– Донские казачки?
Сёстры улыбнулись, и Евдокимов сразу отметил открытость в широкой улыбке первой и затаённую грусть в сдержанной улыбке второй. Невольно залюбовался последней. Казалось, без всякой задней мысли.
И пока стояли в ожидании лифта, а затем поднимались на свой этаж, шли по коридору, разговор шёл то о прошедших выступлениях, то о дальнейших планах – куда-то по окончании училища сестрицы собирались поступать.
Слушая всё это краем уха, Евдокимов был совершенно спокоен, но стоило разойтись по номерам, как он почувствовал сначала приступ скуки, затем желание чем-нибудь развлечься и уже хотел включить телевизор, когда Женя предложила отметить выступление.
Они оделись и вышли на улицу. Холодный ветер пронизывал насквозь. И хотя снега было немного, ничего не напоминало о весне. Да и какая весна в начале марта? С утра шёл мокрый снег, потом ветер гонял по безликому небу рваные облака, изредка выглядывало холодное солнце, а затем опять всё тонуло в сером тумане. Вечером обещали вывесить списки победителей, а на другой день, после экскурсии по городу, раздать награды и провести гала-концерт.
Когда, отмотав пару километров в поисках магазина, вернулись в гостиницу, списка победителей ещё не было. Поднявшись на лифте, направились было к себе, когда увидели выходивших из своего номера казачек. Женя сообщила им, что списков ещё нет, и пригласила в гости. Сёстры переглянулись, улыбнулись и сказали, что придут. И как только они это сказали, Евдокимов почувствовал приятное, как перед началом концерта, волнение, а затем в голову полезла всякая чушь. Попробовал себя усовестить – бесполезно.
Меж тем всё было готово к приходу гостей. Плотно задёрнуты шторы. Потушен свет, включена настольная лампа. На журнальном столике у окна стояли бутылка сухого вина, пластиковые стаканы, лежали мандарины, шоколад.
Когда постучали в дверь, у Евдокимова ёкнуло сердце. Но это оказались соседи, пришедшие попросить запись выступления с сегодняшнего концерта. Евдокимов пообещал выслать.
Прошло ещё минут десять. Женя предложила начать. Евдокимов разлил. Они молча прикоснулись пластиковыми стаканами. И в эту минуту постучали снова.
Кровь бросилась Евдокимову в голову. Но это были очередные просители.
Ещё через полчаса стало ясно, что казачек не будет, и к их маленькому банкету Евдокимов потерял интерес. И, когда Женя предложила пошататься по гостинице, он охотно согласился.
Отель был огромным, обычно в нём останавливались иностранцы, которых и на этот раз оказалось немало. В основном – финны и немцы. Они сидели в баре, курили и тянули из высоких стеклянных бокалов янтарное пиво. А вот в ресторане, с настоящей живой музыкой, кого только не оказалось. Когда проходили мимо музыкантов в поисках свободного места, один, как выяснилось потом, Евдокимова узнал. Особенно как-то посмотрел и что-то сказал стоявшему рядом гитаристу. Евдокимов сделал вид, что не заметил. И тут их окликнули казачки. Они сидели в нише, у окна, и ели мороженое. Евдокимовы к ним присоединились.
Женя сказала:
– А мы ждали-ждали да так почти половину бутылки и выпили.
Сёстры виновато переглянулись.
Евдокимов взял меню. И, когда подошла официантка, спросил:
– Ну а теперь-то, надеюсь, не откажетесь с нами выпить?
– Нет, что вы, мы не пьём, – в один голос возразили казачки.
– Тогда и мы не пьём, – подытожил Евдокимов и заказал дочери коктейль, а себе кофе.
Когда заиграла музыка, Евдокимов сказал:
– Это хорошо, что не пьёте. Надеюсь, не курите тоже. Что поёте, мы уже знаем. А вот танцуете ли? Кстати, как вас зовут? Мы до сих пор так и не познакомились.
Весёлая, прямо как в «Евгении Онегине», оказалась Олей, грустная – Таней.
– Танюш, а пойдёмте танцевать?
И она, мило покраснев и переглянувшись с сестрой, тут же поднялась.
