Сочинения. 1984. Скотный двор. Воспоминания о войне в Испании. Иллюстрированное издание - Джордж Оруэлл 5 стр.

– Стой, раз-два! Вольно! – бодро рявкнула физкультурница.

Уинстон опустил руки по швам и медленно наполнил легкие воздухом. Его разум ускользнул в лабиринт двоемыслия. Знать и не знать, сознавать полную правдивость, рассказывая тщательно сконструированную ложь, одновременно придерживаться двух взаимоисключающих мнений, зная, что они противоречат друг другу, и верить им обоим, использовать логику против логики, отвергать мораль и при этом якобы следовать ей, верить, что демократия невозможна и что Партия является стражем демократии, забыть все, что нужно было забыть, а затем снова вернуть это в память в тот момент, когда это необходимо, а затем незамедлительно забыть об этом еще раз, и, прежде всего, применить тот же процесс к самому процессу. Тут нужно было проявить чудеса умственной эквилибристики: сознательно вызвать бессознательное состояние, а затем сознательно забыть только что совершенный акт самогипноза. Даже для понимания слова «двоемыслие» необходимо использовать двоемыслие.

Физкультурница снова дала команду «смирно».

– А теперь посмотрим, кто из вас сможет дотянуться до пола! – с энтузиазмом сказала она. – Спину не округляем, товарищи, пожалуйста. Раз-два! Раз-два!..

Уинстон ненавидел это упражнение, так как оно вызывало стреляющую боль от пяток до ягодиц и часто заканчивалось повторным приступом кашля. Сцепив зубы, он продолжил размышлять. Он подумал, что прошлое не просто изменилось, оно было фактически уничтожено. Ибо как можно было установить даже самый очевидный факт, если не существовало никаких записей вне вашей собственной памяти? Он попытался вспомнить, в каком году он впервые услышал упоминание о Большом Брате. Он думал, что это было где-то в шестидесятых, но с уверенностью сказать не мог. В истории Партии, конечно, Большой Брат фигурировал как лидер и страж Революции с самых первых дней ее существования. Его подвиги постепенно отбрасывались все дальше назад во времени, пока не ушли в легендарные сороковые и тридцатые годы, когда капиталисты в своих странных шляпах, которые назывались цилиндрами, все еще разъезжали по улицам Лондона в огромных блестящих автомобилях и стеклянных каретах, запряженных лошадьми. Никто уже и не знал, что было правдой, а что выдумкой. Уинстон не мог даже вспомнить, когда возникла сама Партия. Он не припоминал, чтобы когда-либо слышал слово «АНГСОЦ» до 1960 года, но было возможно, что в его староязычной форме, а именно «английский социализм», оно использовалось и раньше. Все было очень туманным. Но иногда действительно можно было указать на определенную ложь. Ложью было, например, то (а именно это утверждается в партийных учебниках истории), что Партия изобрела самолеты. Однако Уинстон отчетливо помнил самолеты с самого раннего детства. Но доказать это было невозможно. Потому что никаких доказательств не существовало. Лишь раз в жизни он держал в руках безошибочное документальное доказательство подмены исторического факта. И тогда:

– Смит! – закричал с телеэкрана пронзительный голос. – 6079 Смит У.! Да, да, вы! Наклонитесь ниже, пожалуйста! Я знаю, вы можете. Вы не стараетесь. Пожалуйста, ниже! Вот так-то лучше, товарищ. Группа, вольно. А сейчас смотрите на меня.

Внезапно по всему телу Уинстона выступил горячий пот. Его лицо при этом оставалось совершенно непроницаемым. Никогда не показывать тревогу! Никогда не показывать обиды! В одно лишь мгновение взгляд мог выдать вас. Он стоял и смотрел, как физкультурница подняла руки над головой и – нельзя сказать, что изящно, но с удивительной аккуратностью и эффективностью – наклонилась и дотронулась ладонями пальцев ног.

