– Я могу быть свободна? – явно ерничая, спросила Надежда.
– Гуляй, – махнул рукой Домнич, и когда Надежда вышла, спохватившись, крикнул: – Скажи Чикину, пусть срочно к Егору Рудых едет. И ребят покрепче прихватит!
– Сейчас, побежала, – пробормотала Надежда и, проходя мимо машины мужа, стоящей во дворе, что было силы ударила рукой по капоту. Тревожная сирена заглушила даже лай собаки. А уж соображений Шевчука вовсе не стало слышно.
* * *
На месте так и не дорисованного Олегом изображения отчетливо выделялось большое, закрашенное известкой пятно. Отец Андрей в дверях еще раз оглянулся на дело рук своих и, выйдя на крыльцо, запер церковь на большой навесной замок.
– Чего её запирать? – раздался за спиной насмешливый голос. – Одна в ей пустота в настоящее время. Свечки – и той не сыскать.
Отец Андрей оглянулся. С кучи бревен неподалеку от крыльца поднялся высокий нескладный мужик в старом офицерском кителе с одним капитанским погоном на правом плече.
– Вы ко мне или просто любопытствуете? – улыбнулся отец Андрей несуразному виду посетителя.
– В этом сооружении тоже участие принимал, – похвастался мужик, поднимая голову к кресту, венчавшему купол церкви. – Крест коллективно водружал. Вроде не скособочили. Одобряете?
– Вполне.
– Тогда у меня к вам такое дело будет, гражданин священник. Семейное дело. Баба у меня померла.
Отец Андрей перекрестился.
– Теперь крестись, не крестись, назад не воротишь. А внимание оказать все равно требуется.
– Отпеть хотите?
– А хрен её знает? Извиняюсь, конечно, за неприличное выражение. На эту тему у нас с ней никогда даже разговоров не было. А что неверующая – это точно. Загнет другой раз и в Бога, и в мать, и во все остальные части, веришь-нет – даже мне не по себе станет. Особо, если с похмела. Правду говорю. Такая матершинница… Я на месте Бога, если он, конечно, в наличии, близко бы её до себя не допустил. Да и он ей, если хорошенько сообразить, без особой надобности. Теперь вот некоторые снова задумываться стали насчет религии. Лично так считаю – если Бога нет, живи, не живи – полная бессмысленность получается. Так, нет?
– Так.
– Значит, согласный?
– Если неверующая, то отпевание не положено.
– Ей, конечно, твое отпевание до лампочки. А я вот чего делать должон? Ежели по совести?
– Помолитесь за упокой души новопреставленной… Как звали покойницу?
– Звали-то? Звали, конечно. Может, проявите какое ни на есть сочувствие? Дохромаем до моего места жительства, помянем покойницу, чтобы ей на том свете не шибко скучно было. Хромать, понятное дело, я буду, поскольку рысь пятку наскрозь прокусила. Дикая животина – никакого соображения. Много я теперь, колченогий, наохочусь? Во! – Мужик сунул под нос отцу Андрею фигу. – Потому и баба со мной жить отказалась. Без интересу ей с хромодырым маяться. Собрала свои бабьи причиндалы – и на прииск поварихой. А преждевременный инвалид живи как желаешь. Как, по-вашему, по-божественному – правильно это, нет?
– Так она у вас на прииске померла?
– Она-то? Не-е. Чего ей сделается? Поперек себя здоровее. Это другая померла. Я и звать-то её как, не всегда помню. Болела-то всего ничего. Ты, говорю, Петровна, не сомневайся, похороню, как родную. Поминки само собою, а если еще сам гражданин священник слово какое напутственное произнесет, тогда моя прежняя вовсе от зависти назад прибежит.
– Значит, померла ваша сожительница?
– Ну. Мне, говорит, чем с тобой сожительствовать, легче помереть. Вот и померла, дура. Тут всего и делов – до лесопилки, улица Шестнадцатого партсъезда, дом четыре. На мотоцикле – раз чихнуть.
– Это ваш мотоцикл? – Отец Андрей посмотрел на стоявший посреди двора старенький мотоцикл с коляской.
– Ну. Привел. Сам на ём не могу по причине неспособности к легкой технике. Пассажиром – с полным удовольствием. Дорогу буду показывать и все остальное.
– Что «остальное»?
– Так в магазин. На сухую ложку и муха не сядет. Таисья тоже нипочем не поймет. Скажет, не по-людски так-то, если не помянем как положено.