И что его дёрнуло пригласить её на танец? Не иначе – вино. Будь он трезвым, вряд ли бы пригласил. И сразу нахлынуло столько, казалось бы, навсегда похороненных переживаний. Было такое впечатление, словно он впервые ведёт даму на танец. Сто лет он ни с кем не танцевал и думал, уже никогда не будет, и надо было такому приключиться!
Ему приходилось видеть, когда между гастролями играл на свадьбах в кафе и ресторанах, как танцуют надоевшие друг другу супруги, случалось наблюдать, как танцует только что познакомившаяся пара, но никогда ещё не видел такой застенчивости на лице на столько лет моложе его девушки, да ещё такой красивой донской казачки. Ничего подобно он не испытывал тысячу лет и совершенно не чувствовал своего возраста, а ему буквально месяц назад стукнуло сорок девять. Голова его плыла, уши заложило, он был полон самых невозможных желаний и не мог произнести ни слова. Да и о чём говорить? Теперь он со стыдом вспоминал, как во время танца ему ужасно хотелось поцеловать Тане руку, и не сделал этого лишь благодаря невероятному усилию над собой. Ещё неизвестно, как бы она к этому отнеслась.
Когда закончился танец и под инквизиторским взглядом дочери они вернулись на место, к Евдокимову подошёл узнавший его музыкант.
– Прошу прощения, – сказал он, – вы случайно не Анатолий Евдокимов?
– Он самый.
– Не желаете чего-нибудь исполнить?
– Почему бы и нет?
И, когда поднялся, уловил удивлённый Танин взгляд. Таким знакомым и так много сказавшим показался ему он.
Маэстро объявил в микрофон, что у них в гостях «тот самый Анатолий Евдокимов, который» и так далее… За некоторыми столиками в сторону эстрады с недоумением обернулись. Но когда Евдокимов запел один из своих хитов, послышались сначала робкие, а затем дружные аплодисменты. Затем он исполнил ещё один хит и, поблагодарив музыкантов, вернулся за столик. Сразу же осадили пьяные поклонницы с просьбами расписаться на пачках сигарет, в развёрнутых записных книжках. Разумеется, ему было приятно, и только для виду Евдокимов хмурился. – Теперь и посидеть не дадут, – сказал он. – Может, всё-таки поднимемся в номер?
На этот раз сёстры согласились без колебаний.
Евдокимов оплатил заказ, и они подались на выход. И как-то само собой получилось, Женя с Олей пошли впереди, Евдокимов с Таней – следом.
– Хорошо поёте! – царапнула взглядом Таня.
– Вы – тоже. Кстати, не заглянуть ли – может, вывесили списки?
– А и правда, пойдёмте?
И они потащились длиннющим коридором, который опоясывал гостиницу кольцом и даже выходил на улицу, соединяя прерванные здания остеклённым проходом.
Списков не было, и свет в ординаторской ещё горел.
Женя изобразила на лице крайнее удивление:
– Неужели до сих пор заседают?
– Что ты хочешь – столько народу выступало!
Они направились к лифту.
В номере казачки расположились по обе стороны журнального столика в креслах, Евдокимовы – на кровати напротив. Евдокимов разлил вино, поднял свой стакан, сказал:
– За надежду!
– Которая умирает последней! – подхватила дочь.
– Или не умирает никогда.
– И такое бывает?
– И не такое бывает.
– С ума сойти!
– Же-эня…
Все сделали по глотку, не опуская стаканы, потянулись кто к долькам мандаринов, а кто к шоколаду.
Разговор зашёл о концертной деятельности Евдокимова, и он стал рассказывать, как пробивался на эстраду. Не только казачки, но и Женя слушали с интересом. Особенно забавной показалась история с первым выступлением.
– Когда открыли занавес и я увидел такое огромное количество устремлённых на сцену глаз, у меня совершенно вылетело из головы, что будем петь. Ударник отсчитывает палочками счёт, а я лихорадочно соображаю, какая же это песня.
Женя спросила:
– И что?
– Не уронил честь мундира. Пару куплетов, правда, от волнения проглотил.
– Пару куплетов?
– Пару слов, разумеется.
Когда кончилось вино, всех опять потянуло смотреть списки.
Но их так и не вывесили, и жюри ещё заседало.
– Вообще-э! – возмущенно протянула Женя.