– Вот, товарищи! Вот так я хочу, чтобы вы делали. Посмотрите на меня снова. Мне тридцать девять, и у меня четверо детей. А теперь гляньте-ка, – она снова наклонилась. – Вы видите, что мои колени не согнуты. Вы все можете сделать так же, если захотите, – добавила она, выпрямляясь. – Любой человек младше сорока пяти лет вполне способен коснуться пальцами до пола. Не всем нам выпала честь сражаться на передовой, но, по крайней мере, мы все можем поддерживать себя в форме. Вспомните наших ребят на Малабарском фронте! И моряков в плавучих крепостях! Подумайте, с чем им приходится мириться. А теперь попробуйте еще раз. Вот это другое дело, товарищ, так уже лучше! – ободряюще сказала она, когда Уинстон с резким выпадом сумел впервые за несколько лет коснуться своих пальцев ног с прямыми коленями.

Глава 4

Начался очередной рабочий день. С непроизвольным глубоким вздохом (и неважно, что телеэкран был рядом) Уинстон притянул к себе диктограф, сдул пыль с микрофона и надел очки. Затем он развернул и скрепил вместе четыре маленьких свертка, которые только что вывалились из пневматической почты с правой стороны его стола.

В его кабинке было три отверстия. Справа от диктографа – небольшая пневматическая труба для письменных сообщений; слева – большая для газет; а в боковой стене, в пределах досягаемости руки Уинстона, была большая продолговатая щель, защищенная решеткой. Последняя предназначалась для утилизации макулатуры. Тысячи, даже десятки тысяч таких щелей были расположены по всему зданию, не только в каждой комнате, но и через короткие промежутки в каждом коридоре. Почему-то их прозвали дырами памяти. Когда кто-то знал, что какой-либо документ подлежит уничтожению, или если кто-то видел лежащий где-то клочок бумаги, это было автоматическое действие – поднять решетку ближайшей дыры памяти и выбросить его, после чего теплый поток воздуха уносил его к огромным печам где-то в глубинах здания.

Уинстон изучил четыре развернутых листка бумаги. Каждый содержал сообщение из одной или двух строк на сокращенном жаргоне – не новоязе, но состоящем в основном из слов новояза, который использовался в министерстве для внутренних переписок. В сообщениях говорилось следующее:

С легким чувством удовлетворения Уинстон отложил четвертое сообщение. Это была сложная и ответственная работа, и ей лучше заниматься в последнюю очередь. Остальные три были рутинными делами, хотя второе сообщение, вероятно, сулило утомительное перебирание списков цифр.

Уинстон набрал «ответные номера» на телеэкране и запросил соответствующие выпуски «Таймс», которые выскользнули из пневматической трубки уже всего через несколько минут. Полученные им сообщения относились к статьям и новостям, которые по тем или иным причинам было сочтено необходимым изменить или, согласно официальной терминологии, «исправить». Например, из выпуска «Таймс» от 17 марта стало ясно, что Большой Брат в своем выступлении накануне предсказал, что южноиндийский фронт будет оставаться спокойным, а вскоре начнется евразийское наступление в Северной Африке. Но случилось так, что Евразийское высшее командование начало наступление в Южной Индии, оставив Северную Африку в покое. Поэтому необходимо было переписать абзац речи Большого Брата таким образом, чтобы он мог предсказать то, что действительно произошло. Или выпуск «Таймс» от 19 декабря опубликовал официальные прогнозы производства различных классов потребительских товаров в четвертом квартале 1983 года, который также был шестым кварталом девятого трехлетнего плана. Сегодняшний выпуск содержал заявление о фактическом объеме производства, из которого следовало, что прогнозы во всех случаях были совершенно неверными. Задача Уинстона заключалась в том, чтобы исправить исходные цифры, приведя их в соответствие с более поздними. Что касается третьего сообщения, то оно относилось к очень простой ошибке, которую можно исправить буквально за пару минут. Совсем недавно, в феврале, Министерство изобилия дало обещание (официальный термин – «категорическое обещание»), что в 1984 году не будет сокращений шоколадного пайка. На самом деле, как было известно Уинстону, шоколадный паек должен был быть уменьшен с тридцати граммов до двадцати в конце текущей недели. Все, что требовалось, – это заменить первоначальное обещание предупреждением о том, что, вероятно, в какое-то время в апреле потребуется сократить рацион.