– Какая Таисья?
– Так покойница, я тебе который раз объясняю.
– А говорите – «скажет».
– Ну. С того свету. Вот если честно, имеется тот свет, нет?
– Смотря что иметь в виду под тем светом.
– Да хоть что. Если имеется, смотри, какой интересный расклад получается. Я, к примеру, тут помираю, а там объявляюсь живой и здоровый. И хромать не буду. Так?
– Ладно, поехали.
– Куда?
– К вам.
– Сейчас?
– Конечно.
– Ёкэлэмэнэ! А я с Кандеем поспорил – не поедете. На два «ландыша».
– Что вы имеете в виду?
– Парфюмерию. «Ландыш серебристый», два бутылька. Он же, гад, теперь с меня, с живого, не слезет.
Отец Андрей тем временем подошел к мотоциклу и, не очень уверенно утвердившись на покосившемся седле, завел видавшую виды машину. Треск мотора заглушил слова продолжавшего что-то объяснять, но почему-то не подходившего ближе посетителя. Отец Андрей сделал круг по двору и подъехал вплотную к попятившемуся мужику.
– Садитесь.
– Во, мать твою… – пробормотал тот и с явной неохотой стал усаживаться в коляску.
– К лесопилке?
– Ну…
Отец Андрей сделал еще один круг и довольно уверенно направил мотоцикл к воротам. Но на выезде из ворот пришлось резко остановиться. На дороге, преграждая путь, стояла Аграфена Иннокентьевна. Она что-то сказала, но из-за треска старой, без глушителя, машины ни отец Андрей, ни его пассажир не расслышали ни слова. Тогда Аграфена Иннокентьевна подошла ближе и большой продуктовой сумкой что было сил огрела по сутулой спине съежившегося в испуге «вдовца». Отец Андрей заглушил мотоцикл и только тогда услышал последние слова Аграфены, которыми она сопроводила свою неожиданную экзекуцию:
– …прокут недоделанный. Стыда вовсе не осталось. Ты глянь, в какое место пришел, глянь! Нет, прощенья просить за все свои непотребства, пользуешься, что батюшка не огляделся, каким образом мы тут проживаем.
– Чего я сделал-то, чего?! – неожиданно закричал мужик, на всякий случай прикрываясь согнутой рукой от возможных повторных ударов. Товарищ священнослужитель сам предложил: «Поехали, ознакомимся с твоими обстоятельствами». Полностью его инициатива.
– Сожительница у него умерла, – растерянно сказал отец Андрей, слезая с мотоцикла. – Попросил помолиться над усопшей.
– Да кто с ним, паразитом вонючим, жить будет? От одного запаху его деколонного собаки нюх теряют. Какая б баба ни была, ей легше во всю жизнь мужика в глаза не видать, чем с таким огрызком в койку ложиться. Небось рассказывал, как рысь голыми руками изловил?
– А кто ногу изувечил? Кто? Не рысь, да? – не сдавался мужик, по-прежнему прикрываясь рукой.
– В капкан у Наськи Конышевой в погребе попал. Думаешь, не знает никто? Та бражку завела, а этот разузнал каким-то способом, полез. Наське тоже палец в рот не клади – волчий капкан настропалила. На своего мужика рассчитывала, так этот опередил.
– Ничего не опередил, он меня сам туда послал, сволота. Знал, видать.
– Без ноги, считай, остался, а брагу все равно вылакал.
– Так я для этой… анастазии. Больно же.
– Значит, никто у вас не умер? – с трудом сдерживая улыбку, спросил отец Андрей.
– Вполне могла такая ситуация получиться. Интересно было, как святое лицо на это дело среагирует.
– Ежели ты мотоцикл на прежнее место в сей момент не доставишь, Кандей такое обещался, даже говорить срамно.
– Всегда одно и то же обещает.
– Ну. Они, говорит, ему и так без надобности.
– Да пошел он… – грустно сказал мужик и, хромая, повел мотоцикл со двора.
– Чего, думаете, он всю эту канитель затеял? – спросила Аграфена Иннокентьевна, когда тот скрылся за забором.
– Думаю, из-за «Ландыша», – улыбнулся отец Андрей.
– Сам бы он сроду не допер. У него соображалка до первого пенька – сядет посидеть, откуда пришел, забывает. Был Сергей Афанасьевич, стал Серуня. Подсказали ему.
– Что вы имеете в виду?
– Понадобились вы, батюшка, кому-то.