И, не сговариваясь, они побрели по длинному коридору в сторону бара. Там ещё сидел народ, хотя час был уже поздний. Евдокимов предложил сухого вина, но сёстры на этот раз отказались.
– Тогда и мы не будем.
– Ну почему, выпейте, – сказала Таня и посмотрела ему в глаза.
Евдокимов возразил:
– Что-то не хочется без вас.
И тогда Женя, которую всё это уже стало раздражать, не терпящим возражения тоном заявила:
– Тогда бай-бай! Тем более что завтра на экскурсию вставать рано.
Кто бы знал, как не хотелось Евдокимову расставаться. На прощание они ещё раз обменялись с Таней выразительными взглядами. Евдокимов даже подосадовал на дочь, но делать было нечего и, войдя в номер, тут же ушёл в душ.
Глянув на себя в зеркало, с возмущением спросил:
«Ну, и чего тебе надо?»
А в голове продолжала развиваться картина неосуществившегося романа. Даже после контрастного душа успокоился не скоро. Мучился глупостями и от глупости.
Казачки на экскурсию не поднялись. И Евдокимов сначала пожалел об этом, но потом, трезво рассудив, решил, что это к лучшему.
Списки наконец вывесили. И, как уже было сказано, они с дочерью обнаружили себя в числе победителей. Стало быть, к 16–00 надо было вернуться на гала-концерт. Толпившийся возле стенда народ комментировал результаты.
В отличие от Москвы, старый Питер во многом сохранил свой исторический облик. Как и полагается северной столице, то светило солнце, а то валил мокрый снег. В плотном транспортном потоке их «Турист» не спеша пробирался по узким улочкам, вдоль каналов, иногда пересекая их по горбатым с красивыми чугунными перилами мостам. Останавливались у набережной Невы, у Сфинкса. Река ещё стояла во льдах. Побывали у Зимнего дворца, Медного всадника, Петропавловского собора. Обогнули Исаакий, проехали недалеко от Александро-Невской лавры и последнюю парковку сделали у Николо-Богоявленского собора. Площадь перед собором была в снегу и вся усыпана резвящейся детворой. А вообще, остановок было немного. И не только мокрый снег и холодный ветер были тому причиной, но и запруженность узких питерских улиц. Многие фасады нуждались в косметическом ремонте.
Когда вернулись в гостиницу, было уже далеко за полдень. Казалось, за поездку Евдокимов совсем остыл, как вдруг у лифта нос к носу столкнулись с казачками. Они глянули с Таней друг другу в глаза, и всё в нём тотчас же возмутилось.
Спросив, почему не были на экскурсии, и выслушав ответ, Женя сказала:
– А у нас столько впечатлений! Вы вниз? Видели списки?
– Да.
– И что?
– Ничего. А у вас?
Женя ответила и спросила:
– Когда домой?
– После гала-концерта. А вы?
– Завтра.
– Значит, ещё увидимся?
Пока шёл этот разговор, Евдокимов несколько раз обменялся с Таней взглядом. Даже подумал, не взять ли адрес электронной почты, мол, выступление послать, и так, мало ли что, но всё-таки пересилил себя, вот если сами предложат. Но сёстры и не подумали, и Женя ни словом не обмолвилась о продолжении отношений.
После получения наград и гала-концерта ещё минут пять постояли с казачками в коридоре и, пожелав друг другу счастливого пути и дальнейших успехов, расстались.
Домой тоже ехали на «Сапсане». И даже не верилось, что появились такие скоростные поезда. Прежде дорога до Питера на фирменном поезде отнимала вечер и ночь, а тут всего семь часов пути.
Плавно покачиваясь, поезд мчался со скоростью винтового самолёта. За широким окном, пока не стемнело, проплывали ещё заснеженные, но уже с весенними проталинами поля и леса.
За дорогу Евдокимов не сразу, но всё-таки успокоился.
Но этим не кончилось.
И в очередной раз случилось на юбилее школы, в начале мая.
* * *
Народу прибыло много, а вот из их класса – всего лишь один Калиничев. Они пожали друг другу руки, разделись, записались и поднялись в спортивный зал.
Началось с замечания Калиничева:
– Нет, всё-таки красивые у нас бабы!