Как только Уинстон обработал каждое сообщение, он вставил свои речевые исправления в соответствующие экземпляры «Таймс» и сунул их в пневматическую трубку. Затем движением, доведенным до автоматизма, он скомкал исходные сообщения и все записи, сделанные им самим, и бросил их в дыру памяти, чтобы их поглотило пламя.

Что именно происходило в невидимом лабиринте пневматических труб, он не знал, но понимал в общих чертах. Как только все необходимые исправления в указанном конкретном номере «Таймс» будут собраны и сопоставлены, этот номер будет перепечатан, исходная копия уничтожена, а исправленная – помещена в файлотеку вместо нее. Этот процесс непрерывного изменения применялся не только к газетам, но и к книгам, журналам, брошюрам, плакатам, листовкам, фильмам, песням, карикатурам, фотографиям, т. е. ко всем видам литературы и документации, которые предположительно могли иметь какое-либо политическое или идеологическое значение. День за днеми почти каждую минуту прошлое обновлялось. Таким образом, каждое предсказание, сделанное Партией, могло быть подтверждено документальными доказательствами как верное, и ни одна новость или какое-либо выражение мнения, которое противоречило нынешнему состоянию дел, не должно было оставаться в архивных записях. Вся история была словно написана карандашом, она стиралась и переписывалась ровно столько, сколько было необходимо. И никак нельзя было потом доказать, что имела место подмена. Основная часть Отдела документации – к слову, она была гораздо многочисленнее, чем сектор, в котором работал Уинстон, – состояла из сотрудников, в обязанности которых входило отслеживание и сбор всех копий книг, газет и других документов, которые должны были быть заменены или подлежали уничтожению. Издания «Таймс», которые из-за изменений в политических взглядах или ошибочных пророчеств, произнесенных Большим Братом, были переписаны дюжину раз, хранились в специальном архиве, и не существовало никакой другой копии, чтобы противопоставить им. Книги также отзывались и переписывались снова и снова и неизменно переиздавались без признания каких-либо изменений. Даже в письменных инструкциях, которые Уинстон получал и от которых он неизменно избавлялся, как только разбирался с ними, никогда не говорилось и не подразумевалось, что должен быть совершен акт подделки: всегда упоминались описки, ошибки, опечатки или неправильные цитаты, которые необходимо было исправить в интересах точности.

Но на самом деле, подумал он, корректировать численные показатели Министерства изобилия, – это даже не подделка. Это просто замена одного вздора другим. Большая часть материала, с которым приходилось иметь дело, не имела никакого отношения к реальной жизни, там было даже меньше реального, чем в обычной прямой лжи. Статистика в своей первоначальной версии была такой же фантастикой, как и в исправленной. Все численные показатели просто брались из воздуха, придумывались самими сотрудниками Отдела документации. Например, прогноз Министерства изобилия оценивал производство обуви за квартал в сто сорок пять миллионов пар. Фактический же объем производства составил шестьдесят два миллиона. Однако Уинстон, переписывая прогноз, сократил эту цифру до пятидесяти семи миллионов, чтобы, как обычно, создавалось впечатление, будто квота была перевыполнена. В любом случае, шестьдесят два миллиона не ближе к истине, чем пятьдесят семь или сто сорок пять миллионов. Скорее всего, обувь вообще не производилась. Еще более вероятно, что никто не знал, сколько ее было произведено, впрочем, это никого и не заботило. Все знали, что ежеквартально огромное количество ботинок производилось на бумаге, но примерно половина населения Океании ходила босиком. И так было со всеми зафиксированными событиями, большими или малыми. Все словно растворялось в мире исправлений и переписываний, и наконец, даже понятие даты и года стало неопределенным.