– Может, неплохо, что понадобился?
– Им до Бога, как на болото дорога. Не желают, чтобы вы у Романа Викентьевича находились. Помешать можете.
– Чему?
– Так чему… Убрать их окончательно.
– Что значит «убрать»? Кого «их»?
– Романа и дочку его. Я зачем спешила-то? Надо вам, батюшка, на новое место жительства перебираться. Вещички ваши чуть позжей в полной целости доставят. Я тут поблизости с хорошим семейством сговорилась. Сама учительница, сестра при библиотеке. Девы обои. Дом у них тихий, чистый, никакого беспокойства не случится, не сомневайтесь даже.
Отец Андрей пристально смотрел на Аграфену Иннокентьевну. Та вдруг смешалась, замолчала, опустила голову.
– А у Романа Викентьевича, значит, помешать могу?
– Кто ж их, сволоту, угадает? Может, сможете, может, и при вас не задумаются. Роман Викентьевич так и велел – даже малость не рисковать. За батюшку, говорит, я перед Богом ответчик.
– Перед Богом за себя я ответчик, а не он. Могу помешать безвинных людей, как вы говорите, «убрать», а вы мне в тихую обитель скрыться предлагаете. Что я после этого людям о Добре и Зле говорить буду?
– Оно так, конечно, – согласилась Аграфена. Помолчав, добавила: – Дела у нас тут страшные намечаются. Сколь годов копилось, а теперь, кажись, предел наступил. У меня вот тоже сыночка загубили, я, что ж теперь, в стороне стоять?
– А мне в сторону предлагаете.
– Так это Роман Викентьевич распорядился. Я вам, батюшка, как на духу скажу – он только с виду такой спокойный и вежливый. А на душе огнем все спалило. Разве его теперь остановишь? А они сейчас на все пойдут. Выхода у них не остается, если Марья признает кого. Рома так и рассудил – пусть приходят. Кто придет, тому первому и ответ держать.
– Давайте так, Аграфена Иннокентьевна, – решительно сказал отец Андрей. – Присядем вот здесь, на бревнышках, и вы мне все подробно расскажете. Какой из меня духовный пастырь, если сам в здешних потемках, как неразумный. Того и глядишь, забредешь в какую-нибудь неудобицу.
– И забредешь, – вздохнула Аграфена Боковикова, присаживаясь на большое неошкуренное бревно. – Посеред людей порой страшней, чем в тайге глухоманной. Там – все от тебя, а тут неведомо еще как повернется.
– Вот и расскажите, что тут у вас и как, – попросил отец Андрей, присев рядом.
* * *
Вечер обозначился на глади озера отражением разноцветных разводов неба, среди которых преобладали тревожные красные и оранжевые тона. Лодка с Машей и Олегом наискось пересекла водное пространство заката и вошла в густую тень высоких скал, причудливо обрамлявших северный берег. Олег заглушил мотор, и лодка бесшумно заскользила к угловатому выступу небольшого мыса.
– Когда видишь такое, становится стыдно, что кто-то тебя называет художником, – щурясь на солнце, застрявшее в щетине прибрежного кедрача, сказал Олег.
– Почему? – не глядя на него, спросила Маша.
– Природа – единственный великий художник. Подражать ей – бессмысленно, переделывать по-своему – глупо, выдумывать – омерзительно.
– По-вашему, искусство не нужно?
– Оно всегда терпит поражение в борьбе с действительностью.
– Но ведь оно тоже действительность, нет? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Маша.
– Копия, слепок, муляж, фотография, раскрашенная картинка. Это еще в лучшем случае. В худшем – отвратительное искажение. Отец Андрей прав: только икона способна сказать больше, чем природа. Потому что она из другого мира.
– Какого?
– Высшего.
– Он есть?
– А ты как думаешь?
– Если бы он был, люди бы знали об этом.
– Они знают.
– Ничего они не знают. Не хотят. Он им не нужен. Они его боятся и ненавидят.
Лодка ткнулась в берег, но Олег не торопился выпрыгивать на темные камни.
– Какой-то тревожный закат сегодня, – неуверенно сказал он, оглядываясь по сторонам.
– Обыкновенный, – не согласилась Маша и еще крепче прижала к себе карабин.
– Отсюда двинем пешком. Только дождемся, пока стемнеет.
– А лодка?
– Спрячем. Тут где-то пещера. Пещерка, углубление в скале. Рядом будешь стоять и не увидишь.