– Не понял.
– Ездили тут наши мужики в Муром, говорят, не на кого посмотреть, а у нас, на какую ни глянь, все красавицы!
– Так уж и все?
– А ты сам посмотри.
И тогда из чистого любопытства Евдокимов стал поглядывать по сторонам, и, разумеется, ничего особенного не замечал, и, может быть, вскоре перестал, кабы случайно не задержал внимание на одном лице. А сидела неподалёку, в профиль, лет двадцати пяти, девушка. И впрямь, подумал Евдокимов, красавица. Невольно залюбовался. И так получилось, почувствовав его взгляд, девушка сама повернула голову. Буквально на мгновение их взгляды встретились, но и этого оказалось достаточно. Девушка тут же опустила глаза, Евдокимов – тоже, мельком глянул на Калиничева, тот ничего не заметил, и, однако же, в одно мгновение Евдокимов выпал из общего интереса. Всё его внимание, даже если не смотрел, сосредоточилось на ней. Он попытался себя усовестить («в чём, собственно, дело, дорогой товарищ, вы чего это опять?»), а сам продолжал исподтишка наблюдать. И как бывало когда-то в этой самой школе, девушка это заметила. Разумеется, поворачиваясь в очередной раз в его сторону, ни на кого конкретно она не смотрела, и так же было понятно, что время от времени поворачивала она голову совершенно невольно, движимая непреодолимым любопытством. Скользнёт мимо его глаз, задержит на пару секунд внимание в пространстве – а Евдокимова словно жаром обдаст. И так продолжалось до конца торжественной части.
После вручения подарков все разом поднялись и стали расходиться. И тут Евдокимов потерял её из виду.
В спортзале меж тем запустили танцы, и на них осталась одна молодёжь. Они с Калиничевым решили отметить встречу и спустились в столовую, в которой организовали что-то вроде буфета с закусками и вином.
– Чего будем?
Калиничев сказал:
– Я – сухое.
И они взяли по двести грамм сухого вина.
Чокнулись, пригубили.
И тут заглянули «они». «Они» – потому, что на торжественной части она сидела с подружкой. Контраст удивительный. Такое впечатление, что одну изваял художник, другую вытесал топором пьяный мужик. У первой зубки были ровненькими, у второй – какие-то ржавые осколки. Первая почти не улыбалась, вторая постоянно скалила гнилые зубы.
Очевидно, спустившись сверху, оттуда, где гремела музыка, проходя мимо, они решили заглянуть – нет ли кого знакомых? – и так получилось, взгляды их сразу встретились, замерли, и в следующее мгновение закрылась дверь. Из-за дальности расстояния можно было подумать, вовсе не на Евдокимова она посмотрела, но что-то определённо говорило его сердцу, что посмотрела она именно на него. И ему уже не сиделось. И всё-таки он выдержал до той минуты, пока буфетчица не попросила всех освободить помещение.
Чего Евдокимов не ожидал, так это увидеть подружек на кушетке напротив раздевалки, к которой они с Калиничевым подошли. И тут они уже не просто встретились, а вперились друг другу в глаза. Она смотрела в каком-то ужасе, очевидно, понимая, что так нельзя, и в то же время не находя в себе силы оторваться от его взгляда, а он – от её.
Однако Калиничев всё это вовремя прекратил:
– Ну что, пошли?
И они направились к выходу.
На улице постояли ещё.
Во время ничего не значащего разговора Евдокимова всё подмывало вернуться в школу. Вот так вот просто войти и спросить: девчата, вы откуда будете, в смысле, из какого из четырёх посёлков, дети которых учились в их школе?
Но Калиничев и это прекратил:
– Ну что, по домам?
И Евдокимов его проводил. Благо, по пути было. На прощание пожали друг другу руки, дали совершенно необязательное обещание друг друга не забывать.
Калиничев спросил напоследок:
– Домой или к родителям?
– К родителям, – ответил Евдокимов, а сам повернул к школе.
Подойти в присутствии такого количества знающего его народа Евдокимов ни за что бы не решился, но притаиться где-нибудь в темноте, чтобы, если повезёт, навязаться в провожатые, был почти готов. Почти – потому что в нём, как и в Питере, шла борьба: