сомневаясь, еще раз кивнул. Затем перевел взгляд на девушку.
– Только отвернись… пожалуйста.
Тата, которая к немцу питала определенную слабость и вовсе ничего не имела против того, чтобы увидеть его наполовину обнаженным, выразительно фыркнула и, помахав в воздухе рукой, демонстративно направилась к книжным полкам.