– Могли бы проехать до устья.
– Отец не советовал. Вернее, предложил сориентироваться по обстановке.
– Нормальная обстановка.
– Не знаю. Что-то не по себе.
– Чего вы боитесь?
– Я? Ничего. Боюсь – кто-нибудь нас увидит.
– Ну и что? Разве мы не можем ехать, куда хотим?
– Мы не можем, чтобы кто-то узнал, куда мы едем. Чтобы вообще нас видели. Строжайший приказ Романа Викентьевича. Иначе все сорвется.
– Что сорвется?
– Все, что он задумал.
– Неправильно задумал. Он там один, а мы прячемся, словно в чем-то виноваты.
– Не прячемся, а занимаем выгодную позицию. И он там не один.
– Она его обманет.
– Вообще-то я имел в виду не её, – сказал Олег, выскакивая на берег.
– Это все из-за меня? – тихо спросила Маша.
– Из-за тебя тоже.
– А еще из-за чего?
– Понимаешь… – Олег задумался. – Нельзя все время жить в страхе и унижении. Это непродуктивно и бессмысленно. Согласна?
– Согласна.
– Сиди здесь, а я пойду отыщу убежище для нашего плавсредства.
Он прихватил свое ружье, пошел вдоль берега и скоро исчез за большими камнями, тесно загромождавшими узкую прибрежную полосу.
Маша некоторое время сидела неподвижно, потом встала, с трудом подняла тяжелый рюкзак Олега, вытащила его на берег. Рядом положила мешок с палаткой. Потом оттолкнула лодку от берега, заскочила в неё, и когда берег отдалился на несколько метров, села к мотору и с силой рванула стартер. Мотор завелся сразу.
Выбежавший к самой воде Олег, увидел только, как, удаляясь, лодка растворяется в тревожном зареве заката.
* * *
У ворот дома Егора Рудых остановился милицейский уазик. Сашка, безуспешно пытавшийся запрячь большого, свирепого с виду пса в старенький трехколесный велосипед, оставил это увлекательное занятие и с интересом уставился на идущих через двор Чикина и Надежду.
– А деда на задание пошел, – сказал он, когда незваные гости проходили мимо.
– Куда-куда? – опередила Надежда раскрывшего было рот Чикина.
– Трактор забирать. Он все равно у них без дела стоит. Развалится скоро.
Надежда жестом остановила снова раскрывшего рот Чикина.
– Какой трактор, детка? У кого?
– У вздымщиков, – ответил за Сашку, появившийся на крыльце Ермаков. – Он им без надобности по причине двухмесячного беспробудного запоя, а Егору припасы на участок завозить, к охоте готовиться. Еще вопросы будут?
– Попрошу предъявить документы! – жестяным официальным голосом потребовал Чикин.
Ермаков улыбнулся, но взгляд его остался неприязненным и острым.
– Ты бы, майор, представился для начала. Мало ли какой конь с кокардой сюда припрется. Тут уже одни пытались допрос устраивать. Пришлось объяснить товарищам необоснованность их требований.
– Деда их в реку на телеге спустил, – прокомментировал Сашка.
Побагровевший Чикин потянулся было к кобуре, но, вовремя вспомнив, что ему недавно сообщили о загадочном постояльце Егора, вопросительно оглянулся на Надежду. Надежда подошла к Ермакову и протянула свое удостоверение: – Старший лейтенант Надежда Юрьевна Домнич. А это начальник нашего районного отделения Чикин Эдуард Дмитриевич.
– А у него самого что, язык отнялся? – спросил Ермаков, взяв удостоверение и делая вид, что внимательно его изучает.
– Ну, ты вот что… – шагнув к Ермакову, прохрипел Чикин. – Не посмотрю, что из области…
– Наслышан о твоих здешних художествах, – глядя в упор на Чикина, спокойно сказал Ермаков. – Судя по всему, недолго тебе тут начальствовать. Фактики имеются те еще. Лично я, майор, давно бы тебя посадил, но у начальства, к сожалению, имеются еще кое-какие сомнения. Предупреждаю сразу – сделаю все, чтобы их не осталось. А о моих полномочиях можешь поинтересоваться лично у генерал-майора Веденеева. Документы я тебе предъявлять не буду – запачкаешь. А у вас, сударыня, поинтересуюсь, чем обязан столь лестному посещению?
– Должны произвести задержание Василия Боковикова. По имеющимся сведениям, он находится здесь.