Уинстон посмотрел через зал. В кабинке на другом конце зала с умным видом сидел Тиллотсон, невысокий мужчина с маленькой темной бородкой. Он работал не покладая рук, на коленях у него лежала свернутая газета, а губы его почти касались микрофона диктографа. Со стороны казалось, будто он пытался сохранить в секрете то, что надиктовывал, чтобы это осталось только между ним и телеэкраном. Он поднял глаза, и его очки враждебно блеснули в направлении Уинстона.

Уинстон почти не знал Тиллотсона и понятия не имел, над чем тот работал. У сотрудников Отдела документации не принято было рассказывать друг другу о своей работе. В длинном зале без окон стояло два ряда кабинок, и его наполнял бесконечный шелест бумаг и гул голосов, надиктовывающих речевые записи. Наверно, с десяток людей Уинстон даже не знал по имени, хотя каждый день видел их в коридорах или на Двухминутках ненависти. Он знал, что в кабинке рядом с ним маленькая женщина с песочными волосами изо дня в день выслеживала и удаляла из прессы имена людей, которые были испарены и, следовательно, считались никогда не существующими. В этом была определенная символичность, так как ее собственный муж испарился пару лет назад. Через пару кабинок от него сидел кроткий растяпа по имени Амплфорт, который обладал очень волосатыми ушами и удивительным талантом на ходу придумывать рифмы и говорить стихами. Он занимался исправлением стихов – это называлось редактирование окончательных текстов, – ставших идеологически неприемлемыми, но которые по тем или иным причинам должны были быть сохранены в антологиях. И этот зал, насчитывающий пятьдесят или около того рабочих, был всего лишь одной подсекцией, как бы одной сотой в огромном улье Отдела документации. Дальше по коридору, на верхних и нижних этажах были другие рои рабочих, занятых невообразимым множеством других видов работ. Также существовали огромные типографии со своими младшими редакторами, экспертами по типографике и прочее. Были тщательно оборудованные студии для подделки фотографий. Был и целый Отдел телепрограмм, в котором работали инженеры, продюсеры и актеры, специально отобранные за их умение имитировать голоса. Существовали целые армии справочников, чья работа заключалась просто в составлении списков книг и периодических изданий, которые следовало отозвать. Были огромные склады, где хранились исправленные документы, и целые этажи с печами, где уничтожались изначальные версии этих материалов. И где-то здесь так или иначе (но где именно, никто не знал, это было секретом) сидели руководители, которые координировали все эти процессы и решали, какой фрагмент прошлого должен быть сохранен, какой подделан, а какой полностью уничтожен.

В конце концов, Отдел документации был всего лишь маленькой частью Министерства правды, и его основная задача заключалась не в восстановлении прошлого, а в снабжении граждан Океании газетами, фильмами, учебниками, телеэкранными программами, пьесами, романами… – в общем, всеми мыслимыми видами информации, от предписаний до развлечений, от статутов до лозунгов, от лирических стихотворений до научных трактатов, от детских книг по орфографии до словаря новояза. Министерство должно было не только обеспечивать и удовлетворять разнообразные потребности Партии, но и делать то же самое на более низком уровне, т. е. на уровне пролетариата. Существовал целый ряд отделов, занимавшихся пролетарской литературой, музыкой, драматургией и развлечениями в целом. Здесь выпускались газеты, в которых почти ничего не было, кроме заметок о спорте, криминальных историй, гороскопов, а также банальные пятицентовые романы, фильмы сексуального содержания и сентиментальные песенки, которые были сочинены исключительно механическими средствами с помощью аппарата, известного как рифмоплет. Был даже целый специальный сектор – «Порносек» на новоязе, – занимающийся производством низкопробных порнографических фильмов, которые рассылались в запечатанных пакетах и которые можно было просматривать только тем членам Партии, кто был задействован в их производстве.