Естественно, никакого действия мои слова не возымели. Даже если бы в нашем маленьком бетонном склепе взорвалась бомба, наверху ничего не услышали бы. И все же мне нужно было дать выход внутренней агрессии. Я продолжала кричать и молотить по стене, но вскоре тело отказалось меня слушаться. За несколько дней меня дважды насиловали и напаивали снотворным, я почти ничего не ела и находилась в состоянии паники. В подвале было душно и влажно, и от этого мутилось в голове и подкашивались ноги. Тело болело, мысли путались. С трудом переводя дух, я рухнула на пол. Я пыталась сосредоточиться, и вдруг мою голову пронзила мучительная боль. Без вентиляции воздух стал влажным. Если я хочу сохранить сознание, нужно успокоиться и дышать ровно. Маньяк похоронил нас заживо. Если мы не уступим его сексуальным требованиям, он может дать нам задохнуться, свести с ума, уморить голодом.
Мы с Леной долго молча сидели в темноте. Мной овладело какое-то бесстрастное безразличие, и только удары сердца упрямо напоминали, что я еще жива. Темнота была такой полной, что можно было и не открывать глаза – никакой разницы. Проходили часы. Я начала видеть какие-то движущиеся цвета и формы. Возможно, это были шутки разума, но я начала слышать странные, незнакомые звуки. Сидение в полной темноте обострило слух, и я стала различать шорохи, которых в обычном состоянии не заметила бы. Порой мне казалось, что это какие-то привидения. Затем я была уверена, что слышу, как по комнате ползают насекомые, как сочится сквозь бетон вода, как черви копошатся в земле под полом. Чем бы это ни было, но это чувство потом преследовало меня все те годы, когда Виктор наказывал нас, сутками оставляя в темноте.
Через несколько часов, а может быть, через день свет неожиданно включился. Одновременно загудел вентилятор. Маленькая плитка начала нагреваться. И тут же в дверях появился Виктор. На сей раз в одной руке он держал нож, а в другой резиновый шланг.
– По-хорошему или по-плохому? – злобно прорычал он, глядя на меня и протискиваясь в нашу комнату.
Лена снова оказалась смелее меня. Она мгновенно вскочила на ноги, так, чтобы Виктор не мог до меня дотянуться. Естественно, он был сильнее ее. Когда она поднялась, он ударил ее шлангом, но Лена продолжала бороться. Виктор повернулся ко мне, а она схватилась за шланг и попыталась выхватить его, но потеряла равновесие и упала. Стараясь подняться, она сильно порезалась о нож Виктора. Кровь залила ее руку, тяжелые капли упали на пол. Это пятно потом каждый день напоминало нам о том, что могло бы произойти, если бы мы не подчинились нашему мучителю. Лена скорчилась, зажала рану. Виктор схватил меня за руку, я дико завизжала, но он вытащил меня в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.
Когда я впервые проходила через это помещение, то была слишком напугана и измучена, чтобы заметить что-либо особенное. Теперь же я поняла, что комната была украшена. Когда я увидела, как Виктор ее украсил, меня замутило. Все поверхности были выкрашены в светло-зеленый цвет. На полу лежал ярко-красный ковер, а на стенах висели плакаты и порнографические фотографии женщин в развратных позах. Эта комната была миром фантазий Виктора Мохова – здесь жертвы должны были удовлетворять его сексуальные желания. Мы с Леной были маленькими, у нас не было таких форм, как у изображенных на плакатах. Те женщины были сексуальными объектами. Они соблазняли мужчин, демонстрировали свое желание. Меня же буквально вырвали из детства и швырнули прямо в тайный мир воображения извращенного маньяка. У меня никогда не было эротических фантазий. Я и подумать не могла, что могу стать сексуальным объектом. Теперь же меня окружали изображения женщин, изображения чудовищные и отвратительные. Они делали все происходящее еще хуже – если это вообще было возможно. Когда Виктор швырнул меня на пол, раздвинул мои ноги и яростно вонзил в меня член, я скорчилась от боли. Несколько минут он насиловал меня, а я лежала неподвижно, страшась того, что он сделает потом. Но, кончив, Виктор не захотел ничего больше. Он просто отправил меня назад, в нашу камеру. По ногам у меня текла мерзкая густая жидкость.
Место преступления
Карстэн Графф
После первой встречи с Катей я не сомневался, что буду писать о произошедшем с ней. Чтобы начать работу, я отменил все свои планы на следующий месяц и нашел гостиницу в Рязани. Перед тем как вернуться в Москву, Дэвид познакомил меня с местным прокурором, Дмитрием Плоткиным. Именно он вел следствие по этому делу и арестовывал Виктора Мохова. Как и большинство жителей Рязани, Плоткин почти не говорил по-английски, и я нашел в городе переводчицу, Ольгу, которая стала мне помогать.
После первой же нашей встречи Дмитрий предложил отвезти меня в Скопин и показать место преступления. Мы выехали на машине рано утром. Ольга устроилась на заднем сиденье, чтобы переводить наш разговор. Примерно через час Рязань осталась позади, и мы покатили по русской равнине. Спустя еще час на горизонте показался Скопин. По словам Плоткина, в Скопине проживало около 30 тысяч человек. Когда-то это был процветающий город, куда люди съезжались работать со всей страны: здесь добывали полезные ископаемые. Но в конце 80-х годов шахты закрылись. Сегодня в городе сохранилось несколько фабрик и школ, но социальные проблемы сильно обострились.
Мне Скопин показался городом депрессивным. Мы ехали по пустым улицам. Вдоль них виднелись мрачные неухоженные деревянные дома. Я не представлял, как в них можно пережить суровую русскую зиму. В Скопине мы остановились у местного отделения полиции, к нам подсели суровые полицейские, и мы поехали дальше по лабиринту грязных улиц. Наконец Плоткин остановил машину перед забором. Через калитку мы вошли во двор. Сад полностью одичал. Дом представлял из себя ветхую деревянную лачугу под растрескавшейся и облезлой красной крышей.
– В этом доме вырос один из самых знаменитых насильников России, – Плоткин говорил, как экскурсовод перед группой туристов.
Пробираясь через сад, я заметил, что все вокруг переломано. Шагая по высокой траве, я чуть не наступил на пару керамических гномов. Мысль о том, что кто-то хотел украсить этот сад гномами, показалась мне абсурдной. Я не понимал, как они здесь оказались. Двери были заперты. Несколько окон не заколотили досками, и мы смогли заглянуть внутрь. Насколько я мог видеть, дом был заброшен. В некоторых комнатах не было ничего, кроме груд мусора.
– Виктор Мохов с рождения жил здесь с матерью, Алисой Валентиновной Борисовой, – сказал Плоткин, пока я фотографировал гномов.
– И его мать жила совсем рядом с гаражом эти несколько лет, не представляя, что там происходит? – спросил я.
– Когда Виктор похитил девушек, Алисе Валентиновне было под восемьдесят. Она почти не выходила из дома. Когда девушек освободили, она сказала, что не представляла, чем занимался сын.
– Ну да, – скептически протянул я. – Она не замечала, что ее сын годами роет подвал под гаражом, а потом на протяжении почти четырех лет каждый день носит туда продукты?
– Она знала, что он роет подвал, – пояснил Плоткин, – но Виктор сказал матери, что это будет погреб для хранения овощей и фруктов на зиму. В суде мы не смогли доказать, что Алиса Валентиновна знала что-либо еще. Мы не могли предъявить ей обвинение.
– И она ни разу не захотела посмотреть, какой погреб обустроил ее сын? И ее никогда не удивляло, что в него нет удобного входа?
– Я же сказал, она редко выходила из дома.
– Возможно, она чувствовала, что с ее сыном что-то неладно, – предположил я, – но терзалась чувством вины за его безумие.
– Может быть, – согласился Дмитрий. – Но мы не смогли доказать, что она хоть как-то была в этом замешана.
Разговаривая, мы подошли к ржавому металлическому люку в стене гаража, почти у самой земли. По фотографиям, которые я видел в сети, я знал, что это вход в подвал. Даже при свете дня ржавый люк выглядел зловеще. Нетрудно было представить, какой ужас испытывали Катя и Лена, когда Виктор загнал их в подземную тюрьму.
– Можно туда войти? – спросил я, опускаясь на колени перед люком.
– Извините, но нет, – ответил Плоткин.
– Почему?
Прокурор протянул мне фонарик.
– Загляните внутрь.
Я с любопытством сунул голову в люк и включил фонарик. Подвал был залит водой. Во влажном воздухе сильно пахло гниением и плесенью.
– Это сделал новый хозяин, – пояснил Плоткин.
– Но зачем?
– Дом приобрел всемирную известность. Сюда стали приезжать со всего света. Чтобы любопытные не лазили в подвал, хозяин затопил его. Он очень агрессивен. Когда кто-нибудь приближается к дому, он приходит в ярость.
– А где же он сейчас?
– Неизвестно. Наверное, где-то поблизости. Поэтому я и захватил с собой полицейских – на случай, если он появится.
– А что еще вы знаете о хозяине дома?
– Ему около шестидесяти, и он был в заключении. С Моховым он познакомился в тюрьме.
– А как же ему достался дом Виктора?
– Когда Мохова отправили в тюрьму, его мать осталась дома, – объяснил Плоткин. – Она с трудом передвигалась, но ей пришлось привыкнуть к тому, что разъяренные соседи закидывают ее дом камнями. Они с сыном постоянно писали друг другу. За несколько лет до ее смерти Виктор прислал к ней своего товарища по заключению, недавно вышедшего из тюрьмы. Тот поселился с его матерью. Он пообещал защищать ее и помогать ухаживать за домом и садом.
– И теперь он хозяин дома?
– Он прожил здесь какое-то время, и у них начался роман. Он перебрался к Алисе Валентиновне в спальню и стал ее любовником.
– И она завещала ему дом?
– Да. Я слышал, что он собирается за пару лет осушить подвал.
– Зачем?
– Говорит, что Виктор будет жить здесь, когда выйдет из тюрьмы.
Перед возвращением в Рязань мы решили пообедать в единственном скопинском ресторане. Выбрав столик, я попросил Ольгу перевести меню. В верхней его части, еще до перечисления блюд и напитков, было написано, сколько придется заплатить за сломанные стулья и разбитые тарелки. Судя по всему, драки в ресторане в этом городке не редкость. И это многое говорило о культуре Скопина.
Прежде чем кончилось мое детство
Катя Мартынова
В день, когда кончилось мое детство, я была самой обычной избалованной любовью взрослых четырнадцатилетней девочкой. Я росла в небогатой семье, но родители умело использовали все свои возможности, чтобы обеспечить детям счастливое и спокойное детство. Отец и мать были очень разными людьми, но уважали особенности друг друга. Не могу вспомнить, чтобы они когда-нибудь ссорились.
Отец многим интересовался. Он любил читать и учиться. В детстве его познания в истории и географии казались мне безграничными. По мнению отца, у всего было логическое объяснение. Он всегда считал себя атеистом. Учился в техническом училище, потом женился и стал работать на местном заводе. Хотя мама всегда была глубоко верующим человеком, брак с атеистом ее не пугал. Поначалу она работала на транспорте, но после рождения детей устроилась в продуктовый магазин. У меня была старшая сестра, Аня. В детстве у нас были прекрасные отношения, хотя порой мы ссорились – я частенько «заимствовала» ее одежду без разрешения. Серьезных конфликтов в нашей семье никогда не было. Нам нравилось проводить время вместе, особенно на Рождество, Новый год и в дни рождения.
В школе я была самой обычной лентяйкой и домашние задания частенько не делала. Маму это особо не волновало, но у отца был суровый характер. Когда я не делала то, что нам задавали, он строго ругал меня, а порой на несколько дней запирал дома. По характеру я похожа на мою спокойную, терпеливую маму, но и от отца я кое-что унаследовала – его страстную любовь к животным и талант художника. Он всю жизнь делал наброски карандашом. Поскольку папа страстно любил животных, чаще всего он рисовал именно их. По рисункам сразу видно, что больше всего отцу нравились лошади. Я же с детства предпочитала портреты. Мои школьные альбомы полны изображений прекрасных принцесс и сцен из любимых мультфильмов. На четырнадцатилетие отец подарил мне щенка, маленького пуделя. Я назвала собачку Керри. Керри была моим питомцем, поэтому гуляла с ней ежедневно именно я.
Я с детства знала, что хорошо рисую, но уделяла этому занятию слишком мало времени, чтобы считать рисование своим увлечением. Я была обычным подростком, плывшим по течению и реагировавшим только на сиюминутные импульсы. У мамы были на меня более честолюбивые планы. В первом классе она записала меня в музыкальную школу, и я три года безуспешно пыталась научиться играть на гитаре. Я всегда любила музыку, но после школы мне стало ясно, что музыкантом мне не стать. Когда мама наконец-то рассталась со своей мечтой, я испытала глубокое облегчение. Теперь мне не нужно было ходить на уроки музыки, и новообретенную свободу я высоко ценила.
Каникулы я всегда проводила с семьей. Иногда мы брали дедову машину и отправлялись в походы с палаткой или просто отдыхали на реке. В то время я много читала или просто наслаждалась общением с семьей. Отец играл на гитаре и пел, мама готовила свои фирменные блюда – она замечательно запекала картошку. В моем детстве не было ничего необычного, кроме того, что я вела две жизни, впрочем, как и большинство моих сверстников. Бо́льшую часть года мы жили в городе, но летом родители отправляли нас с сестрой к бабушке в деревню. Мама считала, что нам нужно уезжать на природу. У бабушки мы радовались полной свободе, дышали свежим воздухом, пили парное молоко. Эти поездки были для меня прекрасной возможностью забыть о городской жизни. Днем мы бегали повсюду, купались в пруду и собирали ягоды, а по вечерам жгли костры.
До четырнадцати лет я никогда не влюблялась, даже о мальчишках почти не думала. Но в то лето у бабушки я познакомилась с парнем, который мне по-настоящему понравился. Он был на два года старше меня и приехал из другого города. Как и меня, родители отправили его к его бабушке на природу и свежий воздух. Мы вместе гуляли, катались на велосипедах, ходили в лес. Однажды он даже поцеловал меня в губы. До сих пор помню, как забилось мое сердце от первого поцелуя. Мне было одновременно и приятно, и страшновато, но тот поцелуй вселил в меня настоящую эйфорию. Уезжая от бабушки, я начинала мечтать о следующем лете, когда можно будет снова поехать в деревню и снова встретиться со своей летней любовью.
Хотя до похищения моя жизнь была совершенно обыкновенной, себя я обыкновенной не чувствовала. Мне часто казалось, что у меня множество проблем, что жизнь ко мне несправедлива. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои волнения были всего лишь глупостями избалованной девчонки, занятой всяким вздором.
Я миллион раз вспоминала события того дня, когда начался мой ад. Снова и снова анализировала каждую минуту и каждую секунду, но так и не могла понять, почему произошла эта трагедия. Как случилось, что моя жизнь из сущего рая превратилась в фильм ужасов? Как такое могло случиться в одну секунду? Что стало причиной этого?
Да, конечно, я многое могла сделать, чтобы этого не случилось, но я не понимала, что происходит, пока не стало слишком поздно. Все началось 30 сентября 2000 года. Стояло бабье лето. В нашей квартире зазвонил телефон. К несчастью, трубку подняла именно я. Если бы я не слышала того звонка, если бы не сняла наушники, если бы играла во дворе, все сложилось бы иначе. Все было бы хорошо. Но все произошло так, как произошло. Я была дома, услышала звонок, сняла трубку… И в ней прозвучал голос моей судьбы. С этой минуты я и вся наша семья были обречены.